Превозмогая головокружение и тошноту, я дотащился до него. Пуля попала в грудь, и видно было, что Отто умирает. Он не узнавал меня. Он был уже не здесь, что-то объяснял по-немецки. Вдруг он улыбнулся, как будто снова сидел среди друзей и только что начали играть Моцарта, – и через минуту его не стало.

Я чувствовал, что из раны течет кровь, в плече сильно пульсировало, но я не мог и не хотел думать о себе. Я смотрел на этих мертвых, уже холодеющих немцев, нашедших свой конец в старой конюшне, далеко от родины, в затемненной Англии. Одного, солдата и шпиона, одурманила бредовая мечта о мировом господстве. Другого, тихого близорукого химика, бросало из стороны в сторону, пока не завело в тупик. Он спас мою жизнь. Зачем?

Возле верстака был умывальник с краном. Я намочил платок, обмыл плечо, потом приложил платок к ране и потуже натянул рубашку и пиджак, чтобы платок не сваливался. Посмотрев на верстак, я увидел, что Родель сколачивал деревянный ящичек, вроде игрушечного сейфа. Это невинное хобби в субботний вечер, вероятно, создавало у него иллюзию связи с прежней, простой и счастливой жизнью. Я подумал, что Родель скорее всего зашел сюда ненадолго и, значит, оставил в доме незапертой какую-нибудь дверь. Я медленно пересек мощеный двор, держа шляпу в руке и с удовольствием подставляя голову под холодный дождь. Незапертую дверь, через которую вышел Родель, я отыскал довольно быстро.

Как я и ожидал, в доме не было ни души, и я решил подождать хозяина здесь. Прежде всего я сходил в ванную, которая оказалась у самой прихожей, умылся, пригладил волосы. Страшно хотелось выпить, но я не стал шарить в доме этого человека в поисках спиртного и, усевшись в прихожей, принялся старательно набивать трубку. Минут через десять я услышал шум подъехавшего автомобиля, встал, отпер входную дверь и вернулся на свое место.

Вошел полковник Тарлингтон, розовый, элегантный, благоухающий запахом дорогой сигары. Увидев меня, он не выразил никакого удивления. Я заметил, что он не запер за собой входную дверь.

– А-а, Нейлэнд, если не ошибаюсь? А где же мой слуга?

– Где-то здесь, – сказал я.

Полковник повел меня в библиотеку. В глубине ее была открытая дверь в комнату поменьше – очевидно, кабинет, – где стоял большой письменный стол. Полковник сходил туда и принес бутылку и бокалы. Он предложил мне снять пальто, но я отказался. Когда Родель стрелял в меня, оно было распахнуто, и потом я аккуратно застегнул его на все пуговицы, чтобы скрыть намокший от крови лацкан пиджака. Полковник держался очень просто, но невольно все время сбивался на повелительный тон, которым говорил с подчиненными, и сам это замечал. Благодаря типично английскому розовому цвету лица физиономия его на первый взгляд производила обманчивое впечатление благодушия, но теперь я уже заметил выражение холодного высокомерия в его светло-голубых глазах, напомнивших мне глаза Дианы Экстон. Это был пожилой самец той же породы.

Не без тайного сожаления я отказался от выпивки, чем очень удивил его. Вероятно, кто-то – скорее всего Диана – сообщил ему, что я человек пьющий. Но с ним пить я не желал.

– Мой слуга немного бестолков, – начал полковник, – но очень славный малый. Моррис… валлиец. Был у меня денщиком в прошлую войну.

– Ллойд Моррис. Из бывшего Кардиганского полка.

– Правильно. Я вижу, вы говорили с ним. Чудаковат, конечно, на англичанина не похож. Совсем другой тип.

– Полковник, – сказал я, отчеканивая слова, – ваш денщик Ллойд Моррис умер три года тому назад в Кардифском лазарете.

– Что вы несете, Нейлэнд? – Видно было, что он не возмущен, а только притворяется возмущенным. Я следил за выражением его глаз. Предстояла нелегкая борьба, а я чувствовал себя премерзко – у меня начиналось что-то вроде бреда, и плечо болело не на шутку. – Не спорю, что какой-то Ллойд Моррис мог умереть в Кардифском лазарете, может быть, их умерло даже с полдюжины, но этот Моррис жив и здоров. Черт возьми, мне ли не знать имя моего собственного слуги!

– Вы, конечно, знаете его имя. Его зовут Феликс Родель.

Удар был серьезный, но полковник не растерялся.

