Бёртон, сбитый с толку такой самонадеянностью, медленно записывал буквы, которые закручивались, словно скелеты ископаемых рыб. Старик был первым туземцем, который не пытался перед ним лицемерить. Напротив, в поведении учителя, который в данный момент оценивающе рассматривал на листе одинокий отпечаток его знания, чувствовалась властность, так авторитетно он причмокнул языком. Трижды. Но не объяснил, похвала это либо порицание. Завладев пером Бёртона — разве не надо было спросить разрешения? — он написал на том же листе строчку. Можете разобрать? Бёртон покачал годовой. Гуджарати не владеет, подытожил Упаничче, словно ставил диагноз. Чему вы хотите научиться? Пришло время отвоевать утраченные позиции. Всему, ответил Бёртон. В этой жизни? В этом году! Для начала некоторые языки, хиндустани, гуджарати, марати, я хочу сдать экзамен в Бомбее, это поможет карьере. Поспешность, пренебрежительно сказал Упаничче, нам необходимо преодолеть. Это первое, что нам следует понять. Давайте договоримся о времени уроков и об оплате, предложил Бёртон.

На протяжении недели я буду изучать ваш голод, назначил Упаничче, ежедневно, с полудня и до времени вашего ужина. После этой недели посмотрим. А что касается денег, я не могу их у вас брать. Потому что я млеччха? Упаничче громко рассмеялся. Вижу, вы удобно устроились среди наших банальностей. Я немало общался с ангреци, и не считаю вас прокаженным или неприкасаемым, можете быть спокойны. Нет, это древняя традиция, мы, брахманы, не продаем наши знания на рынке. Однако — не надо недооценивать брахманскую выдумку — мы принимаем подарки. На праздник гуру пурнима нам приносят сладости, кунжутные шарики, в которых прячется скромная монетка или драгоценное украшение. Когда мы остаемся одни, то раскрываем шарики, пальцами, словно спелую гуаву. Вы понимаете достоинства этого обычая. Ученики не чувствуют себя обязанными, им не приходится стыдиться, если они нуждаются и преподносят что-то скромное. А мы, гуру, дарим некоторые ладду дальше, нашим собственным учителям, нашим отцам, если они еще здравствуют. Таким образом, вопрос о том, кому какой подарок достанется, переходит в ведение высших сил. Вы бы сказали, во власть случая. Упаничче говорил словно актер, склонный к преувеличенной фразировке, у которого чересчур большое различие между спадами и подъемами. Вдобавок подкреплял речь энергичной и решительной жестикуляцией. Невозможно было представить себе, будто что-нибудь могло вселить в него неуверенность. Разматериализованный подарок, прервал его Бёртон, весьма любопытная идея. Вы поняли, хорошо, мы не оцениваем подарки, когда получаем их, мы избегаем щекотливых ситуаций, подаркам не следует прилюдно соперничать друг с другом за благосклонность. Позвольте мне теперь с вами попрощаться? Еще не договорив свой риторический вопрос, Упаничче встал. Бёртон проводил его до двери. Я заранее радуюсь нашим урокам, Упаничче-сахиб. Ну, раз мы договорились, можете называть меня «гуру-джи». А вообще-то я умолчал о том, что шишиа у нас должен беспрекословно повиноваться авторитету учителя. Гуру подобает «шушруша» и «шраддха», подчинение и слепая вера. Прежде ученики приходили к учителю с деревянным поленом, что символизировало их готовность сгореть в огне знания. Шагать своей дорогой они имели право, лишь пройдя до конца путь ученичества.

В тени под навесом его ждал личный секретарь, с узелком, где лежали письменные принадлежности мастера, как предположил Бёртон. Юноша поспешно раскрыл над учителем солнечный зонт. А сейчас последует ваш первый урок гуджарати, произнес Упаничче. В повседневной жизни мы прощаемся словами «ао-джо», что означает просто-напросто: «приходи-уходи». Я ухожу, чтобы я мог опять прийти. Понимаете? Итак, мистер Бёртон, до завтра, ао-джо. Ао-джо, гуруджи, сказал Бёртон, заметив в глубине глаз своего нового учителя семена возможной дружбы.

