— О суетное и алчное животное (сказал лев), из гордости и жадности покинувшее родную землю, могущую удовлетворить все твои естественные потребности! Ты блуждаешь по бурным морям, карабкаешься по опасным скалам, дабы удовлетворить потребности неестественные и излишние, и смеешь ставить свой род выше нашего?! А коль скоро боги даровали тебе превосходство над всеми существами, отчего же ты умоляешь о спасении существо, которое ниже тебя? — Наше превосходство (отвечал купец) состоит не в физической мощи, а в силе разума; боги наделили нас душой разумной, хотя и невидимой, и это — лучшая наша часть. — Мне нужно от тебя лишь то, что годится в пищу, но отчего ты так высоко ценишь себя из-за той части, коя невидима? — Оттого что она бессмертна и после смерти получит воздаяние за земные дела; праведники вместе с героями и полубогами будут вкушать в полях Елисейских вечное блаженство и покой. — Какую жизнь вел ты? — Чтил богов и старался приносить пользу людям. — Тогда отчего же ты страшишься смерти, ведь не думаешь же ты, что боги обойдутся с тобой не по справедливости? — У меня жена и пятеро малых детей; без меня они впадут в нищету. — У меня два детеныша, они еще слишком малы, чтобы самостоятельно добывать пищу; если я им сегодня ничего не принесу, они будут голодать. О твоих детях кто-нибудь позаботится, во всяком случае, если я тебя съем, им будет ничуть не хуже, чем если бы ты утонул в море. <…> Лев рождается без чувства сострадания; мы следуем своей природе; боги назначили нам питаться падалью или убивать других животных, дабы употребить в пищу их мясо. <…> Вы, люди, созданы так, что могли бы обходиться одной лишь растительной пищей, однако, повинуясь неистовой любви к переменам и новизне, вы стали без права и необходимости истреблять животных, извратив тем самым вашу природу и желания в угоду гордости и тяге к роскоши. Желудок льва способен переварить самую жесткую шкуру и самые твердые кости, следовательно, лев может есть мясо всех животных без исключения. Ваш привередливый желудок переваривает пищу так вяло, что не может справиться даже с самыми нежными кусками, если они не будут заранее приготовлены с помощью искусственного тепла. <…> Если, по твоим словам, боги сделали человека господином над всеми прочими созданиями, то что же это за жестокосердый господин, который уничтожает подданных из-за слабости собственной природы! <…> Если бы богам было угодно, чтобы человек превосходил всех других животных и правил ими, тогда тигр — да что там! даже кит и орел повиновались бы его голосу”.
Как видите, сударь, философическая идея басни или сказки о марсельце не принадлежит господину де Вольтеру; в этом жанре вообще трудно стать первооткрывателем, однако вы не станете отрицать, что поэт делается поэтом в первую очередь благодаря своим идеям, что именно в них выражается его гений, а тот, кто умеет лишь разукрашивать чужие мысли и находки, — всего-навсего литератор. Боже упаси кого бы то ни было заподозрить меня в желании умалить достоинства господина де Вольтера. Среди множества окружающих нас мастеров и подмастерьев он по праву славится умением с блеском воплощать чужие идеи. Честь имею быть и проч.” Примечание И (к с. 96) ДОРА: Святая музыка, укрась мой скромный стих, Пусть он исполнится волшебных тайн твоих. Тебе подвластно все. Когда гроза над судном, Ты можешь аквилон сдержать ветрилом чудным; Ты жителей морских способна чаровать И на младенцев сон умеешь навевать. В полночной тишине тебя любовным бденьем Чтит Амфион лесов, измученный томленьем, — Печален, одинок, среди густых ветвей Поет, забыв себя, он о любви своей. Ты нравы грубые смягчила повсеместно: Какой бы ни был край — и дикий, и безвестный — Все ж оглашается он голосом твоим. И в варварской глуши знакомо эхо с ним. Чуть бранная труба пред битвой заиграет, Тревожный конь тотчас окрестность озирает, Ржет, удила грызет и, гриву распустив, Летит стрелой туда, куда влечет призыв. Нередко смертного ты утешаешь в горе, Ты скрашиваешь труд, ты — средство против хворей. Что делают все те, кого судьба гнетет, Чья жизнь исполнена лишений и невзгод, — На зрелой ниве жнец, от жажды изнемогший, Пастух средь пажити, под ливнем злым промокший? Что делает кузнец, вздымая молот свой, Иль виноградарь в дни, когда несносен зной, Невольник в кандалах, гребец над зыбью водной, Раб в темном руднике, усталый и голодный, Бродяга, зябнущий в дырявом шалаше? Поют. Часы летят, и легче на душе. ДЕЛИЛЬ: Святой гармонии я предаюсь душой… Гармония! Навек ты овладела мной. История и баснь тебя недаром славят, Недаром власть твою всего превыше ставят! Сколь муза к нам щедра была в своих дарах! Ты можешь выразить и торжество, и страх, Ты на войну зовешь, ты праздник согреваешь, С надгробным воплем ты унылый звук сливаешь И ввысь от алтаря, напевом полня храм, Молитвы пылкие возносишь к небесам. Внимая пение бесстрашного Тиртея, Воспламенялся Марс, а лира Тимофея На сотни голосов звенела, говорят: Познал он и хвалы, и нежной страсти лад. Он пел, как Александр Таисою пленился, Как Вавилон пред ним в развалинах дымился, Как Дарий изнемог под гнетом неудач И как надменного умилостивил плач… В угрюмых мастерских, в заброшенных подвалах Ты помощь подаешь, ты веселишь усталых, — Что пахарь делает, взрывая дол сохой, Иль виноградарь в дни, когда нещаден зной, Пастух средь пажити, гребец над хлябью водной, Рабочий-рудокоп, усталый и голодный, Кузнец, чья целый день напряжена рука? Поют. Часы летят, и жизнь не так горька. Примечание К (к с. 108) МОНТЕНЬ: Можно подумать также, что судьба намеренно подстерегает порою последний день нашей жизни, чтобы явить пред нами всю свою мощь и в мгновение ока низвергнуть все то. что воздвигалось ею самою годами; и это заставляет нас воскликнуть подобно Лаберию{311}: ”Ясно, что на один этот день прожил я дольше, чем мне следовало жить”. <…> Не следует судить о человеке, пока нам не доведется увидеть, как он разыграл последний и, несомненно, наиболее трудный акт той пьесы, которая выпала на его долю. Во всем прочем возможна личина. <…> Но в этой последней схватке между смертью и нами нет больше места притворству; приходится говорить начистоту и показать, наконец, без утайки, что у тебя за душой:
Ведь из сердечных глубин лишь тогда вылетает невольно Истинный голос, личина срывается, суть остается [85]. вернуться Лукреций. О природе вещей, III, 57–58, перевод Ф. Петровского. |