Вдруг со мной что-то произошло. Мочевой пузырь вдруг расслабился. И поскольку ширинка все это время оставалась распахнутой, как ворота сарая, от меня потребовалось лишь побыстрее направить струю в бассейн. Я все мочился и мочился. Как тот Амур в Бельведере, который вот уже триста лет писает в одно и то же место и все никак не может остановиться. Это продолжалось целую вечность, зато потом мне стало легко, как буддийскому монаху.

Я застегнул ширинку и вновь огляделся по сторонам. На этот раз, чтобы проститься с участком. Для меня бассейн будет здесь всегда. Сколько бы ни понаехало полицейских.

Когда я поравнялся с каштанами, в кустах что-то зашевелилось. Чей-то возбужденный голос окликнул меня:

— Вальдемар, это ты?

Я остановился как вкопанный и уставился на кусты, но было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть.

— Это я, — продолжал голос, — Болек.

Я облегченно вздохнул и тихонько сказал:

— Вылезай, путь свободен.

Болек выбрался из кустов. Ветки не пощадили его, на щеках осталось несколько длинных царапин. Он тоже сначала беспомощно озирался по сторонам, словно только что сошел с карусели, но потом успокоился и стал рассказывать:

— Я как раз отошел покурить, когда они примчались. В последний момент успел спрятаться. Еще бы чуть-чуть, и я бы тоже… Столько потерять, ужас… — Дрожащими пальцами он показал, как много он бы потерял.

Потом подошел к бассейну и заглянул внутрь.

— Поставлю свечку дядюшке Миреку, — сказал он. — Если бы он не приохотил меня к курению, я угодил бы сейчас в участок вместе со всеми. Их завтра же вышлют из страны.

Он уставился на меня, словно чего-то не мог уразуметь:

— А ты-то где спрятался?

— За дубом. Родители привили мне манеры девятнадцатого века. Вот и приходится каждый раз топать за километр, чтобы отлить.

— Но ты же отлил в бассейн?

В его голосе слышались нотки недоверия. Хотя, может, я просто слишком устал.

— Знаешь, отчего-то не люблю я справлять нужду, когда кругом полиция, — раздраженно ответил я.

— Ладно, не заводись, — Болек ощупал мышцы своей левой руки. — Мы живы, и это главное. Козел этот, наш босс, явно на это не рассчитывал.

Где-то в лесу запела птичка, полноправная обитательница австрийского национального заповедника. Наверное, звала другую австрийскую птичку.

Болек прислушался.

— Не будем испытывать судьбу, — сказал он. — Сваливаем. Лягавые могут вернуться в любую минуту. Они это любят.

Дважды повторять не пришлось. Мы поспешили покинуть злополучный участок, скрывшись в темноте Национального заповедника Лайнц.

Когда потом, уже добравшись до Вены, мы ехали в метро к центру города, произошел эпизод, можно сказать, достойно завершивший сей памятный день. За одну остановку до центральной станции Карлсплац в вагон вошли двое скинхедов. У одного на куртке была надпись «Начало конца», у другого — «Отстой». Вообще-то они вели себя вполне безобидно. Просто бродили по вагону и задавали пассажирам всякие смешные вопросы. Подошли и к нам. Едва взглянув на Болека, я понял, что добром это не кончится. С тех самых пор как мы вырвались из Лайнца, он прямо-таки кипел. Эти двое пришлись как нельзя кстати.

«Начало конца» сказал приятелю:

— Глянь, какие прикольные штиблеты у этого мелкого лоха.

— Может, он с нами махнется? — поддержал второй.

— Скажем, на жеваную жвачку?

— Он не станет меняться, — перебил их Болек. С акцентом, различимым за километр.

Скины насторожились:

— Смотри-ка, да это туристы!

Болек медленно поднялся. Он был выше обоих на целую голову.

Скинхедам стало ясно, что теперь только от них зависит, как обернется дело. Болек не скрывал — он только ждет повода. Остальные пассажиры тоже поняли это, и стали потихоньку подниматься с мест и скапливаться у задней двери.

«Начало конца» нерешительно поднял кулак и поднес к лицу Болека. Кольцо на пальце сразу превратилось в весьма грозное оружие.

