– Черт возьми! – не выдержал Федор Иванович. – Это что же такое получается?
– А полный беспредел и получается, как лагерники говорят… Вы послушайте, что и каким языком говорят наши политики… Ведь их язык уже почти ничем не отличается от лагерного. Вообще-то это страшно интересная тема: политика и язык. В криминальном государстве все неизбежно будут говорить на криминальном языке.
– Во, дает! – даже привскакивает на земле Федор Иванович. – Ай да Сева, ай да молодец! Но кто виноват-то, Сева, кого надо к стенке ставить?
– А все мы и виноваты… Это с нашего молчаливого согласия довели страну до полного разора, обокрали пенсионеров, детей оставили без будущего… Ведь мы молчим, а раз молчим – значит согласны… Вот и получается, что к стенке ставить, дорогой Федор Иванович, надо нас с тобой…
– Ну, это ты хватил! – хмурится Федор Иванович.
Виктор Степанович поражен доводами Севы, но он помнит, зачем пришел сюда и потому говорит:
– Там нас ждут.
– Подождут, – отмахивается Федор Иванович.
– Неудобно – обед стынет, – настаивает Виктор Степанович и добавляет для верности: – Люди проголодались.
– Не помрут.
– Нет, надо идти, – вздыхает Сева.
– Виктор Степанович, выпить с нами хочешь? – спрашивает Федор Иванович и легонько встряхивает металлическую фляжку.
– Да нет, я уж за столом, – отказывается Кравцов.
– А мы понемногу приняли и оч-чень хорошо поговорили… Так, Сева?
– Разумеется, – Сева уже успокоился, уже повязывает галстук, и даже очки у него уже на прежнем положенном месте.
– А Сева, между прочим, мировой парень, – Федор Иванович прячет фляжку в нагрудный карман. – Я бы с ним в разведку пошел. Только вот не верит, что двигателю внутреннего сгорания в двадцать первом веке – хана!..
Спустя десять минут на том месте, где только что сидели мужики, во всю снуют вездесущие синицы, а чуть позже, нырками просквозив рощу, опускается сойка и разочарованно поводит клювом, шагая по примятой осенней траве.
XI
Обедают долго и молчаливо. Лишь Сан Саныч о чем-то тихо переговаривается с Варварой, да Нина Петровна дважды спрашивала, не нужна ли кому добавка. Добавку никто не захотел, и это было тем более странно, что картофель, потушенный с молодой свининой, сегодня особенно удался. Нина Петровна, безусловно обиженная, негромко спросила:
– Неужели так невкусно?
Сразу несколько человек начали уверять ее в противном, а Сан Саныч и Сережа Журавлев согласились на добавку.
Федор Иванович все подливал в рюмки, хотя Виктор Степанович отказался от водки уже после второй. Зоя Георгиевна с деланным безучастием ни во что не вмешивалась, отказалась от горячего и пила лишь чай. Было немного странно, что она так ни слова и не сказала Севе, и за столом упорно «не замечала» его.
Между тем разговор завели о политике. Немного поплутав по второстепенным стежкам-дорожкам, очень скоро вышли на магистральную тему, и тут заговорили все, исключая Зою Георгиевну. Ругали правительство, новых русских, президента, высокие налоги и американское лицемерие. Неожиданно для всех высказался и Сан Саныч:
– А что бы вы хотели? – спросил он, поглаживая пальцем пышные усы. – Тут ведь арифметика простая: если они не будут выпускать новые ракеты – их миллионеры не получат новые прибыли… Так? А ради прибылей он, американец, еще десять президентов перестреляет, но своего добьется… И еще он думает как, американец-то этот…
– Мне плевать, как он думает! – перебил Федор Иванович.
– Тише! Пусть человек скажет, – зашикали на него. – Не все тебе высказываться.
– Говори, Сан Саныч.
И Сан Саныч продолжил:
–И вот он думает: если я сто новых ракет не построю, я, допустим, сто миллиардов долларов дохода не получу, а русские эти же сто миллиардов на улучшение жилищной проблемы пустят. Или людей своих наконец накормят, да зарплату выдадут.. И это что же получается? А получается так, что я дважды в проигрыше остаюсь: прибыли упускаю и русским лучше жить даю.
– А ведь действительно так, – говорит Виктор Степанович.
– Ох, Гос-споди, до какого времени мы дожили, – вздыхает Анна Ивановна.
– А детям нашим что предстоит? – спрашивает Нина Петровна. – Им-то каково жить при капитализме?
