Клемансо не ответил, однако французское вето было отменено. Свои воспоминания о Франции Берта завершает словами: «Таков красивый конец моей дружбы с Клемансо!»[87]
И позднее, когда обсуждался международный кредит для голодающей Австрии, контакт между министром финансов Франции Кэллё и австрийским канцлером Игнацем Зайпелем во многом стал возможен благодаря стараниям надворной советницы. Так она оказалась косвенно причастной к оздоровлению финансовой системы. «Миссия Цукеркандль» увенчалась успехом.
В период между двумя мировыми войнами салон Берты, ее «второй салон», как его принято называть в литературе, стал одним из центров культурной жизни Австрии. Это сознавала и сама Берта, о чем свидетельствует ее афоризм: «В моем салоне — вся Австрия», который Лукиан О. Майзель взял в качестве названия для биографической книги о Берте Цукеркандль. Встречи начиная с 1916 года происходили в квартире на Оппольцергассе. Интерьер, оформленный по эскизам Йозефа Гофмана, являл собой образцы мастерства венских мебельщиков и краснодеревщиков. Самой роскошной вещью и, по существу, центром интерьера был диван в библиотеке.
«…Этот диванный угол — главная составная часть моей духовной жизни. Уже много лет я встречаюсь здесь с друзьями… пытаюсь утешать, но порой вынуждена и урезонивать чересчур темпераментных журналистов. Мудрый диван с пониманием внимает речам политиков, знает многих поэтов, имеющих обыкновение громко причитать в этом углу… На моем диване оживает Австрия…»[88]
В 1916 году хвалу салону пропела супруга саксонского посланника графиня Ностиц-Валльвиц:
«…Как передать мне восхитительную, волнующую атмосферу салона Берты Цукеркандль… без которой немыслима пестрая картина венской жизни… Она сама красочность, сама грация, очень чуткая ко всему новому… В изысканных тонах гофмановского интерьера она производит впечатление экзотического цветка. Ее рыжие волосы пылают на фоне вышитого штофа и батика, а темно-карие глаза светятся внутренним огнем. Чаще всего ее можно застать сидящей на длинном диване в окружении молодых художников, поэтов и музыкантов, которым всегда приятно быть рядом с ней, поскольку там веет живым, освежающим ветром. Ее обволакивает нечто свободно парящее, сказочное, легкое. Возле нее всегда царили радость, вера в будущее, какой-бы мрачной ни казалась жизнь…»[89]
Журфикс у Берты приходился на воскресенье. Помимо упомянутых людей искусства, ее посещали политики самых различных платформ, Игнац Зайпель, например, Юлиус Тандлер и другие. Близок салону был и Отто Бауэр, хотя хозяйка не разделяла его приверженности идее германского аншлюса. Столь же критично относилась она и к «клерикал-фашизму» и его «немецкой» масти. Австрия Берты Цукеркандль отнюдь не была большой страной, которая нуждалась в санации через слияние с германским целым. Она видела родину такой, как писала о ней уже после гитлеровского ада:
«…логический итог центрально-европейской этнографической структуры. Ее исчезновение всего лишь фаза. Ее культура сохранилась. Гитлер не смог разрушить ее…»[90]
Ощущение казалось бы неиссякаемой энергии надворной советницы дает моментальный снимок, которым мы обязаны перу Франца Чокора, а сделан он был на праздничном шоу, устроенном Максом Райнхардтом в замке Леопольдскрон под Зальцбургом:
«…Около десяти вечера с легким шумом влетела любимая всеми нами надворная советница — ее свояк Жорж Клемансо окрестил Берту сумасшедшей чаровницей. Она явилась прямо с вокзала, добиралась из Парижа в битком набитом купе третьего класса и оттуда вспорхнула прямо в Леопольдскрон… и до двух ночи кружила по залу, самая молодая из нас всех, подтверждая правоту слов, сказанных когда-то блаженной памяти Палленбергом (знаменитый артист Макс Палленберг погиб незадолго до этого в авиакатастрофе): „Черным сводом становилось все вокруг ее белого длинного платья — и этой озорнице не было еще семидесяти лет…“»[91]
Карл Краус, напротив, мерил ее холодным взглядом стороннего, почти враждебного наблюдателя. Когда Берта с энтузиазмом комментировала Зальцбургский фестиваль (1920), а затем открытие театра под руководством Макса Райнхардта в Йозефштадте, Краус не мог не потянуться к своему грозному сатирическому перу:
Церковь не щадит елея
для торгов ли, пропаганды ль,
в чем преуспевать умеет
фрау Берта Цукеркандль.
И в мечтательном запое
на алтарь кладет рассудок.
Если церковь съест такое,
значит, верит в свой желудок.
[92] Берта Цукеркандль.
После вступления в Австрию гитлеровских войск она эмигрирует во Францию, где уже находился ее сын. Это стало возможным благодаря Полю Жеральди, чьи пьесы она переводила.
В Париже она снова начинает писать и становится членом «Австрийского бюро» и «Центрального объединения австрийских эмигрантов». Наконец, она получает орден Почетного легиона.
К началу Второй мировой войны семья оказалась рассеянной по Франции, несмотря на это всем, хотя и не самыми короткими путями, удалось бежать в Алжир. Здесь Берта, продолжавшая переписку со многими знаменитыми современниками, диктует внуку последнюю часть своих воспоминаний.
В середине сентября 1945 года Берта возвращается во Францию в надежде хорошо подлечиться и хотя бы отчасти восстановить пошатнувшееся здоровье. Ее немедленно помещают в больницу, но помощь приходит слишком поздно. Берта уходит из жизни 16 октября 1945 года, и ее хоронят на кладбище Пер-Лашез. О том, как восприняли ее смерть те, кто был рядом, можно судить по словам Поля Жеральди:
«…Она была самым замечательным человеком среди всех, кого мне довелось встретить в жизни. Контакт с нею был абсолютным. Она излучала радость, юмор, шарм, властно к себе притягивала… Ее дом был полон счастливых чар. В течение всей своей долгой жизни я еще не встречал человека, от которого на меня веяло бы таким ровным спокойствием, таким доверием и согласием. Она жила и интеллектом, и душой… Она старилась, но не старела. Я знал немало выдающихся личностей, но никого, кто мог бы сравниться с ней. Ничто не было ей в тягость, но все вызывало интерес. Ей в равной мере были свойственны и легкость, и глубина… Она вошла в мою жизнь и навсегда заняла в ней свое место. Это была дружба без границ…»[93]
Лина Лоз
(1882–1950)
Лина Лоз.
Лина Лоз [Лоос], больше известная лишь как супруга новатора в архитектуре Адольфа Лоза [Лооса], не укладывалась в рамки традиционного женского образа своего времени, и степень ее эмансипированности год от года росла. И хотя по материальным обстоятельствам она не имела своего салона, в артистических кафе ей принадлежало самое видное место среди женских фигур, и поначалу она слыла вдохновительницей талантов, можно сказать музой. Петер Альтенберг, признанный мастер малой прозы и неувядаемый обожатель женщин, называл ее «вдохновительницей героев».
Несмотря на то, что на первых порах она пользовалась финансовой поддержкой родителей, которые помогали ей вплоть до Первой мировой войны (Обертимпфлеры были богатыми и почтенными владельцами респектабельного кафе «Casa Piccola»), Лина привыкла полагаться на самое себя и сама зарабатывала на жизнь, зачастую чреватую финансовыми кризисами, играя в театре и занимаясь литературным трудом.
