Лотар посмотрел в даль.
— Думаю, я чем-то похож на Спящую Красавицу. Только стучать по крышке стеклянного гроба, чтобы себя разбудить, придется мне самому. Стереомагнитофоны, плейеры, «Шанель № 5» — все это от отчаяния. Стук несчастного, запертого в тонущем судне. А Болек меня не понимает.
— А если однажды по крышке твоего гроба постучит полиция?
Лотар потрепал меня по плечу:
— Не буди лихо…
Он умолк. Над нами висели миллионы звезд. Казалось, они так близко, что их можно камнем сбить с неба. Никаких необычных звуков я по-прежнему не слышал.
— Завтра мне рано вставать, — сказал я. — Пойду спать. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Побуду здесь еще немного.
Я прошел через кухню и беззвучно приоткрыл дверь спальни.
— Вальдемар? — тихонько окликнул меня Лотар.
— Что?
— Хорошо, что ты с нами. Нас ждут великие дела.
Я кивнул и исчез в спальне. В темноте нашел свою кровать, быстро натянул пижаму и забрался под одеяло. В кровати у стены заворочался Болек. Я его разбудил.
— Вальди, ты уже спишь? — прошептал он.
— Да. Почти.
— Он опять рассказывал про Спящую Красавицу?
— Я думал, это тайна.
— Не принимай слишком близко к сердцу. Немцы, они ведь даже из естественных надобностей выведут философию. Лотар ворует и не знает, как это объяснить. В остальном он нормальный парень. — Болек снова отвернулся к стенке и захрапел.
Я положил ладони под голову и уставился в потолок. Мне не хватало звезд над головой, которые я привык рассматривать перед сном в у себя Бельведере. Теперь, чтобы их увидеть, нужно было высовываться из окна.
Я сделал запись в своем воображаемом дневнике, к которому после «ярмарки поденщиков» поклялся больше не прикасаться:
После двух недель в Бельведере у меня опять есть крыша над головой. Вместе со мной живут двое парней, одного зовут Лотар, другого — Болек. Болек работает отбойным молотком на стройке и так силен, что может задушить меня голыми руками. Лотар — первый немец, которого я встретил в своей жизни. Если все немцы такие, когда-нибудь я обязательно поеду в Германию. Правда, в том, что касается чужой собственности, у него весьма оригинальные воззрения, а себя самого он считает Спящей Красавицей. Но когда он выкладывал мне всю эту чертовщину про сонное царство, у меня вдруг появилась странная мысль. А что, если он прав? А что, если я тоже сплю, и приехал сюда, чтобы проснуться? Правда, тут, кажется, есть противоречие: разве можно проснуться там, где все спят? Мне показалось, даже пану Куке было бы чему поучиться у Лотара.
Я закрыл дневник, повернулся на бок и заснул, как сурок.
17
Чтобы мне и дальше жить в этом мальчишнике, нужно было выполнить еще одно важное условие: понравиться фрау Симачек — квартирной хозяйке, которая, собственно, и решала, кому позволить занять койку за две тысячи шиллингов в месяц, а кому — нет. Некоторое время я мог бы, наверное, пожить бесплатно — ведь сама фрау Симачек обитала в отдельном доме на другом конце города и сюда приезжала только один раз в месяц. Однако в нашем доме на первом этаже жили супруги Плачута, добровольно вызвавшиеся следить за порядком — похоже, когда остальное человечество еще беззаботно прыгало с ветки на ветку, их предки уже вовсю за кем-то шпионили.
И через пару дней после моего вселения нам позвонила фрау Симачек, причем она уже знала, что рост у меня примерно метр восемьдесят, на ногах весьма странные кроссовки, и я на удивление оперативно справляю нужду. Единственное, чего она не знала, — в состоянии ли я аккуратно вносить квартирную плату.
Лотар объяснил ей, что я из богатой семьи, и уж что-что, а деньги — для меня не проблема. Кроме того, он представил меня как спокойного молодого человека, слегка склонного к меланхолии, который терпеть не может водку.
