Прежде чем я успел открыть рот, за меня уже вступился Болек:

— Всем приходится когда-то начинать, Йозеф. Скажи честно, сколько тебе было лет, когда ты получил свою первую работу?

— Пятнадцать с половиной.

— Но тогда ведь и помирали лет в сорок.

— Ты за кого меня принимаешь? За неандертальца?

Йозеф Бернштейн опять повернулся ко мне:

— Вы говорите по-немецки?

— Немного.

Болек засмеялся:

— Этот парень даже скромнее, чем положено по закону. Ты бы послушал, как он в метро болтал со скинхедами. Настоящий профессор.

Йозеф Бернштейн нахмурил лоб.

— Вы вроде не студент, я прав?

Я кивнул.

— Хорошо. Студенты действуют мне на нервы.

Он снова внимательно меня оглядел и обратился к Болеку:

— Я бы с удовольствием помог юноше. Но сегодня ко мне придут еще трое претендентов. Назови хотя бы одну причину, почему я должен отдать предпочтение именно этому юному славянину? Хотя бы одну.

Тут я понял, что все будет в порядке. По части изобретения причин, особенно веских, Болек был непревзойденным мастером.

— Нужна причина? — усмехнулся Болек. — Пожалуйста. Никому из твоих претендентов не доводилось выходить сухим из воды в такой передряге, в которую мы угодили с этим бассейном. Вальдемару везет. А везучий человек сам приносит удачу.

Я решил, что ослышался. С каких это пор я стал приносить удачу? В качестве талисмана я, наверное, ничуть не лучше зажигалки пана Куки.

Но выражение лица Бернштейна вдруг изменилось. Он в третий раз оглядел меня со всех сторон, словно увидел вдруг что-то новое. Выражения столь искренней заинтересованности мне прежде видеть не приходилось.

— Это правда? — спросил он. — Вы тоже выкрутились из этой истории с бассейном?

— Когда приехала полиция, я случайно оказался за деревом.

— Случайности — для воздухоплавателей, мой мальчик, — назидательно сказал он и посмотрел на меня. На сей раз гораздо дружелюбнее. — Ладно. Даю вам неделю, чтобы проявить себя. Вам предстоит не только продавать игрушки, но и следить за всем остальным. Если дело у нас не пойдет, через неделю пожмем друг другу руки и расстанемся по-хорошему. Согласны?

Он протянул мне руку для пожатия, которое должно было скрепить уговор.

Я пожал руку и поклялся, что в конце недели мне не придется делать это снова.

Бернштейн с улыбкой взглянул на Болека:

— Ну, самое время попробовать нового продавца в деле. Будьте добры, Вальдемар, принесите из моего кабинета три кусочка сахара. Когда приходит новый сотрудник, в первый же день надо положить под язык кусочек сахара и дать ему растаять. Иначе новичок принесет несчастье.

И тут только я понял, почему он так легко согласился. Хитрец Болек знал ахиллесову пяту Бернштейна — тот был суеверен, как старая дева.

С того дня я ежедневно в восемь утра приходил в магазин на Мексикоплац и торчал там до шести вечера. У нас было два помещения: небольшая задняя комната, где располагался кабинет хозяина, и просторный торговый зал с прилавком и кассовым аппаратом. Там-то я и работал. Если не сидел за кассой, то расставлял игрушки на витринах или на полках. Если делать было совсем нечего, приделывал куклам Барби головы, отвалившиеся при перевозке. Надо заметить, что ни одна игрушка не теряет голову так легко, как Барби, и вскоре я мог проделывать эту операцию с закрытыми глазами. За все про все я получал сорок шиллингов в час. Но согласился бы и на меньшее. Я был так благодарен Бернштейну, что в его присутствии носился чуть ли не со скоростью света. Просто не знал, как еще выразить ему благодарность. Про себя я по-прежнему удивлялся, с чего это он вдруг принял меня на работу. Ведь несмотря на рекомендацию Болека, я родом из страны, где во все времена не особенно-то жаловали евреев. Бернштейн не мог этого не знать, как и того, что и ныне у меня на родине по-прежнему полно людей вроде дяди Милоша.

