Радость оттого, что можно скинуть задубевшие, скрюченные от неоднократной сушки на костре и пробитые миномётным осколком берцы, которые за последние трое суток мне не доводилось снять. Радость освобождения от просоленного камуфляжа, в который въелся едкий запах войны. Радость от блаженства в ванне, наполненной горячей водой, менять которую пришлось дважды. Радость от хорошего, настоящего стола, за которым мы ужинали, пережёвывая отнюдь не сухари с тушёнкой. И, наконец, радость ночи, той самой непередаваемой первой ночи после войны, на мягкой кровати с белой простынёй. Той ночи, где окружающий мир рассыпается, как по мановению волшебной палочки, и исчезает в никуда, оставляя в огромном, безграничном космосе только меня и любимую женщину, для которой моя война тоже закончилась.

Впервые за последний месяц сплю всю ночь, и сон не прерывается ни стрельбой, ни необходимостью расставлять и проверять ночную «стражу». И проснувшись утром, понимаю, что для всего этого больше нет места в моей жизни. Всему этому конец! Раз и навсегда!

Еду в родительский дом, и праздник души продолжается. Отец и мать счастливы оттого, что вернулся домой живым, что вопреки злой, неизвестно откуда появившейся молве, не пропал без вести. Мать утирает слёзы, отец рассказывает о том, как получал отрывочные сведения о нашей войне от казаков, сопровождавших тела погибших в боях ермоловцев, или же от бойцов, прибывших на излечение после ранения.

Они меня спрашивают о том, что было там. Рассказываю им какие-то эпизоды из прошедшей эпопеи, родители внимательно слушают, мать вздыхает.

— Страшно…

И только теперь понимаю, что наши эмоции и впечатления, наше понятие пережитого страха иногда меркнет перед тем, как действительно тяжело и страшно бывает ждать с войны сына.

Я уходил туда в феврале 1996-го, а спустя три с половиной года мать провожала на войну моего младшего брата Сашку…

К вечеру выбираюсь из дома, чтобы пройтись по улицам, знакомым с детства, встретить старых друзей, не замечая того, что весёлая карусель уже подхватила меня и понесла в захватывающую даль.

— Ну, как ты там?.. — неизменным был вопрос, и я, глотнув очередную порцию водки, говорил им о том, что передать практически невозможно, а понять ещё сложнее.

А душа разворачивалась и сворачивалась, и куражу было до одурения, и друзья хлопали по плечу, и наливали, наливали, наливали…

Я оторвался от пространства войны и обмывал водкой все те полочки души, с которых, как мне казалось, весенний ветерок сдул чеченскую пыль. Обмывал так, будто надо было стереть все следы. Я рассказывал им о войне до хрипоты, но реально ощущал только то, что есть день сегодняшний и есть день позавчерашний, а вчера нет вообще, оно исчезло, потому что было совершенно нелогично и выпадало из размеренного порядка обычной жизни.

Война наблюдала за мной со стороны, давала мне возможность расслабиться, потешить себя иллюзией того, что она умерла во мне, оставив только ворох отрывочных воспоминаний о невозможном и несуществующем. И я рассказывал друзьям о войне, как будто вспоминал кинофильм, в котором играл одну из ролей, но который в реальности был вне моего мира. И я не замечал, что мир мой трещит по швам…

Через пару-тройку дней весёлая карусель начала замедлять свой ход, и я спрыгнул с неё, пытаясь попасть в колею размеренной жизни. Она звала меня в свои объятия, улыбаясь рекламной улыбкой и обещая все прелести, припасённые для бюргеров и обывателей.

День за днём неторопливо катилось колесо ежедневных забот и проблем. Коровы, сенокос, заботы по дому — всё вернулось «на круги своя». Ничего не изменилось в том порядке, который был определён мной ещё задолго до войны. Да и была ли она?

Я не думал об этом. Сегодняшний день приходил и требовал к себе внимания, не оставляя места чему то другому, и тогда мне ещё было не понятно, как можно идти по дороге жизни, не неся на своих плечах память, сотканную из грязи окопов, вшей, автоматного тявканья, фронтовой дружбы и смерти друзей.

Война дала мне для отдыха всего лишь несколько дней. Она, по-видимому, устала играть в прятки, маскироваться под кинофильм, и неожиданно для меня вновь бесцеремонно ворвалась в сознание, представ передо мной реальностью.