II Aum Vidyaavaaridhaye namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

— Одного я не понимаю. Твой господин, он же был офицер, однако создается впечатление, будто он проводил дни, как ему заблагорассудится.

— Несколько раз его посылали во Мхов. Это было его единственное задание, не считая, конечно, ежедневных упражнений с сипаями. Каждое утро, кроме воскресения, когда проходила общая молитва для всех фиренги. Однако Бёртон-сахиб никогда не принимал участия, он не высоко ставил веру своих людей. Это меня удивляло. Его больше интересовали аарти, пятничная молитва, Шиваратри, урс. Очень странно. Я у него спрашивал потом, когда мне стало можно задавать ему вопросы, какие слуги обычно не задают своим господам, я спрашивал, отчего чужие молитвы для него ближе знакомых. Он ответил, что собственные обычаи для него — это суеверия, фокус-покус…

— Что-что?

— Пустые слова, янтру-мантру-ялаяля-тантру. Магия…

— Майя.

— Да, можно и так сказать. А чужие традиции привлекают, потому что он пока не видит их насквозь.

— Ему требовалось так много времени, чтобы распознать суть наших суеверий? Ты должен был привести его ко мне. Мантры — это камни, которые наши брахманы вынимают из своих ртов, а мы почтительно застываем, словно нам даруют нечто драгоценное. Замечал ли ты, что волшебники во время своих трюков раскачивают факелами, чтобы отвлечь наше внимание, в точности как священники при аарти. Те же уловки. Та же иллюзорность.

— Я не такой большой человек, как вы, я не могу потешаться над такими вещами.

— Я говорил серьезно.

— Ом айм клим хрим слим.

— Ты что, хочешь меня оскорбить?

— Нет, не за ту цену, которую вы требуете. Я не могу позволить себе оскорблений. Я продолжу рассказ, и не будем говорить о нас.

— Главное, не забывай оказывать уважение кому следует.

— Итак, полк был для него единственной обязанностью. Пока мы жили в Бароде, полк выступал лишь раз в год. Для защиты, то есть нет, для чествования махараджи во время Ганеш-чатурхи. Триста сипаев и офицеры маршировали ко дворцу в полном боевом облачении, вместе с музыкантами, которые тоже были частью полка. Они сопровождали процессию до реки Вишвамитры и играли изо всех сил, чтобы заглушать звуки колоколов, тазов и раковин. А когда махараджа скакал по мосту, они салютовали выстрелами. Выстрелы были самым громким событием праздника, все были чрезвычайно довольны.

— Хорошо, достаточно, я там бывал и знаю, как фиренги демонстрируют силу. Следовательно, твой господин располагал временем, он был любознателен, и ты нашел для него учителя. Очень достойного учителя, как мне кажется, человека большой учености.

— Лучшего учителя в Бароде. Под его руководством Бёртон-сахиб быстро овладел нашими языками. Через год он поехал в Бомбей и блестяще сдал экзамены по хинди и гуджарати. После этого он даже стал получать больше денег.

— Он тебе об этом рассказал? Про деньги? Значит, он и вправду сильно доверял тебе.

— В остальном мало что изменилось. Иногда он переводил в суде. Однако, зная его, я сомневаюсь, что он все переводил дословно. Большую часть дня он сидел дома. У него не было иных задач, кроме учения. Он был очень прилежен, он потел, как бык на маслобойне. Через год все повторилось, он вновь отправился на экзамены в Бомбей, на этот раз по маратхи и санскриту. И вновь сдал на отлично, и вернулся в Бароду, чтобы опять сидеть за письменным столом, пока я его обслуживал. Когда-нибудь у него кончатся языки, думал я. Он же был еще молод. Но вдруг на третий год нам пришлось покинуть Бароду. Неожиданно. Для меня это было сильным ударом. Очевидно, его начальники заметили, как мало у него работы. Бёртон-сахиба перевели, и это было самое плохое, что только могло случиться. В Синдх, в пустыню, на другой конец пустыни Тар.

— Подожди, подожди. Мы пока недостаточно знаем о времени в Бароде. Ты перескакиваешь. Нам важно узнать, как этот учитель… как его звали… Упаничче… как он учил Бёртон-сахиба.

— Какое отношение имеет этот учитель к моей работе? Зачем нам тратить на это время?