Когда мне было лет десять, к нам в школу пришел странный человек, назвавшийся дядей Милошем. Стояло лето, но он вошел в класс в застегнутом на все пуговицы черном кожаном пальто и принялся громко перечислять, по каким признакам распознают евреев. Для наглядности даже нарисовал на доске крючковатый, как у Бабы Яги, нос и сказал, что не заметить еврейский нос так же трудно, как красный сигнал светофора. К сожалению, он не объяснил, зачем это нужно — замечать еврейские носы. Собирался растолковать на следующий день, но, видимо, что-то ему помешало — во всяком случае, больше мы его не видели. Остался только крючковатый нос, нарисованный на доске.

В первые дни Бернштейн внимательно приглядывался ко мне. Впрочем, как всякий хозяин к своим работникам. Он выходил из кабинета и осматривал полки, на которых я только что расставил игрушки. Поначалу он не говорил ни слова. А через три дня сообщил, что я могу остаться у него на месяц.

С этого дня он стал все чаще втягивать меня в разговор. Первым делом попросил рассказать обо всех счастливых случайностях, пережитых мною в Вене. Я поведал ему о своем посещении магазина «Билла», где меня не выдала кассирша, оказавшаяся моей соотечественницей, о гостинице «Четыре времени года», которая и впрямь оказалась самым тихим и живописным местечком в городе, повторил, при каких обстоятельствах познакомился с Болеком. Ведь это стало самой счастливой случайностью из всех.

Бернштейн внимательно меня слушал, потом сказал:

— У вас явные признаки того, что называют «теневой удачей». Вам редко выпадает чистое счастье, зато в беде удача неизменно улыбается вам. Раньше многие люди рождались с подобным даром. Теперь таких счастливчиков очень мало, но даже и они часто о своем даре не подозревают. В наше время все верят в случай. Новое божество, которому теперь поклоняются. Но ведь случайностей не бывает, — он указал рукой на свой магазин. — Пятьдесят лет назад произошло событие, открывшее мне глаза. Тогда я еще жил со своими родителями в Лемберге. Однажды приехали бульдозеры и сровняли с землей весь квартал, в том числе наш деревянный дом, вынеся оттуда все, что было в нем деревянного. Не пожалели ни мебели, ни моих игрушек. Дело в том, что поблизости построили бумажный комбинат для Советского Союза, и каждый килограмм сырья был на вес золота. Там выпускали туалетную бумагу, раскрашенную под американский флаг. К годовщине Революции. Мне было семь лет, когда советские люди начали вытирать задницы моим домом. И хотя с тех пор прошло уже пятьдесят лет, я по-прежнему каждый день задаю себе вопрос, почему именно тот квартал, наш дом, нашу мебель? Ведь были сотни других городов, оккупированных советскими войсками. Тысячи других кварталов, миллионы других домов и миллиарды игрушек. Но на туалетную бумагу пошел именно тот, где жил я. С этого момента я понял, что случайностей не бывает. Как по-вашему, случайность, что единственный на всей Мексикоплац игрушечный магазин принадлежит именно мне? Продавая калькуляторы или часы, я заработал бы вдвое больше. Но нет, я продаю игрушки. К тому же, только пластмассовые.

Теперь я понял, почему Бернштейн не похож на других торговцев с Мексикоплац. Как всякий, кому в жизни пришлось столкнуться с несправедливостью, он ценил свою особость. Даже одевался иначе. Всегда в отглаженных вельветовых брюках и пиджаке. По сравнению с другими торговцами, он смотрелся английским лордом и, надо сказать, разговаривали с ним соответственно.

Но был у него еще один секрет, обнаруженный мною совершенно случайно. Или, как сказал бы Бернштейн, по прихоти судьбы.

На пятый день моей работы Бернштейн ненадолго отлучился. Я остался присматривать за магазином и от нечего делать принялся собирать что-то из «Лего». В детстве мне так и не довелось подержать в руках эти кирпичики, и теперь вдруг проснулось желание наверстать упущенное. К тому же незадолго до этого мне попалась на глаза статейка о том, что игра с конструктором помогает мужскому мозгу расслабиться.