Лотар считал, что его предки специально выдумали эту историю, чтобы отослать его в Вену. Он с трудом мог представить, что его мама, которая даже блины пекла в платье от Версаче и уже много лет не видела настоящих банкнотов, так как пользовалась исключительно кредитной картой, двадцать лет назад могла притащить огромные часы с кукушкой в антикварный магазин да еще и нарваться там на его папашу.

В свою очередь я тоже рассказал историю из жизни родителей. О том дне, когда тень измены ненадолго замаячила над нашим дружным домом и мама на десять часов заперлась в своей комнате. За это время она связала шарф рекордной длины и едва не начала курить. Потом она разложила этот ярко-красный шарф по полу квартиры так, чтобы, в каком бы уголке квартиры ни устроился отец, шарф всегда находился с ним рядом. И только когда папа купил шестнадцать роз на шестнадцатую годовщину их свадьбы, она убрала с пола шарф и в тот же день сделала из него шестнадцать нормальных шарфов, которые отец и, уж не знаю почему, я должны теперь носить зимой, и нам их, похоже, хватит до конца дней.

Ближе к полуночи, когда мы стали подумывать, не пора ли отправиться спать, произошла небольшая ссора — эпизод, проливший свет еще на некоторые необычные качества Лотара.

Болек встал и подошел к зеркалу. Некоторое время смотрел на свое лицо, потом принялся мять его пальцами, как перезревший арбуз:

— Черт возьми, я совершенно зеленый, — сказал он.

Мы посмотрели на него. Он и вправду был зеленый, как лист салата.

— Опять этот чертов лосось из магазина Юлиуса Майнля. Почему ты не берешь лосося где-нибудь в другом месте? — обрушился он на Лотара.

— Лосось совершенно свежий, как всегда. Просто он не идет под водку.

— Если ты еще хоть раз притащишь в дом эту рыбу, я выброшу ее в окно, — пригрозил Болек, ощупывая нос.

Их ругань напоминала семейную ссору.

Я поглядел на Лотара и сказал:

— Болек, мне кажется, ты преувеличиваешь. Я целый месяц питался тунцом и ни разу не позеленел. Пусть уж лучше Лотар в следующий раз купит рыбные палочки. Хоть он и богат, но ведь и он не на улице деньги находит.

Болек уставился на меня так, словно у меня выросли рога. Потом повернулся к Лотару и сладким голосом сказал:

— Ах, вот как? Может, объяснишь своему защитнику, на какие деньги ты купил лосося?

Лотар прокашлялся:

— Я даю студентам уроки философии. Это кое-что приносит.

— Уроки философии! — вскричал Болек. — Не смеши! Он просто крадет все подряд. Он бы давно уже украл купол с собора Святого Стефана, если бы тот весил чуть меньше. Поэтому и живет здесь. Из любого общежития его давно бы уже выгнали.

— Вовсе нет, — с достоинством возразил Лотар. — То, что я делаю, нельзя назвать воровством. А этот осел вот уже несколько месяцев никак не желает этого понять. Ибо в противоположность ему, я присваиваю вещи исключительно из идеалистических побуждений.

— И твой шкаф ломится от аппаратуры.

Я чуть не упал со стула, услышав все это. Лотар выглядел невиннее церковного служки — даром, что без рясы. Кроме того, он ведь немец. А немцы не воруют.

— Правда, что ли? — не поверил я.

Лотар покачал головой:

— Болек до неузнаваемости искажает истинное положение вещей.

Он взял с тарелки бутерброд с лососиной и поднял его в воздух.

— Вальдемар, ты похож на человека, который способен меня понять. Сейчас я тебе объясню. На хорошем примере.

Я смотрел на бутерброд, как на просвиру. Болек тоже вернулся за стол.

— Представь себе, Вальдемар, что ты — вот этот лосось. Целыми днями ты плаваешь в реке и ни о чем не горюешь. Плавать — да, это ты любишь. А больше ничего не умеешь и не хочешь делать. Такова твоя природа. Но вдруг являются рыбаки, закидывают сети. Лично против тебя они ничего не имеют, им просто надо на что-то жить. Платить за кабельное телевидение, за электричество, — и их благополучие целиком зависит от твоего розового мяса. Чего они только не выделывают, лишь бы ты оказался у них в сетях. Потом тебя везут на фабрику и получают за тебя целых пятнадцать шиллингов. На фабрике из тебя делают «лососину по-шотландски» и запаивают в прозрачную пленку. И хотя сходство с лососем частично утрачено, стоит этот продукт уже вдвое дороже. Свободный рынок. В конце концов ты попадаешь к Юлиусу Майнлю, который вновь удваивает цену только за то, что кладет тебя в холодильник рядом с другими дарами моря. Не знаю, как это у вас называется, но лично мне кажется, это наглость. Поэтому время от времени я захожу к Юлиусу Майнлю, чтобы своими хирургическими пальцами освободить лосося из морозильной камеры. Следишь за моей мыслью или нужен еще пример, скажем, икра? Ее история и того печальнее. В конце концов, каждая икринка — несостоявшаяся жизнь.