После этого фрау Симачек не могла дождаться возможности со мной познакомиться и заявила, что придет к нам в гости. А это требовало определенных приготовлений. Болек извлек из шкафа пылесос размером с кухонную плиту — агрегат втягивал в себя все, что попадалось у него на пути. И я едва не лишился-таки своих кроссовок.
Лотар тем временем проинструктировал меня, что можно говорить хозяйке, а что — нет. Согласно его указаниям, мне дозволялось лишь сообщить ей, как меня зовут и чем я занимаюсь. Все остальное должно остаться тайной. Неведомо зачем Лотар настаивал, чтобы я представился парикмахером. А когда я стал отнекиваться, утешил меня тем, что Болек, мол, поначалу тоже не хотел становиться инженером. Но постепенно привык и теперь, даже когда бреется по утрам перед зеркалом, нет-нет да и перекинется парой слов с господином инженером.
Когда я, наконец, сдался, мы с Лотаром отправились в центр города за сладостями — фрау Симачек их обожала настолько, что, наверное, даже пошла бы из-за них на преступление.
Мы вошли в изысканную кондитерскую в самом центре, на улице Грабен. За столиками сидела целая куча богатых старых дам, делившихся каждым кусочком торта со своими шпицами и болонками. Официантки, хоть они и ненамного моложе клиенток, одеты, словно воспитанницы закрытой школы для девочек. Лотар оставил меня у входа, а сам подошел к витрине со всякими кренделями, которые выглядели, как золотые брошки, да и стоили не меньше.
Он тихонько приподнял стекло — я успел увидеть, как рука его по локоть ушла под витрину. Извлек шесть бриошей и преспокойно положил их в сумку. Когда я это увидел, у меня остановилось сердце. Но вокруг все чудесным образом шло своим чередом. Официантки по-прежнему носились между столиками, как заведенные, а старушки ковыряли торты и крендели.
Словно Лотар на миг остановил время, а сам как раз в этот миг все и успел. Мне стало ясно: я только что видел, как работает настоящий художник. Когда мы отошли от кондитерской на несколько кварталов, Лотар остановился и с гордостью вытянул вперед руки. Они были недвижны, как камень.
— Смотри, — сказал он. — Не дрожат. Ни разу не дрогнули.
В ответ я показал ему свои. Было похоже, что у меня болезнь Паркинсона в последней стадии.
Лотар печально на меня посмотрел и потрепал по плечу:
— Наступит ли день, когда я достигну таких высот?
Всего этого хватило, чтобы фрау Симачек в моем воображении превратилась в суровую женщину, способную задушить нас голыми руками. И когда я увидел ее в дверях, со мной от смеха чуть не приключилась истерика. Квартирная хозяйка оказалась маленькой семидесятилетней старушкой с потрепанной сумочкой из крокодиловой кожи в руках. Надето на ней было нечто вроде мини-платья из шерсти и туфли на высоких каблуках. А накрасилась она так сильно, что даже зубам досталось. Я не знал, плакать или смеяться. В конце концов, это была первая жительница Вены, которая ради меня постаралась принарядиться.
— Бог в помощь вам, молодые люди, — приветствовала она нас с порога и, махнув рукой внутрь квартиры, спросила: — Можно войти?
— Ну само собой! Входите же в эту лучшую из комнат, — сказал Лотар, взявший на себя роль хозяина. В обычных обстоятельствах он изъяснялся на изысканном литературном немецком и теперь, чтобы не сбиться с венского диалекта, решил для надежности использовать некоторые выражения из австрийского фильма, который мы недавно вместе смотрели по телевизору.
Фрау Симачек пробралась через кухню в комнату и уселась на свободную кровать.
— Что будете пить, фрау Симачек? — осведомился Лотар.
— Пожалуйста, меланж. Нет, подождите-ка, лучше все-таки черный кофе. В последнее время у меня, знаете ли, что-то с желудком.
— Черный-черный? Сей минут, — крикнул Лотар и помчался на кухню. Но его голова тут же вновь высунулась из-за двери и проговорила: — А вы пока перекиньтесь словечком с Вальди. Вон тот, стриженый.
Фрау Симачек откинулась в кресле и положила сумочку из крокодиловой кожи к себе на колени. Она вздохнула, и взгляд ее остановился на мне.