Пыль, шум, вонь — город волочится по пустыне, и пустыня сопровождает его. Несмотря на предупреждения о мародерах-бедуинах, шейх Абдулла мучительно (проклятый палец все еще воспален) взбирается после заката на ближайший холм. Однажды он подскальзывается и старается найти опору в осыпающихся камнях, хватаясь в падении за терновник. Потом несколько минут выдирает из ладоней шипы. Он сполна наслаждается тем кратким временем, что осталось ему на холме. Он никогда не бывает один. Спутники опекают его безжалостно. Неутомимый подхалим Мохаммед крутится рядом, как хлопотливый молодой кузен. Теперь и Саад ищет его общества, сменив прежнюю немногословность на безостановочную болтовню. Чем ближе Мекка, тем интенсивней советы Салиха. Стоит шейху Абдулле куда-то собраться, как все строго спрашивают, куда он направляется, словно он обязан давать отчет.

Тем временем последние следы солнца покрыла смола ночи. Вспыхивают отдельные костры, рассеянные по долине, как звезды. Позднее он пойдет гулять и подсядет к одному из костров. Многое из того, что он слышит, это глупость и заносчивость, но порой он настораживается, стараясь не упустить ни слова. Например, когда рассказывает безликий египтянин, который служил ранее у Мухаммеда Али-паши и много путешествовал, разведывая дороги на юг для невольничьих караванов, он забирался все глубже и глубже в страны черных людей и достиг конца пустыни, где не знали про сухость, достиг огромных озер, конца которых он не мог увидеть, но черным людям были известны другие берега этих озер, которые они называли Ньясса, Чама и Уджиджи. Но самое громадное озеро расположено на севере, оно называется Укереве, это круглое море внутри земли. Шейх Абдула потуже укутался в накидку. Этой ночью, невзирая на неполноценный сон Мохаммеда, ему следует все записать, на обрывках бумаги, которые он немедленно спрячет в шкатулке с лекарствами, под гранулятом. Кто знает, может, эти сведения ему пригодятся.

Паломникам довелось пережить множество мелких набегов, но лишь после того как они, сняв свои одежды, завернулись в два паломнических покрывала: одно оборачивается вокруг бедер, другое — вокруг плеч, лишь тогда произошло то нападение, которого они боялись со дня выезда из Медины. В аль-Сарибе их побрили и подстригли, они подрезали себе ногти и, насколько это было возможно, помылись. Они выехали с чувством, что поездка окончена. Впервые зазвучали крики, которые теперь будут сопровождать их вплоть до дня стояния на горе Арафат — Лаббайк, Алаххума, лаббайк, зазвучало со всех сторон. Во время пути группа шейха Абдуллы оказывалась по соседству с различными паломниками. Сейчас они поравнялись с отрядом ваххаби, ведомых литаврами и зеленым флагом с яркими белыми буквами символа веры. Они скакали двумя рядами и имели именно такой вид, как прибрежные жители представляют себе диких людей гор: темнокожие, со свирепыми взглядами, волосы сплетены в толстые косы, каждый вооружен длинным копьем, мушкетом или кинжалом. Они сидели на грубых деревянных седлах, без подушек и стремян. Женщины не отличались в этом от мужчин, они сами правили дромадерами или сидели на маленьких седельных подушках позади мужей. Они не ценили чадру и ни в коей мере не походили повадкой на слабый пол.

С такой устрашающей толпой за спиной они въехали в очередное ущелье, по правую руку — высокая гора с руслом у подножия, по левую — отвесная стена. Дорога перед ними казалась закрыта силуэтом холма, теряющегося в синей дали. Верхние слои воздуха еще были освещены солнцем, но внизу, где лежал их путь, между скалой и отвесной стеной, расползались широкие тени. Голоса женщин и детей стали тише, постепенно замолчали выкрики «лаббайк». На вершине горы справа появилось небольшое дымовое облачко, и в следующее мгновение грянул залп. Дромадер, тяжело ступавший неподалеку от шейха Абдуллы, завалился на бок. Его ноги один раз дернулись, и животное оцепенело. Порядок каравана взорвался криками и ревом еще до того, как последовали новые залпы. Каждый погонял свое животное, чтобы скорей выбраться из гибельной теснины. Поводья путались, дромадеры сталкивались головами, никто не мог продвинуться вперед, выстрелы вырывали из яростной давки отдельных животных и отдельных людей, которые падали замертво или были затоптаны. Солдаты суетились, отдавая друг другу приказы. Одни только ваххаби отреагировали мужественно и обдуманно. Они поскакали вперед, их косы развевались на ветру. Некоторые, останавливаясь, целились наверх, в нападавших. Несколько сот людей полезли на скалу. Вскоре выстрелы стали реже и в конце концов совсем замолчали. Шейх Абдулла мог только наблюдать. Рядом с ним стоял Салих. Чем ближе ты подходишь к цели твоей жизни, сказал он, тем опасней. Представь себе — умереть на расстоянии всего дня от Каабы! Прочитав краткую молитву, они вновь сели верхом. Неистовый мрак грозил поглотить караван. Люди безо всякого приказа подожгли сухие кустарники вдоль дороги. Расщепленные скалы по обеим сторонам возвышались над ними, как недовольные исполины. Им открылся спуск еще глубже в ущелье. Дым факелов и горящих кустарников висел над ними балдахином, зарево пожара делило мир на две мрачные части стигийским красным цветом. Дромадеры спотыкались, незрячие в ночи и ослепленные резким светом. Некоторые сползали по склону в речное русло. Если они были ранены, то никакая земная сила не могла их вынуть — паломник перекладывал груз к друзьям, если они имелись, и продолжал путешествие на спине другого животного или пешком. Когда на рассвете они выбрались из ущелья, то были измучены до самых костей; слишком усталые, чтобы чувствовать облегчение.

