– Да, maman. Ведет он себя просто отвратительно. Бедный Джорди так долго терпел. Да и ты тоже. Ну и я, если уж на то пошло. Но сейчас Лукас в полном смятении. По-моему, он чувствует, что мы… отказываемся от него.

– Отказываемся? Нони, откуда у тебя такие мысли? Кто от него отказывается? Никто. Никто не посягает на его память об отце. Но вашего отца уже одиннадцать лет как нет в живых. Мы просто чудом спаслись, когда в сороковом году бежали из Франции.

– Может, в этом-то и вся причина, – тихо сказала Нони. – Ты увезла нас. Не захотела остаться.

– Да, увезла. Но… – Адель замолчала.

Она никогда не смогла бы объяснить детям причину своего спешного отъезда. Для них это было бы слишком жестоко, слишком оскорбительно с точки зрения памяти об отце. Адель всегда говорила им, что отец сам настаивал на их отъезде, поскольку в Париж со дня на день могли вступить немцы и это было очень опасно для их еврейско-английской семьи. На самом же деле…

– Я тебя понимаю, maman. Но Лукас думает, что ты должна была остаться. Это его мысли, не мои. Я считаю, что ты действовала очень храбро. Я кое-что помню из нашего путешествия. Я ведь старше Лукаса. И я помню, ты нам рассказывала, какой у нас замечательный отец и как ты его любила. А Лукас думает по-другому.

Да, Лукас думал по-другому. Адель никак не предполагала, что в сыне так сильно проявится отцовская наследственность.

С каждым годом и, пожалуй, даже с каждым месяцем Лукас все больше становился похожим на отца. Тот же эгоизм, та же зацикленность на собственной персоне, то же врожденное чувство недовольства. И такая же уверенность, что он может владеть всем, чем только пожелает.

Похоже, Лукас вбил себе в голову, что все трудности и горести раннего детства достались только ему. Нони не в счет, словно ее не разлучали с отцом. Сестра была его полной противоположностью. Трагедия детства не сделала Нони озлобленной и замкнутой. Все отмечали ее доброжелательный, ровный, веселый характер.

– Она из породы Литтонов, – как-то сказал Джорди, когда у них с Аделью зашел об этом разговор. – Нони – такая же литтоновская женщина, как и ты, дорогая. Потому я так сильно люблю ее.

– А она любит тебя.

Адель не преувеличивала. Нони обожала Джорди. Они были лучшими друзьями. Джорди никогда не пытался играть роль ее отца. С самого начала он сказал Нони, что хотел бы стать ей другом.

– Я вижу в тебе своего дорогого, очень значимого друга, – улыбаясь, говорил он Нони. – Конечно, я немного старше тебя. Однако у меня есть друзья, которые значительно старше меня, и наша дружба от этого ничуть не становится хуже. В чем-то даже лучше.

Но все попытки Джорди аналогичным образом подружиться с Лукасом оканчивались полным провалом. С самого начала, когда Джорди еще был только гостем в их доме, Лукас отнесся к нему настороженно. Новость о том, что мать выходит за этого американца замуж, он встретил с нескрываемой и совсем не детской враждебностью. Лукас наотрез отказывался присутствовать на свадебной церемонии. Уломать его удалось лишь прабабушке – одной из немногих взрослых, к чьему мнению он прислушивался. Леди Бекенхем сказала Лукасу, что он выставляет себя посмешищем и что его отцу было бы стыдно за такое поведение. Только после этого он согласился пойти на свадьбу матери. Леди Бекенхем очень помогала Лукасу наводить мосты с окружающим миром. Когда она умерла, Лукас был вне себя от горя и злости. Он не понимал, почему жизнь отбирает у него тех, кого он искренне и по-настоящему любил.

После смерти прабабушки прошло более трех лет. Адель не помнила, чтобы с тех пор Лукас не то что смеялся, а даже просто улыбался. С почти взрослым упорством он становился все упрямее и несговорчивее, бросая тень на счастье матери, которое она нашла с Джорди.

– Дай ему время, – постоянно твердила Адель, видя, как Джорди удивляет и настораживает поведение Лукаса.

Однако время не помогало, и удивление постепенно сменилось глубоко затаенной злобой. Джорди мало сталкивался с людской враждебностью. Он был дружелюбен и обаятелен, и люди платили ему тем же. Его жизнь текла легко, интересно, не доставляя ему неприятностей.

Лукас был первым, кто не поддался обаянию Джорди, и время лишь усугубляло конфликт между ними.

Во Флеттон они поехали вдвоем. Присутствие Джорди сделало бы эту поездку настоящей пыткой. Адель хотела было взять Нони, но потом решила, что так у них с сыном будет больше шансов поговорить. Увы! За всю дорогу Лукас не раскрыл рта, а когда Адель предложила остановиться и перекусить, наотрез отказался.

