Что будет завтра, Шина не знала, она только помнила, что случилось сегодня. Ее целовали впервые в жизни. Действительно ли она была влюблена в легкомысленного виконта? Действительно ли ее влекло к нему так, как его влекло к ней? Шина не могла на это ответить. Она находилась в полном смятении и чувствовала головокружение. Если бы только мысли ее прояснились. Но это было невозможно, так как она все еще ощущала на себе страстные поцелуи Анри, его крепкие объятия.

— Я должна лечь спать, — прошептала Шина. Она вошла в свою комнату, включила свет и остановилась в нерешительности. Затем заперлась от Анри де Кормеля. Или от любви, зарождающейся в сердце? Она и сама не знала ответа.

Шина проснулась очень рано, чтобы, пока дети еще спят, спокойно написать письмо дяде Патрику. Она не могла это сделать вчера, так как ее мысли были в смятении. Утреннее солнце осветило крыши домов, и Шина распахнула окно. Весенний воздух взбодрил ее, как бокал вина. Парижский воздух казался ей особенным. Она, как нигде и никогда, ощущала свою молодость, жизнерадостность, пылкость. И даже беспокойство за дядю и то, что она находится здесь под чужим именем, не омрачало ее радости. Париж изменил ее как по волшебству.

Нехотя Шина отошла от окна и села за аккуратный письменный столик, стоявший в углу ее спальни. Она взяла ручку и положила перед собой лист бумаги с гербом Марипозы. Как начать? Что она должна написать, чтобы приехать домой против воли дяди Патрика и узнать правду? Она никогда не совала свой нос куда не следует. Беззаботный весельчак, дядя, если у него были деньги, их тратил, если не было, то его кормили друзья. У него, сколько помнила Шина, всегда были друзья. Однако Шина не хотела так жить.

Наконец она отбросила все эти мысли и начала писать.

«Дорогой дядя Патрик! (Тут она остановилась и вспомнила его смеющееся лицо, когда он подбрасывал ее, еще маленькую, на руках. Вспомнила, как он сидел у ее кровати, когда она упала с пони. Он рассказывал ей часами сказки, делал забавные игрушки из старых газет и катушек. Для нее он тогда был единственным светом в окошке. И как она все еще его любила. О, она всегда щадила его нервы. Но сейчас она должна узнать правду. Боясь, что ее решимость пропадет, Шина начала описывать вчерашний случай в книжном магазине, угрозы по телефону, настаивая на встрече.) Я вышлю тебе деньги, как только получу. И если нужно, попрошу, чтобы мне их выдали на неделю раньше. Вчера я уже выслала деньги. Их тебе должны передать. Так или иначе, у тебя будут деньги на обратный билет. Пожалуйста, пожалуйста, дядя Патрик, если ты меня любишь, приезжай и объясни мне, что происходит. Я так напугана этой тайной, что хочу видеть тебя больше всего на свете».

Когда Шина закончила писать, в ее глазах стояли слезы. Она действительно испугалась не за себя, за дядю Патрика. Может быть, он оступился в своей жизни и попался на удочку этим людям, что-то натворил. Он такой транжира. А может быть, из-за своего пылкого патриотизма он совершил что-то противозаконное.

«Плевал я на законы!» Как часто слышала она от него эти слова. Когда она была ребенком, он говорил ей полусерьезно: «В школе вам говорят, что полицейский — лучший друг человека. Однако в жизни лучше с ним не сталкиваться».

Тогда ей казалось это смешным, но теперь она поняла, что это серьезно. В этих словах был глубокий смысл.

Шина положила письмо в конверт, написала на нем адрес и положила в сумочку, чтобы оно не попалось на глаза полковнику Мансфильду.

«Он вездесущ», — думала она, дрожа. Она вспомнила, как лгала Люсьену Мансфильду, и ее щеки зарделись.

Но все эти воспоминания и даже недовольство мадам Пелейо при виде ее новой одежды не могли омрачить радость Шины. Солнце осветило ее комнату. Она подошла к шкафу и вынула костюм, который собиралась надеть.

Она опять не узнала себя, когда посмотрелась в зеркало в новом наряде. Пожалуй, это был самый простой костюм из того, что дала ей Фифи. Жемчужно-серые юбка и пиджак и к ним пальто из синего твида. Легкая блузка того же цвета, туфельки, крошечная шляпка. Все очень просто и скромно, без украшений. Однако эти вещи преобразили Шину.