– Ерунда все это! – рубит воздух Федор Иванович. – Полнейшая ерунда…
– Ну как же, Федор Иванович, ерунда? – не соглашается с ним супруга. – Все так и есть.
– А я говорю – е-рун-да! Вон и Сева вам это подтвердит.
– Нет, я не согласен с вами, Федор Иванович, – вдруг возражает Сева.
– Ну и черт с вами! А только потому это ерунда, что Сан Саныч привык у себя в кооперативе прибыли подсчитывать… Он их так удачно подсчитал, что старшему сыну трехэтажный особняк отгрохал… А вы все на американцев валите – тут и свои не хуже…
– Федор Иванович, перестань! – дернула его Анна Ивановна.
– Мы же говорим о политике, – не унимался и никого не слушал Федор Иванович, – мы о проблемах века речь завели, а он и тут все из своего приватизированного за гроши склада видит… Все через прибыль меряет.
– Началось, – с упреком взглянула на Виктора Степановича супруга, – как это уже всем надоело…
– А чего ему, Сан Санычу, он знай самопальной водочкой в розницу и оптом торгует – травитесь дорогие сограждане, это ваши проблемы, а мои – барыши подсчитывать. К нему никакая комиссия не прикопается, он всех на корню скупил: торговый отдел, налоговую полицию, санитарный надзор – всех подряд…
– Федор Иванович, прекрати сейчас же! – повысил голос растерянный Кравцов.
– Да заткнуть ему рот, говоруну! – вдруг подал голос Мишель.
– Это кому – рот заткнуть? – вскочил Федор Иванович.
– Тебе, дураку безмозглому, – глаза у Мишеля побелели, мышцы на руках вздулись буграми.
– А ты попробуй, заткни!
– Мужчины, мужчины, вы это что?! – испугалась Нина Петровна.
Сан Саныч, слегка побледнев, что-то быстро говорил Варваре.
– С удовольствием, – Мишель привстал и, перегнувшись через стол, схватил Федора Ивановича за ворот, – с большим удовольствием
Мышцы на его правой руке закаменели, он медленно, с силой, пригнул Федора Ивановича к столу, и, положив левую руку ему на затылок, ткнул несколько раз лицом в тарелку с салатом. И тут произошло самое странное, чего никто потом толком объяснить не мог. Сан Саныч, неуловимым движением развернув Мишеля к себе, коротко ударил его в подбородок, и Мишель, как куль с зерном, рухнул на пол. Несколько секунд стояла изумленная тишина, которую затем прорезал пронзительный вопль Люси Синицыной:
– Гад! Ты что делаешь? За что?!
Между тем Мишель поднимался с пола, и все с ужасом ждали, когда он поднимется. Однако же ничего ужасного не произошло. Мишель потрогал нижнюю челюсть, покачал головой и хрипло сказал Сан Санычу:
– Хороший у вас удар, Сан Саныч, поставленный…
И сразу же все облегченно заулыбались, заговорили, усиленно делая вид, что ничего особенного не произошло, и лишь Федор Иванович тяжело, не мигая, смотрел на Мишеля, да Нина Петровна незаметно убрала со стола оставшуюся в бутылках водку…
– Вы не обращайте внимания и не вмешивайтесь, – шепнула Сереже Журавлеву вновь сидевшая рядом с ним Верочка. – Они уже давно воюют. Все идеи поделить не могут.
– Но…
– Да и какое вам дело до них? Вы после ужина гулять пойдете?
– Не знаю, – встревоженно метнулся глазами Сережа, вновь чувствуя обольстительное тепло Верочкиного колена и ту особенную энергию, которая исходит от возбужденной женщины. – Неудобно как-то…
– Что! Вы сюда отдыхать приехали, – Верочка чувствует, что не убедила Сережу и вкрадчиво добавляет: – Да и докладывать, что мы гулять пошли, совсем необязательно. Я вас подожду за тем вон сарайчиком, хорошо?
– Хорошо, – пересохшими губами отвечает Сережа Журавлев и плотнее подвигается к Верочке, теснит ее колено нетерпеливой ногой.
А чуть позже, оставшись один, он уже проклинает себя за слабохарактерность, за неумение противиться Верочке и вообще – женщинам, которые всегда подавляли его своей настырностью и откровенным желанием. Все они говорили ему одно и то же: «Ах, какие у вас глаза! Это же чудо – брюнет с синими глазами…» И Сережа всерьез сердился на свою внешность, которая еще в школе ему покоя не давала. Там к нему учительница пристала, такая вся рыхлая, уточкой переваливавшаяся с ноги на ногу, а вот поди ж ты, Сережу углядела.
