– Я… Не знаю, право…
– А чего тут знать, – веселея от своей идеи, рубанул прозрачный воздух Федор Иванович, – нечего тут и знать – выпьем и – баста! За ракеты выпьем, дорогой Сева, за китайскую стенку… Или же вы предпочитаете стенки из финского гарнитура?
Сева не очень уверенно улыбнулся и сильно скосил глаза в сторону сидящих за столом женщин.
VIII
– А ты в прошлый раз?
– Что – я!
– Ты в прошлый раз как себя вел?
– Нормально…
– Нажраться, как свинья, всем нахамить – ты считаешь нормальным?
– Да брось ты.
– Тогда нечего упрекать меня…
– А я не упрекаю.
– Как же – не упрекаешь! Зачем врать-то?
– Ладно, все!
– Все люди как люди, а у нас вечно…
– А вот почему у нас «вечно-то»? Из-за кого?
– Ха-ха! Уж не из-за меня ли?
– А из-за кого?!
– Послушай, дорогуша, кто в последний раз к Верке приставал?
– Не знаю…
– Ах, ты не знаешь! А я вот знаю… Я эту паскудину, Зою Георгиевну, насквозь вижу. И я знаю, почему она в прошлый раз свою потаскушку Верочку на пикник приволокла.
– Ну…
–Не нукай, не запряг… Уши развесил, губы распустил. Ты бы посмотрел тогда на себя со стороны… Ты бы видеть себя больше не захотел.
– Ладно тебе.
– Она ведь, Зоя Георгиевна, как рассудила: они, это мы с тобой, не расписаны, авось Верка и оттяпает себе муженька.
– Да ну? Врешь!
– Чего «врешь»? Врет сорока на заборе… А ты, говорю, губищи-то и распустил – свеженького захотелось? А теперь вот этот сосунок появился. Видел же, как Верка за столом возле него увивалась: то вина подольет, то буженинки подложит…
– Это я видел.
– Ви-идел… Небось, с Верки глаз не сводил?
– Да зачем она мне нужна?
– Все за тем же… А Зоя Георгиевна, ох и гадюка же подколодная. Разрешили бы – я ее из автомата насквозь бы прошила…
– Злая ты.
– Не злее других… Ты просто ее не знаешь. Вот увидишь, приберут они этого Сережку к рукам.
– А тебе что, завидно?
– Приберут, как пить дать. А как только приберут, так Зоя Георгиевна разводить их начнет.
– Да ты не каркай раньше времени…
– А чего мне каркать? Все так и будет, вот увидишь…
– Да мне-то все равно. Пусть этот Сережа хоть на самой Зое Георгиевне женится.
– Ну да, а Верочка тебе?
– Кончай!
– Что вы с ней тогда за домом делали?
– Когда?
– Не прикидывайся идиотом.
– Иди ты…
– Сам иди, ясно!
– Мегера.
– Кретин…
– Дура в кубе!
– Ты сам дурак в квадрате!
– Кто – я?!
– Ты!
– Я – дурак?
–Тих-хо… Услышат же!
IX
– … Скажете тоже.
– Нет, в самом деле, – уверяет Сережа Журавлев. – Это я на первый взгляд только таким тихим выгляжу. Меня всегда не за того принимают – и в школе, и в институте. А сейчас – особенно…
– Все равно – не поверю! – вздергивает одно плечико Вера. —У вас такие глаза…
– Какие?
– Не знаю… В общем, по ним все видно…
– Так уж и видно? – досадливо морщится Сережа. – У нас в институте один парень в таких случаях знаете что говорил?
– Что? – округляет глаза Верочка.
Сергей Журавлев мнется, но выпитое с утра вино придает ему смелости, и он на едином дыхании выпаливает:
– Внешность бывает обманчива, сказал еж, слезая с сапожной щетки…
Верочка не сдерживается и громко хохочет. Сергей, не ожидавший такой реакции, удивленно смотрит на Веру.
– Нет, Сережа, вы прелесть! Вы извините, конечно, что я так откровенно говорю…
– Да ничего, – бурчит Сергей, увиливая глазами от высоко взбитого Верочкиного сарафана.
