XII

Давно уже стемнело. В холодном, осеннем небе зажглись первые звезды. Глядя на них, Виктор Степанович глубоко зевнул и пошел в дом укладываться спать. Нина Петровна, все еще огорченная, до конца не успокоившаяся, на летней кухне домывала посуду. Аленка за столом пила чай с малиновым вареньем. Она смотрела на умелые материны руки и завидовала ей. Чему именно она завидовала – Аленка не смогла бы объяснить и самой себе: просто жило в ней это чувство как бы помимо ее воли.

– Ты чай попила? – спросила мать.

– А что?

– Возьми полотенце и протри посуду.

– Пожалуйста…

Аленка еще некоторое время сидит за столом и смотрит на лениво бродящую по клеенке муху. Легкая тень улыбки набегает на ее лицо, но она тут же хмурится и прихлопывает муху газетой.

– И вечно этот Федор Иванович! – вдруг громко восклицает мать, опуская мокрые руки. – И что ему надо от всех?

– Он добрый, – неожиданно говорит Аленка.

– Что-о? – Нина Петровна удивленно поворачивается к дочери. Что ты сказала?

– Он хочет, чтобы все жили по правде.

– Вон что, – облегченно вздыхает мать и вновь берется за посуду. – А кто, по-твоему, живет не по правде?

– Дядя Саша с тетей Варей, – глухо говорит Аленка.

Нина Петровна резко выпрямляется и через плечо внимательно взглядывает на дочь.

– Думаешь, я не знаю? – смотрит ей в глаза Аленка. – Думаешь, я еще не понимаю ничего…

– Молчи! – кричит Нина Петровна. – Это не твоего ума дело!

– Не кричи на меня, – Аленка тоже повышает голос.

– Ты и в самом деле ничего не понимаешь, – уже тише говорит мать. – Нельзя судить то, чего ты не понимаешь – нельзя!.. Они любят друг друга…

– Тогда пусть женятся, – упрямо поджимает губы Аленка.

– Они тебя забыли спросить.

– Тогда пусть не ездят больше к нам, – Аленка неожиданно всхлипывает. – Я не хочу их больше видеть! Всех обманывают, а сами улыбаются. А теперь еще и Сергей Петрович с Верочкой…

– Что – Сергей Петрович?

– То… Они с Верочкой уже обнимались.

– Да ты еще совсем ребенок, – всплескивает пухлыми ручками Нина Петровна. – Поэтому за всеми подглядываешь, как дитя малое. Нехорошо, доченька, нехорошо это…

– Я не подглядываю, а только куда не пойдешь, они все целуются, обнимаются – противно смотреть. А у Верочки дома Валерка один, у тети Вари муж на автобусе работает, а они здесь…

– Молчи-и! – вновь кричит Нина Петровна, но кричит уже испуганно, беспомощно оглядываясь на дверь.

– Вот ты же с папой не целуешься, я ни разу не видела. И Федор Иванович с тетей Аней не целуются, а только они все… И этот боров Мишель: то со своей Люсей, то с Верочкой…

Аленка швыряет полотенце на стол и выбегает из летней кухни. Нина Петровна, не шелохнувшись, пораженно смотрит ей вслед, и вымученная улыбка обозначается на ее губах. Она даже не замечает, как входит Виктор Степанович и лишь со второго раза слышит его вопрос:

– Что здесь происходит?

– Витя, – вдруг всхлипывает Нина Петровна и прижимается к плечу мужа, – она, оказывается, все-все уже понимает.

– Кто?

– Аленка наша… Она все знает…

– Что она знает? – с неудовольствием отстраняется от супруги Виктор Степанович.

– А все она знает: про Сан Саныча с Варварой, Верочку и вообще – все!

– Да что ты! – вздрагивает Виктор Степанович и невольно оглядывается на дверь. – Не может быть…

– Может, Витя, может… Она только что мне все это сказала.

– Ах, ч-черт! – расстраивается Виктор Степанович. – Не надо было ее сюда везти.

Нина Петровна тыльной стороной руки вытирает покрасневший нос и со вздохом говорит:

– Да разве же в этом дело, Витя?

– А в чем? – удивился Кравцов, с недоумением глядя на жену.

– Выросла она у нас, вот в чем… Все понимать стала, а мы с тобой этого не заметили.

И они еще долго говорили о мерах, которые теперь необходимо принять, дабы оградить дочь от ненужных впечатлений, а переговорив обо всем этом, облегченно вздохнули и, попив холодного чая, отправились спать.