Обнявшись, мы спали в родительском доме, уставшие от трудного дня. Тёплая майская ночь, ещё не вобравшая в себя духоту южной летней ночи, плотно укутывала нас, перемигиваясь звёздами на небе. Бодрствуют только сверчки за окном, вдалеке — лягушки и подбрёхивающие собаки. Они выстраивают свою ночную концертную программу, нисколько не мешая уснувшему миру.

Мы спали крепко, без снов. Ничто не волновало меня с вечера. Я был мирный человек, к которому прижималась любимая женщина, и которому было достаточно этого счастья.

Услышав сквозь сон, как что-то слегка стукнуло в калитку, я, что есть сил, оттолкнул жену, сбросив её на пол, перелетел через неё, метнулся, не поднимая головы выше подоконника к окну, встал рядом с ним, вжимаясь спиной в стену, и лишь после этого, особо не высовываясь, глянул на улицу.

Через мгновение я выдохнул — у калитки брякнула цепью собака. Напряжение, которое овладело мной мгновение назад, ушло. Присев на край кровати, подумал: «Вот дурак, я же не на войне, я вернулся».

— Что произошло? — шепчет жена, потирая ушибленное плечо.

— Всё нормально…

Помогаю ей подняться с пола и вновь сажусь на кровать. Понимая всю глупость своего положения, начинаю успокаиваться.

«Война далеко, войны в моей жизни нет. Надо же, какая ерунда случилась…»

И в этот момент я почувствовал, как пробежал по спине холодок. Не могу сообразить, в чём дело, лихорадочно ищу причину своей внезапной тревоги, и вдруг понимаю, что всё банально просто. Ладонь правой руки вспотела, и пальцы сжимаясь не нашли привычный металл автомата.

Откидываюсь на кровать…

«Война forever…С возвращением, Война…»

— Здравствуйте… Проходите, присаживайтесь…

Я пожал руку вошедшему в кабинет человеку и жестом пригласил его к столу. Он не торопясь шагнул через порог кабинета, покосившись на иконы и окинув оценивающим взглядом обстановку. На мгновение задержавшись у стенда, на котором размещены фотографии казаков, погибших при исполнении служебных обязанностей, гость театрально вздохнул, прикрыв глаза и покачав головой:

— Какой молодой…

Стараясь не замечать его притворства, рассказываю:

— Да, это Николай Герасименко, «срочник», 1975 года рождения, погиб под Бамутом в 1995-ом в рукопашной схватке… Это — «ермоловцы», — показываю на следующие фотографии, — Володя Белоусов — АГСник, погиб в Грозном 11 марта 1996 года… Атаман Минераловодского отдела Валентин Иванович Перепелицын, 1943 года рождения, погиб при штурме Орехово 29 марта 1996 года. Его именем назван наш казачий отдел… Петя Юрченко — погиб вместе с Валентином Ивановичем, пытаясь спасти его… Серёга Николаев — два ордена Мужества, второй получил посмертно, погиб 18 апреля 1996 года под Ведено. До двадцати одного года ему не хватило месяца… Николай Резник, в своё время получил ранение под Старым Ачхоем, при этом не покинул поле боя. Остался жив в Чечне, но был убит в январе 1998 года в городе Минеральные Воды. На тот момент он был атаманом города. Застрелен ночью из обреза во время дежурства по правлению… Старший лейтенант Олег Миляев — занимался с детьми, организовал при РОСТО молодёжный военно-патриотический клуб «Рубеж». Когда началась Вторая Чеченская война, он сказал: «Не имею морального права говорить детям о любви к Родине, когда сам отсиживаюсь в тылу». Ушёл добровольцем, погиб 28 декабря 1999 года при штурме Грозного… Владимир Ворончихин — снайпер, четыре «ходки» на войну, погиб на «растяжке» в августе 2000 года…

Гость качает головой:

— Да-да, эта война… Сколько людей потеряли…

Проходит к столу, присаживается. Я располагаюсь напротив. Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга.

Не знаю, какие эмоции возникли у него в этот момент, но у меня возникли неприятные. Передо мной был прилизанный «джентльмен» с претензией на элитность, в хорошем костюме, с холёными руками. Маникюр, бесцветный лак…