— Он еще и умный.
— Это само собой, — согласилась подруга. — Если богатый, значит, не дурак. Дураки богатыми не бывают.
Павел был старше меня почти на десять лет. Если у него все получалось с другими женщинами, значит, эти женщины существовали. Я нашла последнюю, с которой он жил три года. Мы договорились с нею встретиться. Она подъехала ко мне в институт.
Рослая брюнетка, мы с нею были похожи. Она рассмеялась.
— Я так и думала. Ему всегда нравились еврейки. Он смоленский, евреи там почему-то не приживались. Мы для него нечто экзотическое вроде негритянок.
Я ей изложила свои проблемы.
— Не получалось у него с детьми ни со мною, ни с другими. Собственно, я и ушла от него, потому что хотела ребенка.
— Я тоже хочу.
— Ты же медик. Сейчас медицина все может.
Но оказалось, что не все. Я взяла на анализ его сперму. Шансы были невелики, а лечение требовалось упорное и длительное.
Вероятно, он что-то почувствовал и стал возвращаться все позже, дома продолжал работать над документами и ложился спать у себя в кабинете на тахте. Мы все реже спали вместе.
— Сходи к колдунье, — советовала Людмила, учительница литературы, мы с ней в школе сидели за одной партой.
— Какая колдунья? Я же медик, биохимик. От нашептываний и заговоров дети не рождаются.
— Рождаются, — убеждала Людмила. — Может, надо снять сглаз. Одна моя знакомая не могла родить, колдунья сняла с нее сглаз, и она забеременела. Я в это верю.
Людмила верила во все: в неопознанные летающие объекты, в сглаз, в порчу, в экстрасенсов и в то, что Михаил Алексеев — великий писатель. Она ездила к колдунье, чтобы снимать порчу, хотя ее порча происходила из детского дома, от многолетнего постоянного недоедания и перенесенного в детстве туберкулеза.
В воскресенье она зашла ко мне.
— Поехали!
— Никогда.
— Это за городом, в деревне. Подышишь свежим воздухом и подождешь меня, сама можешь не заходить.
Начиналась летняя жара, и я согласилась поехать на природу. Мы ехали почти час на электричке, потом шли через лес и оказались в небольшой деревушке на берегу речки.
Во дворе дома колдуньи на деревянных скамьях сидели пять женщин от сорока до пятидесяти, с одинаковыми прическами, обильно покрытыми лаком, в платьях, из которых выпирали обвисшие груди, складки жира на животах, и даже колготки не скрывали вздувшихся вен на ногах. К таким нормальный мужик может возвращаться каждый день только пьяным и уходит при первой же возможности. Колдунья, наверное, была их последней надеждой, в газетной рекламе она обещала «снятие порчи, венца безбрачия, сильные привороты, поможет в делах и любви, снятие кармы».
Из дома вышла тридцатилетняя толстуха, позвякивая в целлофановом пакете пузырьками. Значит, колдунья давала и лекарства.
С Людмилы порчу снимали минут сорок, и старуха в темном платке с крыльца ткнула в мою сторону.
— Ты иди!
Женщины выразили энергичное возмущение: очередь должна соблюдаться!
Колдунья принимала в горнице. Окна задернуты занавесками, но и в полумраке я разглядела хороший японский телевизор «Сони» и видеомагнитофон. Под потолком висели пучки сухих трав, явно для антуража, на полке стояли пузырьки и бутылки то ли с мазями, то ли с отварами из трав.
Колдунья в темном платье и темном платке показалась мне ряженой, ей было едва за сорок, судя по гладкому лицу. Я уловила тонкий запах французских духов. Она смотрела на меня умными темными глазами и молчала, и вдруг я почувствовала, что хочу спать.
— Ты кто по профессии? — спросила колдунья.
— Биохимик.
— Какой медицинский кончала?
— Второй. А ты?
Мне казалось, что мы давно знакомы и, может быть, даже вместе учились.
— Я не медик. Я потомственная колдунья. Но ты же в это не веришь?
— Поверю, если поможешь.
— Вначале надо поверить. Ты поверь. Надо поверить.
Мне так хотелось спать, что я согласилась.
— Поверю.
— Устала с дороги, приляг.
