«Что-то мать слишком много курит. Потом опять будет кашлять», – заметила про себя Адель.

– Не считайте, будто я затеваю некую игру. Отнеситесь к моим словам с абсолютной серьезностью. Мне уже шестьдесят восемь лет, и из них почти пятьдесят я отдала «Литтонс». Это были увлекательные, волнующие, плодотворные годы. Но теперь, когда мне осталось, возможно, не более десяти лет, я вдруг с ужасом ощутила, скольким жертвовала ради работы. Столько занятий, в которых я себя не попробовала, столько мест, которые я не повидала. Рискну пойти еще дальше и сказать: чем-то это похоже на… дезертирство. Я покидаю свой многолетний пост ради познания и открытия мира… в той мере, в какой мне это удастся. Завтра утром вы уже не найдете меня в моем рабочем кабинете. Мой служебный телефон будет молчать. Все собрания и встречи по насущным издательским делам будут проходить без меня. Пусть теперь кто-то другой мотается по книжным магазинам и проверяет, успешно ли там продаются книги издательства «Литтонс». Естественно, я не перестану интересоваться издательским делом. Мне было бы трудно обрубить все концы. Но это будет интерес наблюдателя, и не более.

– Тогда почему бы тебе сразу не расстаться с акциями? – спросил Джайлз.

– Потому что это было бы предательством доверия вашего отца. Он оставил мне свою долю акций «Литтонс» и очень четко объяснил свою позицию. Это были почти последние его слова… – Селия умолкла, боясь, что у нее дрогнет голос. Она сделала отчаянную затяжку. – Его последние слова были об издательстве. О том, как он гордится «Литтонс» и… – Она опять замолчала, поочередно обводя собравшихся своими темными, неистово пылающими глазами. – Мною. Всем, что мы с ним сделали. Я не могу уйти совсем. Пока не могу. Я должна убедиться, что «Литтонс» находится в хороших руках и в хорошей форме.

Этот довод подействовал на ее преемников, хотя и против их воли. «Ну вот, как всегда», – подумала Венеция. Сколько раз они были готовы выступить против Селии, уверенные в своей правоте, сколько раз они с открытым забралом врывались в ее кабинет, а выходили, опустив голову, чувствуя себя откровенными глупцами. Им становилось стыдно: как они посмели усомниться в ее правоте? Да, из ее матери мог бы получиться блестящий адвокат…

– Итак, через год я, возможно… Я бы даже сказала, почти наверняка… перераспределю свои акции. Надеюсь, вам понятен смысл моих слов? Я четко обозначила свою позицию?

– Вполне, – буркнул Джайлз.

Его голос был тихим и смертельно усталым. Джайлз понимал, что потерпел очередное поражение. Он снова обязан ждать. Ждать того, что принадлежало ему по старшинству. Ждать, когда ему будет позволено встать во главе издательства.

– Отлично. В таком случае предлагаю тост. За «Литтонс»! За его будущее!

– За «Литтонс»! – послушно подхватили все.

– Ну что ж, я рада, что вы довольны сложившимся положением. Я тоже. Хотя, – она вновь улыбнулась так, словно смеялась над собой, – я уверена, что вы поймете, как нелегко далось мне все это.

«Я надеюсь, что тебя выворачивало наизнанку, когда ты принимала это решение, – злорадно думал Джайлз. – Надеюсь, что ты вдоволь намучишься со своим лордом Арденом. Надеюсь…»

– Джайлз, нам пора. – Хелена встала. Недовольство делало ее лицо похожим на маску. – Селия, прошу нас извинить. Спасибо вам за очень… интересный вечер. Джордж, Мэри, попрощайтесь с бабушкой.

«Она едва сдерживается», – думала Адель, глядя вслед Хелене. Кто рискнет упрекнуть эту женщину? Почти всю свою замужнюю жизнь Хелена ждала, когда же судьба улыбнется Джайлзу. А улыбки судьбы были редкими и весьма скупыми. Последним успехом брата стала публикация его книги, тепло встреченной и получившей хорошие отзывы. Но это было четыре года назад. А сейчас Джайлз, побледневший и сникший, целовал мать так, как умел только он: едва прикоснувшись к ее щеке. Потом то же самое сделали его скучные благовоспитанные дети – Джордж и Мэри. Но они хотя бы приехали, а не отделались грубой отпиской. Да, похоже, она допустила серьезную ошибку, а теперь не знает, как ввести Лукаса в рамки.