И тихо стало на даче Кравцовых, лишь с чердака доносился приглушенный Верочкин шепот, ненасытно терзавшей брюнета с синими глазами – Сережу Журавлева, да всю ночь под верандой попискивали мыши, справляя свою тайную, предзимнюю жизнь.

XIII

Утро воскресного дня явно не задалось. Долго держался туман – густой, молочного цвета, проникающий во все щели и трещины. А когда занявшимся ветерком сбило туман, над хребтами поплыли грязно-серые тучи, из которых вскоре просыпался крупный холодный дождь. Все вокруг потемнело, потеряло краски и запахи, и проснувшимся Кравцовым сразу нестерпимо захотелось домой, в уютную городскую квартиру.

К завтраку собирались медленно и неохотно. Один лишь Сан Саныч, вставший до света, успел переколоть кучу дров, и потому отсутствием аппетита не страдал. Долго ждали Люсю Синицыну с Мишелем и, наконец, послали за ними Аленку, но в доме их не оказалось. Против ожидания, исчезновению Люси с Мишелем почему-то не удивились и принялись за чай. Пили в тягостном молчании, которое, не выдержав, прервала Зоя Георгиевна:

– Виктор Степанович, какую ты нам теперь работу подкинешь? – спросила она.

В другой раз на нее зашикали бы, остерегли заводить разговор о работе, а тут все вроде бы даже обрадовались вопросу и в ожидании уставились на Кравцова.

– Работу? – Кравцов обвел всех взглядом и задержался на Сереже Журавлеве. – Будем доводить проект нижнего склада.

– Как – доводить! – ахнула Зоя Георгиевна. – Мы ведь его сдали?

– Не совсем, – Кравцов усмехнулся. – Там что-то серьезно напутано с электрической подстанцией – придется посмотреть всем вместе.

– Во-от оно что, – многозначительно протянула Зоя Георгиевна. – Поня-атно…

Сережа Журавлев готов был сквозь землю провалиться. Первая мысль, которая промелькнула в его уме: «Бежать! Бросить все и – домой, в тайгу – куда угодно, только бы не оставаться здесь, никогда больше не видеть притворно потупленную Верочку, иронично улыбающуюся Зою Георгиевну, понимающие глаза Виктора Степановича».

– Зачем же тогда надо было все это устраивать? – облизнула губы Зоя Георгиевна. – Тем более…

Она не договорила, но и так все было ясно.

Первым, извинившись, поднялся из-за стола Сева. Следом за ним потянулся Федор Иванович, за все утро не проронивший ни слова. Анна Ивановна, проводив его горестным взглядом, начала собирать посуду.

Сережа Журавлев отодвинул чашку с недопитым чаем, поднял голову, тоже собираясь покинуть стол, и тут споткнулся взглядом о неподвижно стоящие на нем Аленкины глаза. И он даже вздрогнул – столько презрительной ненависти было в глазах девчонки, еще вчера безропотно кружившейся на его руках, еще вчера верившей в каждое его слово…

– Сергей Петрович, вас не затруднит принести ведерко воды из колодца? – очень кстати обратилась к нему Нина Петровна.

И все вроде бы оставалось прежним: тропинка, груши на земле, межа, ключевая прозрачность воды, а вот Сереже Журавлеву никак не верилось, что был он здесь всего лишь вчера. Казалось, многие годы прошли с тех пор, он постарел, обрюзг, растерял желания, и лишь одинокая скука ожидает его впереди. Не хотелось возвращаться на дачу, и видеть кого-то Сереже не хотелось, и опять словно бы со стороны ему кто-то подсказал: «Надо жениться». И тревожным холодком обдало его после этого, словно в предчувствии чего-то тайного и страшного. «Бежать, надо бежать, вновь подумалось Сереже. – Иначе эти пикники доведут…»

Но тут он увидел, что по тропинке из глубины сада навстречу ему идет Верочка. И такой одинокой была она на сырой и холодной земле, так зябко куталась в просторную вязаную кофту, такой знакомой и близкой показалась ему каждая ее черточка, что у Сережи заломило глаза. Он опустил ведро и молча смотрел, как она подходит все ближе, измученная минувшей ночью, усталая, с ввалившимися глазами, виновато и преданно смотрящими на него. А там, за ее плечами, ширясь и нарастая, в прорехе свинцовой тучи взбухало ослепительное ядро, ломкая полоса света стремительно приближалась к даче Кравцовых, речке Каменушке и огородной меже, и вскоре белокурые Верочкины волосы вспыхнули в этом волшебном свете, сливаясь с сиянием восходящего к жизни дня.