В Москве экспедиция задержалась до начала октября и, пополнившись прикомандированными к ней солдатами и специалистами, на одиннадцати судах отправилась по Волге к Самаре.

Перед отъездом Рычков навестил родителей и получил их благословение.

— При такой-то охране кто ж нас обидит? — утешал он плачущую мать.

— А вы не размахивайте кулаками на новых землях. Важно задружить с тамошним народом и наладить торговлю, — гордясь сыном, напутствовал отец.

Иван Иванович Рычков явился к Кирилову и высказал ряд ценных советов по торговым делам. Кирилов внимательно выслушал благомыслящего купца и пожелал включить его в экспедицию «для установления и утверждения новой коммерции», выделив ему на подъем казенные деньги. В обгон повествования можно сказать, что Рычкову-отцу не повезло: выехав в Оренбургские степи, он вскоре скоропостижно скончался в Орской крепости на 56-м году жизни.

Сам Иван Кирилов как предводитель экспедиции в хлопотах и планах своих выступал более деятелем науки, нежели военным администратором, устроителем нового края. В поход он взял с собой солидную библиотеку, медицинские и астрономические инструменты, незаконченные ландкарты. По грузам, которые везли на своих палубах суда экспедиции, постороннему глазу трудно было определить ее назначение и задачи: рядом с грозными пушками и ящиками с ядрами и картечью виднелись приборы геодезистов, инструменты граверов, ботаников, живописцев, строительная техника.

Осенний ветер вздымал крутые волны на стрежне великой реки, плоскодонные суда шли по кильватеру, поскрипывая от перегрузки деревянными суставами.

— Ничего, Волга добрая лошадка: все свезет, — ободрял спутников Кирилов.

Петр Рычков неотлучно находился возле начальника экспедиции, который сперва поручил ему вести бухгалтерские дела, а затем и всю походную канцелярию. Живейший охотник до географических знаний, Петр жадно слушал рассказы Ивана Кирилловича и словно бы плыл не в чужедальний неизвестный край, а в увлекательный мир неведомой науки.

— Без знания географии народ что слепой путник, ни одного шага не ступит. О том и Петр Великий радел, дабы обогатить оными и морских и армейских офицеров, и купцов, и министров. В молодые лета сам, случалось, упражнялся в топографии, чертил ландкарты и сведения для них добывал не в кабинетах, а более верил очам своим, почитая за ничто прошагать либо проехать сотни верст, — с благоговением рассказывал Кирилов о государе-подвижнике, о зарождении при нем русской географической науки.

Тогдашняя гигантская территория страны, особенно на северо-востоке, не имела четких границ. Вместо единой карты России были лишь «чертежи» отдельных регионов, а приблизительные географические карты Сибири, Заполярья и Дальнего Востока наполовину состояли из «белых пятен». Имелись также старые списки так называемого Летописного свода, составленного из отдельных сказаний, известий, географических описаний — рассказ о времени и той земле, где жили восточно-славянские племена, которые под влиянием княжеской власти и церкви слились в единый русский народ. Создатель этой Начальной летописи, он же автор знаменитых «Повестей временных лет», известный летописец Киевско-Печерского монастыря Никон уже в начале XII века, в сложную эпоху, когда первые русские князья завершили «великий труд по собиранию славян в одно государство», свой перечень земель и народов вел с патриотическим осмыслением целостности русской земли и необходимости познания ее соседей. В Начальной летописи указывались некоторые очертания Европы, Средиземного моря, северная часть Африки, Индия, Каспийское море, Волга, Кавказ… Но она не располагала сведениями о том, что земная твердь делится на несколько частей света. Не было в ней известий о Сибири и Урале. Страны, находящиеся на юге-востоке от Москвы, она называла полуденными, а лежащие на западе — полунощными. Начальная летопись как своеобразный вариант древней географии России не могла, однако, удовлетворять растущий интерес новых поколений россиян к географии своей постоянно увеличивающейся территории страны.

Кроме Начальной летописи, «Старого чертежа» и составленного в 1627 году «Нового чертежа», входу были различные справочники, поверстные книги, составленные в Ямском приказе для исчисления прогонов. В них указывались дороги, идущие от столицы в разные направления, населенные пункты и расстояния.

— Приобща к своим знаниям опыт и труды иностранных ученых, император Петр «Генеральный регламент» в 1721 году сочинил. В оном инструкции даны, как разные землеположения по широте и долготе астрономически определять. Сии инструкции поначалу мы робко и неумело применяли, ибо точных инструментов они требовали, а мы их в редких случаях имели. Даже моя Генеральная карта оттого не без огрехов — малость растянута по параллели, — рассказывал Кирилов своим спутникам.

Однажды он показал ее — большую, красочную, свежей гравировки. Вверху золотились слова:

«Генеральная карта Российской империи, сколько возможно было исправно сочиненная трудом Ивана Кирилова, обер-секретаря Правительствующего Сената, в Санкт-Петербурге. 1734».

Ниже этот же текст повторялся на латинском языке.

Петр Рычков уже читал о ней похвалы в петербургской газете, знал о великом спросе на нее у военных и торговых людей. Крупный успех не обольстил Кирилова, и теперь он создавал более грандиозный географический фолиант — «Атлас России», который должен был состоять их трех томов и содержать 360 карт. Кирилов гравировал и печатал их за свой счет. Но вскоре понял, что издать весь «Атлас» своими силами не сможет. Решил просить у правительства помощи — предложил построить на Москве-реке мельницу для молотьбы хлеба, а доходы от нее пустить на оплату картоиздательства. Мельницу построили, но вскоре она сгорела.

Перед отъездом в Оренбургскую экспедицию Кирилов все же успел сдать в производство первую книгу «Атласа». Другие оставшиеся в Сенате ландкарты и прочие его бумаги были переданы в Академию наук, но с оговоркой, что по географическим вопросам «иметь сношение со статским советником Кириловым».

Но драматические события, развернувшиеся в тех местах, куда двигалась и прибыла экспедиция, всецело захватили Кирилова, потребовав от него прежде военных, нежели научных знаний.

Ехали открывать, но пришлось воевать.

В Уфу, куда Кирилов со своим войском прибыл из Самары 10 ноября 1734 года, к нему обратилась башкирская депутация, предложив отказаться от постройки Оренбурга. Кирилов принял ходоков ласково и хлебосольно, пообещал не посягать на их земли, напомнил о льготах для башкир, объявленных указами русского правительства. Он пытался объяснить, что крепость Оренбург на южной оконечности их земель позволит башкирам, казакам и яицким казакам торговать, а не враждовать между собой.

Да и зачем, казалось бы, враждовать, коль башкиры еще в XVI веке добровольно приняли русское подданство? Казахи тоже просили у русских защиты и покровительства. Тогда отчего с приходом в эти края экспедиции Кирилова вдруг засверкали тут сабли, засвистели пули, полилась кровь тысяч людей?

Спустя несколько лет Рычков в «Истории Оренбургской» ответит на эти вопросы.

«В жизни человеческой, — писал он в предисловии к ней, — ничто такого быстрого течения не имеет, как самое время, которое при всегдашней своей перемене все с собою влечет, а позади себя ничего более не оставляет, как одну обнаженную память; но и сия, ежели не будет подкреплена писанием, время от времени помрачается и приходит в забвение… Вот отчего мы не имеем точных сведений о жизни древних народов».

Рычков заносил в свой путевой дневник рассказы старожилов и служивых людей, предания, легенды, выписки из местных летописей, наблюдения о жизни туземного населения, наполняя повествования сведениями и размышлениями пытливого историка и достоверностью очевидца.