К половине одиннадцатого, как Селия и ожидала, все гости разъехались. Она прекрасно знала, что они недовольны ею и ее действиями. Знала она и то, что ничего не сумела им надлежащим образом объяснить. И нынешний вечер вовсе не был похож на прежние литтоновские вечера – бесконечно теплые и радостные встречи, полные светских сплетен, разговоров о литературе, яростных споров и веселого смеха. Таких вечеров больше уже никогда не будет. Никогда. Сегодня Селия это отчетливо поняла. Даже не верится: почти полвека она была сердцем семьи и вот теперь покидала семью, сделав выбор в пользу брака с лордом Арденом. Именно это она и сделала, шокировав и огорчив своих близких. Сегодняшний вечер наглядно показал ей результаты ее выбора. Себастьяна она тоже потеряла. Похоже, навсегда. Весьма вероятно, что и Кит не захочет с ней общаться. Это было больнее, чем разрыв с Себастьяном.

Знали бы ее дорогие разочарованные детки, как отчаянно она тоскует по Оливеру. Знали бы они, как страшно ей стариться в одиночестве. Издательский мир стремительно менялся, становясь все более непонятным и чужим, и ей уже не хотелось тратить силы, пытаясь найти там свой путь. Еще ужаснее было бы оказаться в состоянии, вызывающем брезгливую жалость или насмешки либо то и другое сразу. А Банни – он мил и остроумен, заботлив и богат. Да и мужские страсти в нем уже отыграли. Учитывая все это, ее решение никак не назовешь опрометчивым. Оно пойдет во благо и ей, и ее семье.

– Я буду делать, что захочу, и ты мне не помешаешь. А ты ведьма, злая-презлая ведьма. Надеюсь, тебя сегодня задавит машина.

– Благодарю за пожелания. Если так и случится, ты об этом услышишь. А если нет, вечером увидимся.

Барти взяла портфель, вышла из кухни, миновала коридор. Она уже открывала входную дверь, когда сзади послышался топот детских ног. Потом детские руки обняли ее за талию.

– Постой. Это я сгоряча. В общем-то, я тебя люблю.

– Дженна…

– Нет, ты меня послушай. Я взаправду тебя люблю. Очень-преочень.

Барти повернулась, взглянула на дочь – восьмилетнее неуправляемое существо, бывшее одновременно светом и грозой ее жизни. Капризы и истерики, начавшиеся в два года, так и не прекращались. Дженна искренне ее любила и обожала, но любой запрет со стороны Барти мог мгновенно вызвать у дочери приступ такой же искренней ненависти, и это пугало.

– Что ж, Дженна, рада это слышать. Я тоже тебя люблю. Но устраивать катание на парусной лодке в Саут-Лодже не разрешаю. Так можешь и передать своим подружкам. Разговор на эту тему закончен.

– Но почему нельзя?

– Потому что хождение под парусом – занятие опасное. И я вовсе не собираюсь потом нести ответственность за возможную гибель дюжины безмозглых девчонок.

– Не говори глупостей. С чего нам тонуть? Мы поплывем очень осторожно. Мы же не полезем в океан. Будем плавать по речке.

Барти поставила портфель на пол, понимая, что ей придется задержаться и еще раз внимательно поговорить с дочерью.

– Дженна, ты не впервые обещаешь быть осторожной. Я слышала это прошлой осенью, когда Ли разрешил тебе покататься на пони. Однако ты упала и сломала руку. Не далее как в январе, когда ты каталась на лыжах в Катскильских горах, ты тоже собиралась быть осторожной. А чем закончился спуск? Сломанной лодыжкой. Или, может, ты забыла, как прошлым летом в Саут-Лодже полезла на дерево и сорвалась? Скажи спасибо, что отделалась легким сотрясением мозга. Получается, ты не в состоянии следить за собой. Что же тогда говорить о двенадцати подругах? Парусный спорт весьма опасен. Я не запрещаю тебе пригласить подруг на уик-энд. Пусть останутся ночевать. Пожалуйста, катайтесь по берегу сколько влезет, а на парусную лодку – ни ногой. Кажется, я достаточно сказала об этом, чтобы больше не повторяться. Договорились?

Дженна посмотрела на мать. Миловидное, похожее на сердечко личико было охвачено неподдельным горем. В большущих зелено-голубых глазах блестели слезы.