А жизнь в гостинице была веселая. То и дело менялись соседи по комнате, оставляя в записной книжке Сергея адреса и телефоны. Вечерами он спускался ужинать в ресторан, и уже после первой недели его там знали и принимали как своего. А однажды…
– Проснись, дорогуша!
Сергей Журавлев чуть было не налетел на ту, ради которой прогуливался по набережной, пробудившей в нем столь разнообразные воспоминания.
– Извини…
– Прешь на меня, как локомотив, – Рая серьезно и внимательно смотрела прямо в глаза Сергея.
– Задумался…
– Это о ком же?
– Да нет, я о том, как приехал сюда…
– Рассказывай! – Рая взяла Сергея под руку, и они пошли в сторону дебаркадеров. – Небось, лошадку какую-нибудь припомнил?
– Что ты! Никого я не припоминал.
– Ладно, я пошутила.
Невысокого роста, крепенькая, с хорошим бюстом, Рая очень нравилась определенному кругу мужчин, в который Сережа Журавлев не входил, но он об этом пока не знал.
– А у меня завтра выходной, не забыл?
– Нет.
– Что делать будем?
Сильное, беспокойное тепло шло от Раечкиного плеча, упругое бедро то и дело подталкивало Сергея, с методичностью маятника упираясь ему в бок, и очень скоро тайные мысли Журавлева проступили бледным румянцем на щеках. Он вдруг стал нервно подергивать рукой и путать слова.
– Наши, понимаешь, едут… Весь отдел. У них давно уже… это там традиция такая.
Раечкино плечо затвердело, а маятник прекратил свою работу.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ну, как это, – замялся Сережа. – Они всем коллективом едут, это у них называется – «пикник».
– Значит, завтра ты едешь на пикник? – Рая остановилась, не спеша выдернула руку и уставилась на Сережу тем немигающим взглядом, каким всегда смотрела после одиннадцати часов вечера на еще не рассчитавшихся клиентов.
– Пойми, я не могу не поехать…
– Так бы и говорил сразу, котик, а то плетешь сети вокруг да около.
– Ну, извини, пожалуйста.
– Иди ты, знаешь, со своими извинениями…
Рая на минуту задумалась, сосредоточенно глядя в переносицу Журавлева. Наконец, лицо ее обмякло, она качнулась раз и другой, взяла Сережу под руку и решительно сказала:
– Ладно, пошли сейчас к тебе.
– Понимаешь, никак я не мог, – облегченно заговорил Сережа, пытаясь сбоку заглянуть в желтые Раины глаза. – Они-то ничего сразу не скажут, а потом…
– Да брось ты, честное слово! – Раечка нетерпеливо дернула рукой и прибавила шаг. – У тебя выпить дома есть?
– Найдется, – обрадовано сообщил Журавлев, – почти полная бутылка «Рислинга» стоит.
– Ну, это не выпивка, – нахмурилась Раечка. – Давай заскочим ко мне в ресторан.
И они быстро пошли вверх по бульвару, не замечая угасающие к вечеру, поникшие осенние цветы, исходящие последним летним теплом. И маятник, вновь стронувшись с места, мерно и тягуче свершал свою работу.
V
День выдался на славу: с самого утра взошло над землею радостное благолепие, сотканное из неподвижного воздуха, осенней свежести и ровного тепла откочевавшего в небо солнца. Правда, пока все были в городе – никто этого благолепия не замечал, а вот стоило им выйти из автобуса, разобрать свои вещи и по узкой аллейке направиться вглубь дачного поселка, как все завздыхали и заохали. И лишь Сергей Петрович Журавлев безучастно плелся в хвосте, бесконечно зевая, спотыкаясь и проклиная всю эту затею.
Дача у Виктора Степановича Кравцова была просторная, с множеством пристроек, бетонированным погребом и электричеством. Сам дом был срублен из хорошего теса и годился для жилья зимой, а вот веранду и благоустроенный чердак Кравцовы приспособили для летнего отдыха. Особенно хорош был чердак: с топчанами, гамаком и великолепным видом сквозь большое слуховое окно на речку Каменушку. Несколько соток плодоносящего сада (в основном яблони и груши), грядки с клубникой, кусты малины и смородины живописно окружали строения.
– Все продукты, господа, несите на летнюю кухню, – распорядилась Зоя Георгиевна.
