Он чувствует, что это место приняло его. Окружило его покоем. Огородило от всех ловушек и каверз жизни. Он врос в аль-ислам быстрее чем полагал, он перепрыгнул покаяния и лишения, сразу отыскав дорогу к небесам. Никакая иная традиция не создала столь прекрасного языка для несказанного. От пения Корана до стихотворений из Коньи, Багдада, Шираза и Лахора, с которыми ему хочется быть похороненным. Бог в исламе избавлен от всех качеств, и это кажется ему верным. Человек свободен, не подчинен никакому первородному греху и вверен разуму. Конечно, эта традиция, как и все прочие, едва ли в состоянии сделать человека лучше, поднять сломленного. Но в ней живешь более гордо, нежели в виноватой и безрадостной низине христианства. Если бы он мог верить, верить в детали традиции — а верить в общее не нужно, ибо это высшее познание — и если бы он был властен свободно решать, то сделал бы выбор в пользу ислама. Но это невозможно, слишком много стоит на пути — закон страны, закон аль-ислама, его собственные раздумья — и в минуты, подобные этой, ему жаль. Он наслаждается раем, который его окружает, но жизнь после смерти неприемлема, даже при самой доброй воле, равно как и баланс, который Бог якобы подводит, чтобы населить свое царство. Бог — все и ничто, но он — не бухгалтер.

Этим вечером над Меккой взошла новая луна. Они сидели у отпечатка ступни их предка Ибрахима. Что ты сейчас чувствуешь, спросил Мохаммед. И он ответил, согласно ожиданиям: Это самое счастливое новолуние моей жизни. Он произнес это, и взвесил это, и нашел, что это не так уж и неверно. И он добавил, для ушей юного осведомителя, который не сдавался, подкарауливая его возможный промах: Пусть Бог во всей его силе и власти вразумит нас на благодарность ему за его милость и пусть подарит осознание его бессчетных благ, нам дарованных, вплоть до принятия в рай и до награды привычной щедростью его благотворных деяний, и помощи, и поддержки, какие он нам милостиво посылает. Аминь, растерянно пробормотал Мохаммед. И шейх Абдулла захлопнул книгу вопросов ревностным — Аминь, поднявшимся в воздух, словно один из мекканских голубей.

Позднее, когда Мохаммед отошел, чтобы попить воды Замазама, он набросал эскиз мечети, разрезал бумагу на множество тонких полосок, пронумеровал их и положил в свой хамайл.

В месяц шаввааль года 1273

Да явит нам Бог свою милость и покровительство

Губернатор: Готовы ли вы оказать нам помощь в поиске правды?

Саад: Я пришел в ваш город в мире. Чтобы заниматься торговлей. А вы меня заперли. Вы меня обесчестили.

Шериф: Вас отделяет всего несколько искренних ответов от вашей свободы.

Саад: Чем заслужил я эти мучения?

Губернатор: Вы отказались нам помочь.

Саад: Я не отказываюсь.

Губернатор: Мы хотим вам верить, но от вас требуется пойти нам навстречу.

Саад: Есть кое-что, о чем я умолчал.

Губернатор: Ага, вы что-то от нас скрывали!

Саад: Я не знал, что это важно. Он писал какие-то закорючки на своем ихраме.

Кади: Прямо на ткани?

Саад: Да.

Губернатор: И что он писал?

Саад: Было невозможно прочесть.

Губернатор: Ты не мог это увидеть или не мог разобрать?

Саад: Я не пытался.

Губернатор: И тебе не показалось, что это достаточно важная информация, чтобы нам о ней рассказать?

Саад: Он был порой странен. Как любой дервиш. Я думал, может, это молитва или благословение, дарованное ему Каабой.

Губернатор: Ты видел, как он что-то записывает, только в Большой мечети?

Саад: И еще однажды.

Губернатор: Где?

Саад: На улице.

Губернатор: Где? Точнее.

Саад: Неподалеку от казарм.

Губернатор: Что вы там делали?

Саад: Гуляли.

Губернатор: Почему именно там?

Саад: Не только там.

Губернатор: Что еще? Что еще ты скрывал от нас? Говори.

Саад: Он убил человека.

Кади: Что?

Саад: Во время каравана из Медины в Мекку. Я видел, как он чистил кинжал. А на следующее утро нашли мертвого паломника, заколотого.

