Близкие по типу остатки жилищ выявлены А.П. Чернышем в XI и XII культурных слоях многослойной стоянки Молодова 5 (Черныш А.П., 1965).

В обоих этих близко расположенных памятниках Молодова 1 и 5, залегающих в четких стратиграфических условиях и убедительно датированных И.К. Ивановой брерупским интерстадиалом раннего вюрма, зафиксировано восемь культурных слоев, доставивших огромные коллекции каменного инвентаря. Здесь, так же как и в Хотылево, господствует леваллуазская техника расщепления камня. Но она отличается от хотылевской по многим признакам. Для изготовления орудий в Хотылево использовали толстые заготовки, которые обрабатывались высокой ступенчатой ретушью. Здесь же, в молодовских памятниках, все орудия изготовлены на тонких пластинчатых заготовках — на пластинках и пластинчатых отщепах и редко — на отщепах (рис. 60). Ретушь, как правило, неглубокая краевая, часто лишь слегка укрепляет острый край и не заходит далеко на плоскость орудия. Представлена серия типичных леваллуазских острий почти без дополнительной обработки (рис. 60, 1). Среди скребел преобладают боковые; скребел с поперечным лезвием нет, как нет и угловатых. Выделяется большая серия скребел-ножей. И совершенно нет двусторонне обработанных орудий. По всем этим признакам молодовские памятники на общем фоне совершенно иных мустьерских памятников Русской равнины были выделены в особую молодовскую мустьерскую культуру (Праслов Н.Д., 1965, 1968; Гладилин В.Н., 1976; Анисюткин Н.К., 1972).

Своеобразие молодовских мустьерских памятников, выделяющихся совершенной техникой расщепления кремня и техникой тонкого краевого ретуширования, подчеркивает группа памятников, открытых и изучающихся Н.К. Анисюткиным и Н.А. Кетрару в Поднестровье и Попрутье (Анисюткин Н.К., 1972; Кетрару Н.А., 1973). Здесь по соседству с молодовскими памятниками выявлены местонахождения, каменные орудия в которых изготовлены при помощи иной техники расщепления и имеют иной морфологический облик. Эта группа местонахождений положена в основу выделения Н.К. Анисюткиным стинковской мустьерской культуры. К ней отнесены местонахождения Осыпка, Хоробра, эпонимные памятники Стинка I и II, возможно, грот Буздужаны и др. (Анисюткин Н.К., 1969). Не будь резкого контраста по технике расщепления и по морфологии орудий в перечисленных памятниках с богатыми мустьерскими молодовскими стоянками, нельзя было бы выделять «стинковскую культуру», поскольку каменный инвентарь в этих памятниках представлен небольшим количеством изделий. В наиболее выразительном местонахождении Станка I к верхнему слою отнесено 390 предметов, к нижнему — 1620 предметов, причем часть находок представлена сборами на поверхности. Культурные слои разрушены, нет остатков фауны. Несомненно, материалов для выделения археологической культуры явно недостаточно ввиду их крайней ограниченности. И тем не менее, можно согласиться с Н.К. Анисюткиным в его главном выводе о том, что стинковская группа не может быть связана генетически с молодовской даже при значительном допуске хронологической разницы. Следовательно, здесь представлены разные культурные традиции. Сейчас пока остается неясным только отношение группы стинковских местонахождений к другим не молодовским памятникам на территории Русской равнины в Молдавии, в Полесье. Например, в Житомирском местонахождении, в котором имеются смешанные материалы, хорошо представлено большинство зубчато-выемчатых форм, аналогичных стинковским, и листовидные двусторонне обработанные наконечники. Неясна и южная граница распространения подобных памятников в Молдавии и Румынии. «Стинковская культура» пока не определена в пространстве и времени.