– Мясо надо бы в погреб, – робко заметила Нина Петровна.
– На кухне мы и разберемся, что куда определить… Сева! Севочка! Достань мне, пожалуйста, сметану из сумки.
– Да-а, братцы, природа, – выдохнул Федор Иванович.
– Мужчины могут покурить, – разрешила Зоя Георгиевна.
И дача Кравцовых ожила, загудела, тут и там замелькали между деревьями и строениями нарядные платья, потянулись в прозрачный воздух голубоватые дымки сигарет.
Федор Иванович, с утра пребывавший в отличном расположении духа, глубоко вдыхал воздух, разминал плечи, надоедая Сереже Журавлеву восторженными возгласами: « Во, братец, природа! Она сама за себя говорит. Ей рекламы не надо. Выехал за город, вдохнул-выдохнул и все понятно… А птицы, видал – птицы! Они же не просто летают, они – парят. В городе-то они чего, в городе они от помойки к помойке, с крыши на крышу, а здесь, брат…»
– Ну, чего ты накуксился? – тихо шептала своему Мишелю с утра уже расстроенная Люся Синицына. – Что случилось-то?
– Ладно тебе, – равнодушно огрызнулся Мишель. – Ничего не случилось, не выдумывай.
– А я вижу, что ты накуксился, – бледное, нервное лицо Люси Синицыной напряглось, глаза нехорошо заблестели. – Что тебе здесь не нравится?
– Прекращай шипеть, – тяжело двинул головой Мишель. – Не порть мне настроение с утра.
– Это ты мне его портишь с самого утра. Это ты ведь не хотел ехать на пикник.
– Тих-хо! Услышат же....
Напряженно дыша, стекленея глазами от приступа ненависти, они сидят на крыльце веранды, облитые спокойными лучами молодого утреннего солнца…
– Сева! – кричит из летней кухни Зоя Георгиевна. – Ты меня слышишь, Сева?
Сева сворачивает «Аргументы и факты», с которыми было пристроился на скамейке под грушей, и молча направляется на кухню.
– Подключи нам, пожалуйста, газ.
Сева соединяет резиновым шлангом газовую плиту с баллоном.
– Зажги и поставь чайник.
– А мы разве не будем ставить самовар?
– Обязательно будем… Мне просто нужна горячая вода, – отвечает увлеченная приготовлением салата Зоя Георгиевна.
Верочка и Аленка ушли собирать груши, которых много нападало под деревьями. Фрукты уже обмякли, потемнели от сырости, а некоторые и вообще сгнили, пропитав холодную землю сладким соком.
– Хорошо у вас тут, – говорит Верочка, больше заботящаяся о нарядном платье, чем о грушах. – Тихо так, спокойно.
– Это сейчас хорошо, а летом… – не сразу откликается Аленка, снисходительно улыбаясь Верочке.
– А что летом? – не понимает Верочка.
– Вон сколько работы, – Аленка обводит участок рукой. – Да еще комары кусаются.
– И место у вас хорошее – речка рядом, – говорит Верочка, скашивая глаза в сторону дома. – А сад какой…
Аленка поднимает голову, отбрасывает черную прядь с лица и внимательно смотрит на Верочку.
– Ты чего? – спрашивает Верочка.
– Так просто… А что?
– В школу-то не пошла?
– Подумаешь, – отмахивается Аленка, – один день пропущу.
– Ты выросла, Алена, – вдруг вздыхает Верочка и, воровато оглянувшись, шепчет: – Страх как покурить хочется.
Федор Иванович, морща тонкое, продолговатое лицо, убежденно говорит Сергею:
– Я дурак был, когда из деревни уехал. Вот и Анна Ивановна тебе это подтвердит. По глупости все вышло. Да и вся наша жизнь – сплошная глупость, честное слово… Умер дальний родственник, а квартира осталась, вот мы из-за квартиры и переехали.
Сережа Журавлев, до этого клевавший носом, оживился:
– Из-за квартиры?
– А ты, брат, как думал? Из-за квартиры! Нынче пока на нее заработаешь, уже и жизни с гулькин нос останется. Вот поживешь – узнаешь. Это раньше, при коммунистах, квартиру можно было на работе высидеть, а теперь – шалишь…
– Мужчины – за работу! – Зоя Георгиевна, щурясь на солнце, с ножом в руке стоит на пороге летней кухни.