Они сидят на поваленном ветром старом тополе, и речка Каменушка струит свои воды буквально в двадцати шагах от них. Старая выгоревшая под солнцем трава уже ничем не пахнет и не радует глаз, но на противоположном берегу поднялась отава, ослепительно зеленая на фоне красно – желтых приречных берез. Они уже давно сидят здесь, согретые солнцем и мягким журчанием Каменушки, неспешно несущей свои прозрачные воды к большой реке. Сорока, при их появлении поднявшая шум на весь дачный поселок, притерпелась к ним, и лишь бурундук, до их прихода челноком сновавший по упавшему тополю, недовольно стрекотал за можжевеловым кустом. Оно и понятно: рядом с тополем лежала кем-то брошенная баранка, которую бурундук вознамерился приобщить к своим зимним запасам.
Они сидели на поваленном тополе, и Сережа уже не в первый раз ощутил горячее прикосновение круглого Верочкиного колена. В первый-то раз он испуганно отстранился, а теперь вот сидел в обмороке сладкого ожидания, задеревенев челюстями и бессмысленно уставившись перед собой. Прошла, наверное, минута, а Верочка не отодвигалась, и тогда Сережа скосил на нее глаза. Совсем близко он увидел красные, слегка приоткрытые губы Верочки, ее мягкий, округлый профиль, обрамленный белокурыми локонами. Губы Верочки вздрагивали, словно бы просили у Сережи защиты от неведомого врага. Его взгляд невольно скользнул к ее подбородку, шее и еще дальше – под вырез цветного сарафана… Вот и получилось так, что Сережа опомниться не успел, как вдруг гибкая талия Верочки оказалась под его рукой, а губы лихорадочно нашли и забрали в полон слабо сопротивляющиеся ее губы. Верочка потяжелела, обмякла, заваливаясь на спину, и Бог знает вообще, чем бы все это кончилось, если бы на тропинке не послышался чей-то голос. Возбужденно дыша и блестя мокрыми глазами, в одно мгновение они отпрянули друг от друга, сладко ощущая полузапретную сладость первого поцелуя.
– Я же вам говорил, какой я на самом деле, – приглушенно и хрипло прошептал Сережа.
– Сумасшедший, – не то восхищенно, не то осуждающе ответила тяжело дышащая Верочка, поправляя подол и прическу.
– Я предупреждал…
На тропинке появляется Аленка. Она несет таз с бельем и кусок хозяйственного мыла. Аленка идет со стороны солнца, в желтом свечении догорающих осенних листьев, идет по тропинке сверху вниз и потому кажется выше своего роста. Волосы, схваченные в тяжелый узел на затылке, делают ее лицо строже и взрослее. Даже Верочка не в силах скрыть удивленное восхищение, и во все глаза смотрит на беспечно напевающую Аленку, на ее тоненькую, стройную фигурку в ситцевом платьице, перехваченную узким пояском.
Аленка проходит мимо, и они не могут понять – в самом ли деле она не видит их или притворяется? Верочка склонна подозревать второе и поэтому тянет Сережу за руку, усиленно показывая глазами, что отсюда надо уходить. Но Сереже Журавлеву уходить не хочется. Напротив, вдруг он чувствует, как непонятная мальчишеская удаль и веселье переполняют его, и он, довольно бесцеремонно оттолкнув Верочкину руку, живо вскакивает и крадучись идет за Аленкой. Растерянная, ничего не понимающая Верочка, даже обидеться забывает, во все глаза наблюдая, как Сережа настигает Аленку, ловко подхватывает на руки и кружит вместе с тазом и куском хозяйственного мыла. Все происходит, как в немом кино, и Верочка смотрит дальше. Сережа, совсем, видимо, спятив, прямо в туфлях входит в воду и, запрокинув голову, хохочет во все горло так, что даже сорока срывается с голой пихтовой вершинки и предусмотрительно набирает высоту. Но самое нелепое, самое непостижимое в том, что Аленка ни мало не испугавшись, не смутившись даже (словно ее всю жизнь на руках носили), худенькой, загорелой рукой крепко обхватила Сережу за шею, прижалась к нему и, кажется, совсем не собиралась освобождаться от его рук. И уже боковым, рассеянным зрением, Верочка необычайно отчетливо видит, как вывалилось белье из таза и медленно поплыло по течению, надуваясь нелепыми серыми пузырями…
Когда Сережа, наконец, отпускает Аленку и смеющийся, довольный, поворачивается к Верочке, ее уже нет. Только секунду стоит он в растерянности, а затем вместе с Аленкой бросается догонять намокшее белье, медленно волокущееся по чисто умытым камням.
– А здорово, правда! – говорит Аленка, раскрасневшаяся от возбуждения. – Только вот вы туфли намочили.
