Инга даже прижмурилась, ощущая исходящее от воды тепло и наслаждаясь этим, уже позабытым ощущением.
Тут, заставив ее полностью выпрямиться, к столу приблизился Лютый. Положив на стол какой-то предмет, в котором она с удивлением узнала обмыленный кусок самого простого хозяйственного мыла, он достал из кармана джинсов перочинный нож. Странный такой. Ну, то есть, самый обычный «швейцарский нож», красный, даже с крестом. Но почему-то в руках этого мужчины он казался неуместным: ярким, и каким-то игрушечным.
Тем не менее, Лютый уверенным движением открыл лезвие и, взяв мыло, принялся срезать с куска мыльную стружку в воду. Инга следила за методичными движениями его рук, совершенно не понимая, что он делает. И думала о том, что пропустила, как именно хозяин дома грел воду, а стоило бы научиться. И что чая очень хочется. Даже просто кипятка можно выпить, чтобы хоть немного уменьшить озноб, сковавший каждую ее мышцу.
Правда, похоже, оказывала свой эффект уже и печь. Пусть за те пятнадцать-двадцать минут, что Инга дремала, она и не успела нагреться достаточно, чтобы прогреть дом, но спиной уже ощущалось идущее от грубы блаженное тепло.
– Опускай руки.
Хриплый, низкий и даже в чем-то скрипящий голос Лютого неожиданно прервал ее мысли, заставив напряженно вскинуться и попытаться понять смысл слов этого мужчины. Он же подвинул эту миску с уже мыльной водой совсем близко к ней. Инга не совсем поняла – для чего? У нее что, настолько руки грязные?
Тем не менее, искушение согреться было настолько велико, что она не споря и особо не раздумывая, послушно опустила обе руки в воду. И тут же задохнулась. Закашлялась от крика, который застрял в охрипшем горле, резко дернула пальцы назад. Вода оказалась чуть ли не кипятком, и кожа ладоней буквально пылала болью, а в самих пальцах возникло ужасное, болезненно-пронизывающее ощущение, словно нервы натянулись до невозможного, и по ним простреливало ударами тока.
– Опусти в воду, – повторил Лютый, безучастно наблюдая, как она хватает воздух ртом и трясет ладонями в воздухе, пытаясь ослабить жжение.
Инга вскинула лицо, пораженно посмотрев на него:
– Там – кипяток! – голосом, который почему-то звучал чуть ли не так же скрипуче, как у этого мужчины, прохрипела она, подумав, что он просто не проверил температуру. – Это нереально.
Но Лютого ее слова, казалось, не задели.
– Опусти, – велел он опять.
– Нет, – Инга даже головой покачала. – Не буду. И зачем? Пусть хоть немного остынет…
Он не дослушал ее мыслей и планов. На шаг приблизившись к Инге, он стремительно протянул свою руку, поймав оба ее запястья и надавив, заставил опустить назад, в миску. В обжигающую воду. Придавив сверху своей рукой, погрузив ее в этот мыльный кипяток, видно, чтоб Инга точно не выдернула больше.
А она снова задохнулась. И с каждой секундой, в течении которых он зачем-то продолжал эту пытку, ощущала нарастающую боль в пальцах и в ладонях. Каждая ссадина и нарыв начали пульсировать этой болью. И нервы снова «натянулись».
Инга попыталась выдернуть свои руки, встать со стула. Но Лютый только глубже погрузил их ладони в кипяток, а второй рукой тяжело придавил ей плечо, не позволяя двинуться.
– Зачем? – посмотрев прямо на него, спросила Инга.
От этой пульсирующей, обжигающей боли по ее щекам заструились непроизвольные слезы. Она чувствовала, но ничего не могла с этим поделать, впервые так открыто показав этому мужчине свою слабость. Но руки жгло настолько сильно, что она не сумела сдержаться.
Его же лицо осталось совершенно невозмутимым, хотя и Лютый держал руку в том же кипятке. Казалось, мужчина совсем ничего не ощущает.
Он молчал и так же прямо, не моргая смотрел на нее. Даже голову немного наклонил, словно бы хотел лучше видеть, как Инга беззвучно плачет. Ничего не пропустить. И продолжал настолько же крепко держать ее руки под водой.
На несколько минут в доме повисло молчание. Они зачем-то смотрели друг на друга. По щекам Инги продолжали бежать слезы, хотя боль в руках уже немного притупилась, так как вода остывала. Но видно, сказалось недосыпание и все напряжение, весь страх ее за эти дни. Только в глазах Лютого что-то будто надвигалось из глубины. Как, бывает, тучи надвигаются из-за гор, закрывая небо. Вот так и в его синих глазах (все-таки, не линзы, очевидно) что-то словно темнело и затемняло эту синеву. А может, просто неудачно падала тень от окна.