На следующий день они въехали в Мекку.

В месяц шаабан года 1273

Да явит нам Бог свою милость и покровительство

Кади: Мы совсем не продвигаемся. Нам следует заняться более драгоценными заданиями и оставить это дело в покое.

Губернатор: Наоборот. Все, что нам удалось узнать до сей поры, вынуждает нас раскапывать дальше. Мне еще никогда не попадалось дело настолько темное.

Кади: И кого мы еще можем опросить?

Губернатор: Не кого, а как.

Шериф: Вполне допустимо, что кто-то рассказал нам не всю правду. На вежливый вопрос обычно получаешь вежливый ответ.

Губернатор: Мы должны спрашивать более настойчиво.

Шериф: Надо быть осторожным, если мы решим вызвать кого-то для настойчивых расспросов.

Кади: Омар-эфенди даже не рассматривается, он внук муфтия…

Губернатор: О чем мы, разумеется, помним.

Шериф: Может, Салих Шаккар?

Губернатор: Кто из них точно говорит правду — это он.

Шериф: Почему?

Губернатор: Он турок, он уважает султана и любит Стамбул.

Кади: Да, это гарантии против лицемерия.

Губернатор: Хорошо подходит Хамид аль-Самман. Он делил кров с чужеземцем.

Шериф: На меня он произвел впечатление порядочного человека.

Губернатор: Он был замкнут, а его сведения — скудны, как копченое мясо.

Шериф: Нет, не Хамид.

Губернатор: Почему?

Шериф: Ну, раз вам обязательно нужно знать, то я выяснил, что он состоит в родстве с одной из моих жен, а отношения с ее семьей чрезвычайно важны для меня.

Кади: А Саад?

Шериф: Бывший раб.

Губернатор: Черный.

Кади: Демон. Это нехорошее прозвище.

Губернатор: Он много путешествует, был также в странах неверных. Даже в России! Это должно вызывать подозрения. Кто знает, кому он на деле предан.

Шериф: У него не будет сильных заступников.

Губернатор: Он часто бывает по делам в Мекке.

Кади: Посмотрим, сколько в нем помещается богобоязненности.

Он был готов ко всему, даже к тому, что его разоблачат и убьют, но ему и в голову не могло прийти, что чувства пересилят его. Он не может идти, ему приходится все время останавливаться. Ничто внутри него не противится восходящей глубокой радости. Вокруг него на всех лицах бушует почитание. Перед ним стоит идея, Кааба, наглядная и четкая идея, покрытая черным; материя — свадебное покрывало, золотая кайма — песнь любви. О, наисчастливейшая ночь. Он проговаривает волшебные фразы, он понимает их. Невеста всех ночей жизни, дева среди всех дев времени. Водоворот паломников течет против направления стрелки часов. Шейх Абдулла возбужден. У сотни людей вокруг него сейчас исполняется желание всей жизни, и словно эти воплощенные мечты заполняют и его. Он отдается на волю водоворота, чтобы семь раз обойти застывший куб. Как требует долг. Вначале беглым шагом, как поучает его провожатый, лучше дальше, а не внутри, где силен напор. Вообще-то пока ему нельзя смотреть на Каабу — непостижимое средоточие. Но он не может отвести от нее взгляда. Позднее, когда он к ней так близок, что может вслед за другими паломниками, протянув руку, дотронуться до покрывала, он растворяется в своем чувстве, мучительном лишь до поры, пока он не перестает ему противиться. Поток определяет все: направление, скорость, паузы, когда останавливаются, чтобы воспринять благословение, исходящее из черного камня, и выкрикнуть: Во имя Бога, Бог — велик. После заключительного круга он пробивается к камню — Мохаммед помогает ему проложить дорогу — он наклоняется как можно ближе к блестящему камню, дотрагивается до него, удивляясь, насколько мал он, наверно, ранее бывший белым, как известь, пока многие греховные руки и губы, которые гладили и целовали его, не сделали его все чернее и чернее. Легенда предлагает объяснение, совпадающее с его душевным состоянием. Он ее вечером запишет и добавит свою гипотезу, что камень, очевидно, является метеоритом.