– Там поем, – ответил он. – Не пытайся подсластить пилюлю.

Это были его последние слова, не считая угрюмо брошенного «до свидания», когда Лукас вместе с воспитателем провожали ее, стоя на ступеньках знаменитого Западного фасада.

Всю обратную дорогу Адель проплакала. Несколько раз она была вынуждена останавливаться – слезы мешали ей смотреть. Ей было больно расставаться с Лукасом, которого она очень любила, невзирая на его скверный характер. Но не только это вызывало ее слезы. Адель чувствовала себя виноватой и уже раскаивалась. Она подвела Лукаса и тем самым подвела Люка. «Ты просто от него избавилась» – вот что сказал бы ей Люк. Он бы наверняка так и расценил ее поступок. И вряд ли вспомнил бы, что все годы их совместной жизни сам постоянно подводил Адель.

– Дорогая, что-то случилось? – Джорди сел на кровать, взял Адель за руку, но она резко вырвала руку. – Дорогая, в чем дело?

– Неужели не догадываешься? Мне пришлось отвезти Лукаса в эту хваленую школу, которую он явно возненавидит. Не скажу, чтобы у меня она вызвала восторг. Он даже отказался поцеловать меня на прощание. Таким испуганным и сокрушенным я его еще не видела. Как, по-твоему, мне после этого может быть легко и весело?

– Дорогая, но мы же договорились…

– Мы договорились? – Адель посмотрела на него, ощутив новый прилив злости. – Нет, Джорди. Ни о чем мы с тобой не договаривались. Ты поставил ультиматум, и у меня почти не было выбора. Возможно, решение и окажется правильным, но сейчас я таким его не вижу. Мне этот день ужасно тяжело достался, и, если ты не возражаешь, я хочу побыть одна.

Теперь Кит публиковался в издательстве «Уэсли». Ему нравилась структура издательства и сама обстановка. В книжном мире «Уэсли» было новичком, жаждавшим поскорее создать свой круг авторов. По мнению Кита, там работали люди творческие, не боявшиеся новшеств. Очень понравилась ему и его редактор – женщина по имени Фейт Джекобсон, обладавшая потрясающим редакторским чутьем. Литературный агент Кита подготовил для него отличный контракт на три последующие книги.

– Я чувствую себя куда счастливее, – признался Кит Себастьяну. – Их очень ценят в Америке, и это здорово. Тебе бы тоже стоило перейти к ним.

– Не могу, – со вздохом ответил Себастьян. – Если помнишь, про Марию Тюдор говорили, что у нее на сердце написано «Кале». У меня – «Литтонс». Иногда проскальзывает мысль уйти, но потом понимаю: не могу. «Литтонс» – это ведь не только твоя мать. Это еще и люди, которые мне дороги. Джей, Венеция, бедный старина Джайлз.

– Почему-то все называют его бедным стариной Джайлзом, – с оттенком раздражения заметил Кит. – Не понимаю, с чего это он бедный? Добрался до руководства издательством. Не будь он Литтоном, ему бы там вообще не работать.

– Сбавь обороты! Зачем же так грубо?

– Я говорю правду. Прости, если задел тебя. В одном я целиком согласен с матерью. Джайлз не годится для этой работы. Такой руководитель не очень-то украшает «Литтонс».

– Вот ты бы ей и сказал, – посоветовал Себастьян.

Но он знал, что этого не случится. Кит даже не стал сообщать Селии об «Уэсли». Он просто вычеркнул мать из своей жизни.

Ну вот: опять этот парень глазеет на нее, забыв, что здесь не улица, а тихий читальный зал Бодлианской библиотеки. Смотрит в открытую, почти беззастенчиво. Элспет нахмурилась, отвернулась и снова взялась за конспект по «Потерянному раю», который они сейчас изучали. Однако через пять минут Элспет подняла голову и осторожно посмотрела в сторону парня. Тот по-прежнему глазел на нее. Что еще хуже – он ухмылялся. Черт! Он заметил. Заметил, что она глядит на него. Похоже, он ждал ее ответных действий. Естественно, ей нужно было бы не поддаваться искушению. Конечно, парень был довольно привлекательным. Этого Элспет отрицать не могла. Огромные карие глаза, почти черные вьющиеся волосы. Похоже, он не очень-то любил их расчесывать. Элспет уже знала, что он предпочитает носить свободные грубые свитеры и мешковатые вельветовые брюки, тогда как большинство его сверстников носили костюмы спортивного покроя и рубашки с галстуком. Элспет прикинула его рост: наверное, не меньше шести футов. У него были длинные руки, что придавало ему некоторую неуклюжесть. Звали парня Кейр Браун. Злые языки дали ему прозвище Горилла-из-Глазго.