— Не дури. Мы мирные люди.

Болек сделал движение, словно нажал на педаль велосипеда. Настолько быстрое, что его трудно было заметить. И скин стал вдруг медленно оседать. Сперва встал на колени, потом лег на пол и прокашлял:

— Выруби его, Георг!

«Отстой» замахнулся, но Болек слегка двинул рукой и кулак нападавшего врезался в стену. Издав вопль, скин заплясал вокруг своей ушибленной руки. Трудно сказать, действительно ли ему больно, или он специально несколько переигрывал, чтобы его оставили в покое.

В вагоне вдруг стало светло. Мы въехали на станцию, поезд остановился. Болек склонился над лежащим скинхедом и проорал ему в ухо по-польски:

— Ты, осел! Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.

И мы вышли.

Тем временем пассажиры испуганно выскакивали на платформу. Нас они обходили за версту, будто мы кого-то убили.

Болек посмотрел на них с отвращением:

— Эти сволочи слишком хорошо живут. Им нас никогда не понять.

Эскалатор поднял нас к выходу в сторону Рессельпарка. Был теплый мирный летний вечер. Когда мы шли мимо церкви, ноги мои внезапно налились свинцом. Я с трудом переставлял их. Нужно было сесть. Я добрел до ближайшей скамейки и вытянул ноги.

Болек бодро подошел ко мне:

— Ты чего это? Вставай, пошли!

— Не могу. Что-то с ногами.

— Что случилось? Выкладывай!

— Дальше не пойду. Вот и все.

— Хочешь просидеть здесь всю ночь?

— Может быть.

— Из-за драки? Да?

Я посмотрел на него и сказал:

— Послушай, объясни мне, где я? Что это за страна, где бассейны превращаются в национальные заповедники? Где земляки натравливают на тебя полицейских? Где коробки с пожертвованиями говорят «Вам воздастся», но ни один человек не даст тебе работу только из-за того, что на тебе не те ботинки? Есть ли на свете еще хоть одно такое место? Я не знаю.

— Конечно, есть. Германия, Франция, там все точно так же.

— Но у нас ведь не так.

— У нас тоже. Особенно теперь.

Я глубоко вздохнул:

— У меня не осталось денег. Только обратный билет. Все кончено. — Мне даже стало легче.

Я посмотрел на церковь. Она была подсвечена и казалась сказочным замком. Болек сел рядом со мной:

— А если я найду тебе работу? Настоящую? Без обмана? — спросил он.

Я посмотрел на него, не шутит ли. Но он был серьезен, как учитель математики.

— А что же ты сам не найдешь себе работу, если это так просто? — спросил я.

— Один мой знакомый ищет человека, который бы хорошо знал немецкий. В его магазине нужен продавец.

— И что, так трудно найти? Странно.

— Он не хочет много платить.

Я покачал головой:

— У меня нет разрешения на работу, нет медицинской справки, и один только Бог знает, чего у меня еще нет.

— На Мексикоплац тебе это и не понадобится.

— Не верю. Что-то тут не так.

— Соглашайся, — сказал вдруг Болек тоном, не допускающим возражений.

Я удивленно посмотрел на него:

— С чего бы это? Назови хоть одну причину.

Болек почесал затылок, будто ему больно.

Потом, преодолев себя, вдруг сказал:

— Ладно. Нужна причина? Пожалуйста. Ты должен мне сотню. И, по крайне мере, на мой взгляд, это причина достаточно серьезная.

Болек оказался то ли самым жадным, то ли самым бескорыстным из всех, с кем я до тех пор общался в Вене. Свое обещание он выполнил на следующий же день. Утром мы отправились на Мексикоплац в магазин игрушек, принадлежавший его знакомому по имени Йозеф Бернштейн. И хотя Болек убеждал меня, что предварительный разговор с хозяином пустая формальность, не будь рядом его, мне бы ни за что было не пройти испытания.

Болек назвал мое имя, и хозяин принялся внимательно оглядывать меня со всех сторон — так оглядывают машину, которую собираются купить, максимально сбив цену.

— По вашему виду не скажешь, что вам приходилось в жизни много работать. Вернее, что вы вообще хоть когда-нибудь работали, — сказал он с забавным акцентом.