И вдруг его лицо как-то так дрогнуло:
– Нарывы надо вскрыть. И занозы, – будто бы с трудом «выдавил» он из себя. – Надо распарить.
Инга даже не сразу поняла, что это ответ на ее мучительное «зачем». Переварив эту информацию внутри себя, она медленно и вымученно кивнула, почему-то подумав, какой ценой он добился результата. Объясни Лютый сразу – она бы заставила себя терпеть, и ему не пришлось бы опускать ладонь в кипяток.
Странный он.
Следующие двадцать минут прошли все в том же молчании. Усилием воли успокоившись, она покорно позволила Лютому продержать ее руки в горячей воде столько, сколько он счел необходимым. И ничего не говорила и не предпринимала, когда все тем же швейцарским ножом он точными, уверенными движениями вскрыл нагноившиеся раны. Сжав зубы, терпела, пока он удалял занозы, местами рассекая кожу, чтобы удобней было подцепить глубоко засевшие щепки. И не дернулась, когда он потом протирал ее руки жидкостью, пахнувшей спиртом. Инге было больно. Но она терпела, и чтобы отвлечься от этой боли, следила за умелыми и спокойными движениями Лютого, который, похоже, точно знал, что делал.
– Спасибо, – тихо проговорила она, когда Лютый закончил и ее руки вновь оказались в распоряжении Инги.
Но он опять не ответил. Замер. Глянул ей снова в глаза. Странно так. Будто в самую душу. И так двинул плечами, протирая и складывая свой перочинный нож, что вроде бы становилось ясно: услышал, но не считает чем-то особенным то, что делал.
Инга же больше не знала, что добавить.
Он методично и тщательно протирал лезвие ножика, не особо доверяю качеству. Зря, конечно, нож был настоящим, а швейцарцы за этим следили. Но Лютый до сих пор сомневался. И потому следил за ним тщательнее. По сути, глупый нож: маленькое лезвие, куча лишних аксессуаров, которые только идиоту могли понадобиться. И все-таки, Лютый купил этот нож, поддавшись порыву. Глупый, красный, аляповатый на его вкус. Странная покупка. Но желание иметь этот нож оказалось слишком сильным. Ни логика, ни здравый смысл, ни все эти разумные доводы не помешали тот приобрести, когда Лютый увидел нож в витрине. Зачем? Этого он так же не знал. Захотел.
Он захотел его иметь для себя. И все. Глупо и нелогично. Сильно.
По сути, у Лютого за всю жизнь было очень мало чего-то, что он бы мог назвать своим. Что принадлежало бы ему, и только ему. С самого детства. У него не было матери, как таковой. Не было семьи. Не было каких-то личных вещей, кроме собранных трав или амулетов, которые его учила делать бабка. Когда он попал в интернат, у него тем более не появилось ничего личного. Однажды он «завел» котенка. Относительно, конечно. Тот жил на территории интерната, на заднем дворе за пищеблоком. Лютый всегда хорошо понимал животных, бабка научила. И с ними он чувствовал себя комфортней, привычней, чем с людьми, которых теперь оказалось так много вокруг, после полного одиночества леса. Он приносил этому котенку остатки с обеда и просто сидел рядом, когда имел свободное время. А потом котенок заболел. Тем, от чего он не смог бы его вылечить. И Лютый помог другу так, как мог. Он избавил его от боли, скручивающей тело кота в судорогах. Быстро и безболезненно.
После этого психологи интерната отчего-то сильно забеспокоились о его будущем, хоть Лютый, тогда еще именуемый Нестором, очень ясно объяснил, зачем так сделал.
Чтобы уберечь воспитанника от кривой дороги и подавить асоциальные порывы, усмотренные в этом поступке, психолог настоятельно порекомендовала воспитателям привить мальчику любовь к спорту. А так как, благодаря близости гор и горнолыжных комплексов, у интерната имелся доступ к хорошим тренировочным базам, Лютому в какой-то степени повезло. Он попал к хорошему тренеру, и получил в результате занятие, которое его успокаивало и помогало унять шуршание воздуха и бурление внутри всего того, что досталось по наследству. Биатлон захватил его. С раннего детства привычный к длинным и изнуряющим блужданиям по лесу, он хорошо переносил нагрузку. А тот миг, когда следовало отрешиться от всего, чтобы попасть в цель, оставшись один на один с оружием и прицелом – научил отстраняться. Овладеть собой. Развить зачатки контроля над собственными порывами и силами, которые никто вокруг не желал признавать реальными.