– Слушайте, Нейлэнд, вы мелете чепуху, и вид у вас неважнецкий. Если у вас ко мне дело, выкладывайте поскорее, а потом сразу идите и ложитесь в постель. Наверное, это грипп. Он может дать высокую температуру.

– Может. Но имя вашего слуги, полковник, все-таки Феликс Родель. Заслуженный член нацистской партии. Занимается в Англии шпионажем. Вы переименовали его в Морриса.

Я услышал какой-то звук; полковник, вероятно, тоже слышал, но не обратил внимания. Он вдруг начал кричать на меня, словно в приступе безумного гнева – точь-в-точь полковник Блимп[3] на всех парах, – в действительности же под этой багровеющей маской оставался хладнокровным и осторожным.

– Господи помилуй, Нейлэнд, вы совсем спятили! Явиться ко мне и нести такой вздор! Да вы понимаете, что, будь у меня свидетели, я мог был подать на вас в суд за клевету. И подал бы, честное слово! Да если бы кто-нибудь слышал…

В этот момент появился свидетель, которого ему не хватало. Раздался легкий стук в дверь, и вошла Маргарет Бауэрнштерн.

– Простите, – обратилась она к полковнику, – мне никто не открывал, а я так беспокоюсь, что решила войти без приглашения. – Она пристально посмотрела на меня и нахмурилась. – Что случилось?

Я покачал головой.

– Потом объясню.

– Где Отто? Мне вдруг стало так страшно за него, что я сама отправилась сюда. Где он?

– Сядьте, – сказал я. – И крепитесь, Маргарет.

Полковник Тарлингтон шагнул к нам.

– В чем дело? – начал он, но я перебил его.

– Вы тоже сядьте, полковник. Вот вам и свидетель, так что все в порядке. – Я повернулся к Маргарет, которая сидела на краешке стула, не сводя с меня широко раскрытых глаз. – Мне очень жаль, Маргарет… Отто умер. Его ранил Родель, тот нацист, которого он искал. Потом Отто убил Роделя и умер сам. Он спас мне жизнь.

Она побледнела и застыла.

– А с вами что?

– Ничего, обойдется. Надо кончать. Не уходите.

Она кивнула. Я обратился к полковнику, который перестал бушевать и сидел молча, холодный, бдительный, непреклонный. Нужно было атаковать его до тех пор, пока он не сдастся, а я не чувствовал в себе достаточно сил. Но я знал, что все должно быть закончено здесь и сейчас.

– Бесполезно, полковник, – начал я. – Игра проиграна. Если вы не захотите слушать сейчас, услышите скоро на суде. Родель лежит мертвый в вашей конюшне, где он устроил себе мастерскую. Джо арестован и всех выдает. Диане Экстон дали уехать в Лондон только для того, чтобы накрыть ее там вместе с сообщниками.

– Все это очень интересно, – сказал Тарлингтон. – Но при чем тут я?

– Вы же сами говорили всем, что у вас служит ваш бывший денщик Моррис, а на самом деле это был нацист Родель. Но это еще далеко не все, полковник. Возьмем хотя бы вашу приятельницу Диану Экстон…

– Если вы говорите о женщине, которая открыла здесь лавку, – перебил он, – то меня с ней недавно познакомили, и она раза два звонила мне по разным мелким делам…

– Например, по поводу места для меня на заводе Чартерса.

– Почему же нет? Но я этой женщины не знаю. Я с ней пяти минут не провел наедине, и никогда не заходил в ее лавку. Попробуйте доказать обратное!

– Вам незачем было ходить к ней в лавку, – сказал я. – Когда у нее бывали сообщения для вас, она их помещала в витрине. Все было отлично продумано, и команда подобралась что надо. Во-первых, вы, местное светило, член правления Электрической компании; затем Родель, главный организатор заговора, втянувший всех вас еще в Америке; здесь он удобно устроился под видом вашего слуги. Затем Диана с ее «Магазином подарков» – ну кому пришло бы в голову подозревать хозяйку такого магазина? И наконец Джо, душа всякого общества, собравшегося в баре «Трефовой дамы», где выпивка быстро развязывала языки молодых летчиков и армейцев. А что касается передачи новых инструкций, то способов хватало. На этой неделе, например, акробатка Фифин превратила сцену «Ипподрома» в почтовое отделение. Вы скажете, что в глаза не видели этой женщины. Я знаю. В этом и не было надобности. Зато Родель, который слишком осмелел и стал неосторожен, не мог отказать себе в удовольствии выпить со старой приятельницей.