— Послушай, Лотар, ты случайно не коммунист?

— Разве стал бы я есть лосося, будь я коммунистом? — Лотар сунул бутерброд в рот и принялся демонстративно чавкать.

— Меня сейчас стошнит, — простонал Болек. — Пойду лягу.

Он поднялся на ноги.

Мы с Лотаром хотели подхватить его под руки — так скверно он выглядел. Он стал уже неоново-зеленым. Но Болек лишь отмахнулся и сам побрел в комнату через всю кухню.

— Вальди, иди спать, — сказал он мне, стоя в дверях. — Не слушай его. Тебе завтра рано вставать, чтобы дать Бернштейну еще одну возможность тебя ограбить.

Дверь за ним захлопнулась. Я посмотрел на часы. Половина первого. Самое время спать, но мне необходимо было кое-что как следует уяснить, иначе сна мне не видать.

— Единственное, чего я не могу понять, зачем тебе воровать, если ты и так можешь себе все это позволить? В этом же нет никакого смысла? — спросил я.

— Смысл есть во всем. Нужно только хорошенько поискать. Могу тебе разъяснить, если обещаешь никому не говорить. Это тайна.

Показывая пальцем на бутылку водки, Лотар сказал:

— Давай только сперва выпьем еще по одной. Ведь мы даже на брудершафт пока не пили, — Лотар налил водки в стакан и протянул его мне. Потом наполнил еще один для себя.

— Ненавижу водку, — предупредил я.

— Чем лучше узнаю тебя, Вальдемар, тем больше убеждаюсь, что из тебя получился бы первоклассный немец.

— А из тебя — поляк.

Он поднял стакан:

— Зови меня Лотаром.

Я поднял свой и тоже сказал:

— Зови меня Вальди.

Мы выпили. У меня никак не укладывалось в голове: я впервые пью водку, и сразу — с немцем. Даже пан Кука мне не поверил бы.

Я отставил стакан и вытер губы.

— Ну вот. Так зачем ты воруешь?

Лотар нацедил себе еще стаканчик и залпом осушил его. Я подумал, он набирается мужества, чтобы ответить на мой вопрос, но вдруг он встал и подошел к окну. Потом подозвал меня:

— Подойди, хочу тебе кое-что показать.

Я подошел и встал с ним рядом перед окном. Снаружи была ясная звездная ночь. Со стороны Пратера дул теплый ветерок. Почти все окна уже были темными. Жестом профессионального экскурсовода Лотар указал мне на открывшийся вид.

— Скажи, что ты видишь перед собой?

— Я вижу Вену.

— А еще?

— Если немного высунуться, увижу колесо обозрения.

— Никто добровольно из окна не высовывается, чтобы что-нибудь рассмотреть. Я хочу сказать, что вообще ты здесь видишь, в целом?

— Западный мир. Мир, манивший меня с тех самых пор, как я пошел в школу.

Он пожал плечами.

— Именно это и нравится мне в вас, жителях Восточной Европы. Даже в помойке умеете отыскать бриллиант. Я-то как раз не вижу тут ничего необычного, понимаешь? Для меня это всего лишь озеро, и там полно рыбаков, которые ловят несчастных лососей, чтобы потом сдать их на громадную фабрику.

Он приложил ладонь к уху:

— Звук-то ты хоть слышишь?

Я прислушался. Но слышал только шум улицы.

— Озеро, по которому всю жизнь плаваем мы, западноевропейцы. Я больше не могу его видеть. Оно нас укачивает, усыпляет. И если ты это понял, считай, что тебе повезло. Знаешь, как я дошел до этого? Однажды в центре города заглянул в магазин, чтобы купить кепку. Она стоила ужасно дорого, но родители дают мне достаточно денег. Пока я примерял кепку, продавщица на минутку вышла в соседнюю комнату. Не знаю, почему, но я вдруг нацепил кепку на голову и вышел из магазина. Я думал, продавщица выскочит, побежит за мной или вызовет полицию, но ничего не произошло. Я удивился, но еще сильнее удивился, посмотрев на свои руки. Они не дрожали. Я был абсолютно спокоен, понимаешь? Сначала я думал, это как в самолете: в первый раз лететь — тоже не страшно. Но когда через пару дней украл что-то еще, ничего не изменилось. Руки по-прежнему не дрожали. Тогда я понял, со мной что-то не так. Все, кто ворует, даже самые знаменитые воры, испытывают страх. И я сказал себе: будешь воровать до тех пор, пока не станешь нормальным человеком. Пока в один прекрасный день душа у тебя не уйдет в пятки, когда понесешь украденное мимо кассы.