Кади: Убийца!

Губернатор: Ты помогал ему?

Саад: Нет!

Губернатор: Но ты же никому не рассказал?

Саад: Я видел только окровавленный кинжал. Быть может, на него напали, быть может, это была честная борьба.

Шериф: Ты у него спрашивал?

Саад: У меня не было на это права.

Губернатор: Сколько он тебе заплатил?

Саад: Ничего. За что он должен был мне платить?

Губернатор: За твои услуги.

Саад: Я по своей воле помогал ему, несколько раз.

Губернатор: Еще хуже, предатель из убеждения.

Саад: Кого я предал?

Губернатор: Калифа и твою веру.

Саад: Я никого не предавал.

Губернатор: Ты лжешь.

Саад: Я никого не предавал.

Губернатор: Мы выбьем из тебя ложь. Уведите его.

Губернатор: Говорят, ты раскаялся и готов во всем признаться.

Кади: Давайте уж закончим.

Саад: Я помогал ему.

Губернатор: Чем?

Саад: Он задавал вопросы, я отвечал на них. Если я не знал ответа, то старался его разузнать.

Губернатор: О чем вопросы?

Саад: Обо всем. Он был очень любопытен.

Губернатор: Примеры, приводи примеры, пока мы не вернули тебе обратно боль.

Саад: О наших обычаях, наших привычках, о тайнах караванов и торговли.

Губернатор: Про оружие?

Саад: Да, оружие его очень интересовало.

Губернатор: Какое оружие?

Саад: Кинжалы с золотом.

Губернатор: Ты насмехаешься над нами.

Саад: Нет, поверьте мне. Старые кинжалы искусной работы очень-очень привлекали его.

Губернатор: Когда он с тобой заговорил?

Саад: Незадолго до того, как мы прибыли в Медину. Он стоял на страже, я проснулся рано. Он начал разговор.

Губернатор: Почему ты это сделал?

Саад: У меня не было причины.

Губернатор: Может, ты хотел отомстить?

Саад: Кому?

Губернатор: Нам всем.

Саад: И что же это за месть?

Губернатор: Но у тебя должен быть мотив, проклятый негр.

Саад: За деньги?

Губернатор: Точно, это были деньги…

Саад: Мои дела шли плохо…

Кади: Я с самого начала чувствовал, что ты продашь свою честь и верность тому, кто больше заплатит.

Губернатор: Видишь, сколько всего ты можешь рассказать нам при доброй воле.

Саад: У меня добрая воля.

Губернатор: Упоминал ли он, кто его послал?

Саад: Он никогда не говорил. Он ни разу не упоминал про Москву.

Губернатор: Москву? При чем тут Москва?

Саад: Я хотел сказать, те, кто послал его, он никогда не говорил о них.

Губернатор: Что! Он намекал тебе, что он — русский?

Саад: Нет, он был индийцем. Но раз он шпионил, то значит…

Губернатор: Для Москвы?

Саад: Нет, не для Москвы?

Губернатор: Скажи нам правду…

Саад: Но я же сказал, я подтвердил, что он шпион. Я не могу знать, чей шпион. Если не московский, то может, вице-короля?

Шериф: Он ничего не знает!

Губернатор: Что-что?

Шериф: Это очевидно, что он ничего не знает. Все рассказы — плод его фантазии.

Губернатор: Это правда? Да я прикажу содрать с тебя кожу, паршивый пес.

Саад: Это боль заставила меня.

Губернатор: Ты дважды обманул нас!

Саад: Как прикажете. Как прикажете.

Губернатор: Я хочу наконец-то узнать правду!

Кади: Шейх, правда — не глухая.

Губернатор: Вас это забавляет, так? Вы потешаетесь над нашими трудностями.

Кади: Найти правду, это трудность для всех нас, шейх. Для всех, и это деликатное дело никому из нас не приносит радости.

Шериф: Его признание бесполезно.

Кади: Это была хорошая выдумка, настоящее сочинение. Прямо мекканские откровения.

Губернатор: Что это значит?

Кади: Ах, я и забыл, что знание классиков теперь не требуется, чтобы занять высокий пост. Это значит, что его признание столь однобоко, что понять его могут лишь он сам и Бог.