Здесь приведены характеристики далеко не всех известных сейчас мустьерских местонахождений на Русской равнине. Только на территории Молдавии их открыто сейчас 30, причем некоторые из них залегают в гротах и составили хорошие коллекции (Кетрару Н.А., 1973). Выразительные материалы собраны при раскопках мустьерской стоянки Бетово на Десне (Тарасов Л.М., 1977). Интересные материалы собраны при раскопках в Приазовье и Донбассе — мустьерские памятники Александровка (работы Д.С. Цвейбель, 1971), Носово I (Праслов Н.Д., 1972). По этим же причинам не упомянуты небольшие местонахождения типа Белгород-Днестровского (Криволап, 1964), группы днепровских памятников (Смирнов С.В., 1973) и др., хотя все они, бесспорно, представляют определенный интерес для характеристики мустьерской эпохи на Русской равнине.

Остатки ископаемого человека эпохи раннего палеолита на территории Русской равнины и Крыма немногочисленны. Для ашельской эпохи они неизвестны. Памятники мустьерской эпохи дали ряд интересных находок.

В 1924 г. Г.А. Бонч-Осмоловский при раскопках грота Киик-Коба обнаружил костные остатки взрослого неандертальца и ребенка очень раннего возраста (Бонч-Осмоловский Г.А., 1940, 1941, 1954). Это была первая находка костей палеолитического человека на территории нашей страны. Погребение взрослого человека было совершено в могильной яме, выдолбленной в скалистом дне грота. По указанию Г.А. Бонч-Осмоловского, для могильной ямы были использованы неровности дна грота. Первобытные обитатели лишь немного искусственно подправили естественное углубление, и получилась могильная яма, соответствующая очертаниям человеческого тела. К сожалению, погребение впоследствии было сильно разрушено. В первоначальном положении на дне могильной ямы сохранились лишь кости правой голени и обеих стоп. Кроме того, на соседних участках обнаружены остатки кисти и один зуб. Остальные кости погибли.

По сохранившимся в нетронутом состоянии костям Г.А. Бонч-Осмоловский восстанавливал положение скелета и трупа целиком. По его мнению, покойник лежал на правом боку со слегка подогнутыми ногами. Такая поза характерна для мустьерских погребении вообще.

Осталось не совсем ясным, с каким из двух культурных слоев связано погребение. Яма, вырытая обитателями верхнего культурного слоя, врезалась в погребение, и это усложнило стратиграфию Киик-Кобы. Г.А. Бонч-Осмоловский очень тщательно анализировал эту сложную картину и в своей монографии пришел к выводу, что погребение относится к верхнему культурному слою (Бонч-Осмоловский Г.А., 1940). Недавно В.Н. Гладилин обратил внимание на ряд деталей, которые позволили ему вернуться к первоначальному мнению Г.А. Бонч-Осмоловского о принадлежности погребения к нижнему культурному слою (Гладилин В.Н., 1979).

Кости взрослого неандертальца были детально изучены Г.А. Бонч-Осмоловским (1941, 1954), кости ребенка — Э. Влчеком (Vlček, 1976). Важные дополнения по изучению этих остатков сделали Д.Г. Рохлин (1965) и В.П. Якимов. По мнению Д.Г. Рохлина, костные остатки взрослого человека принадлежали скорее всего женщине средних лет, находившейся в расцвете сил и не обнаруживавшей никаких признаков старения. Ей было около 35 лет. Рост ее равнялся 155–159 см. На костях не сохранилось признаков, которые бы свидетельствовали о ее длительной неработоспособности. Она погибла скорее всего от какого-то остро протекавшего заболевания. Предполагаемый возраст второго киик-кобинца — 6–8 месяцев (инфант 1). Э. Влчек выполнил реконструкции и изучение сохранившихся костей младенца: несколько длинных костей, левой бедренной кости, правой лопатки, отдельных костей пальцев руки и ноги, позвонков и позвоночных дуг (Влчек Э., 1974, с. 104–109).

Возрастные соотношения погребенных в Киик-Кобе и положение скелетных остатков поблизости друг от друга позволяет сделать предположение, что здесь были погребены быстро погибшая мать и ее ребенок. В связи с этим особенно интересны детальные онтогенетические исследования остатков обеих особей для установления их филогенетической позиции в системе людей мустьерской эпохи. Даже у ребенка 6–8 месяцев отмечаются типичные неандерталоидные признаки, характерные для «классических» неандертальцев (Якимов В.П., Харитонов В.М., 1979).