Они красиво облегали ее грудь, подчеркивая тонкую талию. Короткая юбка открывала ее красивые ноги. Она увидела свои ярко-синие глаза, нежную кожу. На волосах играли золотыми бликами отблески света. Шина виновато отвернулась от зеркала.

— Суета сует, — произнесла она, чувствуя, однако, что это вознаграждение за долгое воздержание.

В новой одежде она расцвела, почувствовала себя женщиной.

«Наверное, раньше, в заботах о дяде Патрике, я забывала о себе», — решила Шина.

И вот теперь она ощутила свое обаяние. А может, это взгляды и поцелуи Анри Кормеля пробудили в ней это ощущение? Все утро Шина отгоняла от себя эту мысль, но независимо от нее кончики пальцев все время касались губ. Она почти вбежала в детскую, чтобы раздвинуть шторы.

— Я уже давно проснулась, Лои, — укоризненно сказала Мэди.

— Я тоже, — весело ответила Шина.

— Но вы могли прийти к нам пораньше, — надулась Мэди. — А то мы лежали здесь, думая, что еще ночь.

— А теперь вставайте, — бодро произнесла Шина. — Давайте подумаем, чем бы интересным нам заняться, пока сияет солнце.

— А уроков не будет? — с надеждой спросил Педро.

— Очень мало, — пообещала Шина. — Может быть, позанимаемся на прогулке.

— Здорово! — закричали дети.

Шина придумала для них игру. Она указывала объект на улице, и они должны были назвать его по-английски. Так и она сама узнала большое количество неизвестных ей ранее слов, потому что, ошибаясь в английском, дети прекрасно знали французский, испанский и марипозанский.

— Мы учим Лои испанскому, — объявила Мэди за обедом.

Шина попыталась угомонить девочку, поскольку все посмотрели на нее. Мадам Пелейо поджала губы, увидев ее новый костюм, в то время как Анри де Кормель смотрел на Шину с восхищением, и только Люсьен Мансфильд сохранял спокойствие и оставался серьезным.

— Ешь, Мэди, — сделала замечание своей воспитаннице Шина. — Не разговаривай во время еды.

— Я надеялась, что дети изучают английский язык, миссис Лоусон, — с неприязнью сказала мадам Пелейо. — Вчера утром я попросила Педро прочесть два или три простых слова, но он не смог.

— Они были очень трудные, мама, — стал оправдываться Педро.

— А я их знала, не так ли? — спросила Мэди.

— Как и любая девочка в твоем возрасте, — ответила мадам Пелейо.

— Мы сами должны говорить с ними по-английски, — вмешался Анри Кормель.

— Я думаю, что это должна делать миссис Лоусон, — заявила мадам Пелейо.

Невозмутимый виконт отвесил сестре небольшой поклон:

— Прекрасно парируете, моя дорогая.

Она улыбнулась с раздражением. Но даже в раздраженном состоянии она выглядела настолько красивой, что Шина не могла оторвать от нее глаз, забыв о детях.

Она прекрасно понимала, что эти семейные обеды станут для нее испытанием. Однако, когда пришел посол, рассыпаясь в извинениях за опоздание, атмосфера изменилась. Ивонна Пелейо была моложе его лет на тридцать, и, по всей вероятности, он временами подавлял ее, но она уважала мужа, восхищалась им и, будучи француженкой, не скрывала своих чувств. А ему было лестно ее внимание. Ивонна не скрывала своей радости всякий раз, когда он появлялся.

— Как вы поздно, мой дорогой, — сказала она. — Я уже начала волноваться.

— Дела, дела… Разве дипломатия — это не работа? — ответил посол.

— Повар приготовит вам свежий омлет, — улыбнулась мадам Пелейо. — Анри, пожалуйста, налейте Карлосу бокал хереса — вы знаете, из той бутылки, специально предназначенной для него.

Виконт встал и принес графин из буфета.

— Вам понравится это вино, Карлос, — сказал он шурину. — Оно дает необычайный прилив энергии!

— Это как раз то, что мне сейчас нужно, — ответил посол. Он взял бокал и отпил глоток вина, а потом обратился к Люсьену Мансфильду: — Я думал, что никогда не избавлюсь от них. Они говорили и говорили, прежде чем обратились ко мне за подписью.