Рядом стояла кушетка. Я легла, почувствовала легкие теплые пальцы колдуньи на своем лице, она приподняла мою голову и прошлась по шейным позвонкам.
— Сколиоз.
— Я знаю. Каждый день над микроскопом сижу.
— Здесь я тебе не помогу. Только массаж. Ты на Людмилу повоздействуй. Пусть на еде не экономит. Она все тряпки покупает, а мужик не на тряпки смотрит, а что под тряпками. У нее задница с кулачок, задницу надо наедать, вся сила женщины в заднице. А тебе надо взять щенка.
— Какой породы?
— Неважно. Щенок — это детеныш. Женщина еще больше становится женщиной. С того дня, когда ты возьмешь щенка, пройдет три месяца, и ты забеременеешь. Но после девяти недель старайся. Не пропусти момент. Не отказывайся, если он будет тебя хотеть.
— А если не будет?
— Будет. Не отказывайся, это твой самый реальный шанс. В конце девятой недели. Не пропусти. Не пропусти!
Я почти спала, колдунья довольно сильно нажала мне на виски, и я проснулась.
Колдунья достала с полки несколько пузырьков.
— Попей эти отвары. Со светлой наклейкой утром по чайной ложке, с темной — вечером.
Я достала сто тысяч.
— Отдашь, когда забеременеешь. С Людмилой пришлешь.
Не глупа, подумала я тогда, не хочет портить репутацию.
Не получится, так ведь и денег не брала.
На следующий день в лаборатории я проверила состав отваров: валерьянка, подорожник, корень ревеня, мята. Здоровому человеку не навредит, больному не поможет. Полная ерунда! И щенка брать не буду, некогда мне с ним возиться и подтирать за ним лужи. Но Людмила через три дня принесла мне щенка ризеншнауцера, то ли ей подарили, то ли выпросила. В последний год, когда еда подорожала почти вдвое, спрос на крупных собак резко упал.
Щенок походил по квартире, лег у моих ног и уснул. Я смирилась. Подержу три месяца, а осенью отвезу тетке в деревню. Я выводила его утром, приезжала в обеденный перерыв, выводила после работы, потому что всегда приезжала раньше Павла. Он выходил с ним на вечернюю прогулку.
В родословной щенок был записан как Шон. Я его называла Шурик, а Павел, сначала приняв за сучонку, назвал его Марусей. Щенок отзывался и на Шона, и на Шурика, и на Марусю.
На пустыре, где я с ним гуляла, он пытался играть с лабрадорами, колли, овчарками, боксерами, но взрослым кобелям он был неинтересен, и от его приставаний они отскакивали, более раздражительные суки порыкивали, а ротвейлерша Груня, самая стервозная на пустыре, даже прихватила его, и мой Шурик, заскулив от боли и обиды, бросился ко мне и попытался вскарабкаться, как ребенок, ко мне на руки, ища защиты. Для игр у него была только Загря — щенок кавказской овчарки. Эта сучонка была уже вдвое выше его, но Шурик наскакивал на нее, сбивал с ног, и они валялись, изображая борьбу. Хозяин овчарки — молодой парень моих лет — улыбался, наблюдая за игрой щенков, подбадривал свою, я своего. Мы с ним говорили о собачьей еде, о витаминах для щенков. Я заметила, что собачники не знали, как кого зовут, и, если я подходила к пустырю, то никто не говорил: «Вот идет Ирина», а говорили: «Вот и Шон появился».
Как-то утром у меня не заводилась машина, Павел ездил на новом «рено», а мне купил подержанные «Жигули» — я недавно получила водительские права.
Проходивший мимо хозяин кавказки открыл капот, снял крышку трамблера, что-то зачистил, и машина завелась.
— Вы понимаете в машинах! — похвалила я его.
— Это моя профессия. Инженер-механик, кончал автодорожный. Меня зовут Виктором.
— Я Ирина.
Это все, что мы знали друг о друге. Еще я предполагала, что он не женат, потому что со щенком гулял он или его мать. Павел уехал в командировку, и теперь перед сном с Шуриком выходила я.
— Переменили график? — спросил Виктор.
— Муж в командировке.
— Хотите последний анекдот из этой серии? Муж уезжает в командировку, жена тут же приглашает любовника, но муж внезапно возвращается.
— Муж не вернется внезапно. Он только что звонил из Лос-Анджелеса.