Да, дорогой друг, я и не рассчитываю ни на какой прямой результат. Но все же я вижу, как моя книга в самом деле работает среди разных читательских слоев.

(А второе издание, верстка, еще не вернулась из…[285])

Дорогой Алексей Иванович.

Вы спрашивали меня, тот ли Тимофеев написал статью в Сборнике, который раньше работал в «Детском Мире». Да, тот. До «Детского Мира» он работал в Детгизе, сначала в отделе Народов СССР, потом — в отделе Науки. Человек он интеллигентный, литературный, знающий. За два года работы в «Детском мире» (там он был главный редактор) он успел сделать многое: переиздать Хармса и Введенского, переиздать «Крокодила», разыскать новых молодых поэтов, сколотить вокруг издательства талантливых художников: там Май Митурич, Бруни, Л. Збарский. Начальство его ненавидело, а он давал прекрасные поводы для расправы: человек он очень недисциплинированный, небрежный, неточный — к тому же бабник и выпивоха. Однако литературу знает, любит. Для него Хармс и Будогоская — имена живые и любимые. Без него в «Детском Мире» все снова поросло травой и подернулось пылью.

Пискунов, говорят, прочитав статью, скрежетал зубами. (Это он сказал Тимофееву: «Вы литератор, а у нас советское учереждение»…) Вообще от всех этих симпатичных статеек я добра не жду.

Нового у меня ничего. «Софья» пошла на перечитыванье, но еще не прочтена. «Лаборатория» тоже не прочтена — в цензуре. Мильчин болен. Я здорова, но Герцен меня скоро уморит.

К. И. здоров, очень загорел, целый день сидит на балконе в войлочной шляпе и пишет.

С. Я. 17-го едет в Крым. Переводит Блейка.

Дорогая Лидочка!

Мне переслали из Комарова Ваше письмо. Уже больше недели, как я оттуда выбыл.

Очень рад за Вас, что Вы уже в своем «Пиво-воды». И за Корнея Ивановича, о котором Вы так хорошо написали: представил его себе загорелым, в войлочной шляпе, пишущим с утра до вечера.

Я ему недавно писал — признался в том, что после трехлетних размышлений последовал его совету и решил печатать дневники, посвященные Машке. Готовлю их к печати, сокращаю и отделываю, но что-то меня, признаться, немножко грызет: хорошо ли выносить свою частную жизнь на всеобщее обозрение? И — главное — как на это посмотрит, когда вырастет, наша Машка? Хорошо ли это для нее?

Занялся этим полгода (или около этого) назад потому, что все остальное, над чем работал (а в работе у меня довольно много) затормозилось — на студии, в редакциях или — в портфеле редактора «унутреннего».

А вообще-то работается до противности туго. Завидую Вам и еще больше нашим Учителям и Корифеям — таким, как Маршак и Чуковский.

О смерти сестры Тамары Григорьевны я знал — из письма С. Я. Пишет, что теперь никого не осталось в живых из семьи Габбе.

Сегодня я видел портрет С. Я. в «Литературной» — сердце сжалось. Ведь я не встречался с ним два года? Или три? (Сейчас даже не могу сосчитать.) Как он постарел! И как похудел!

Как обстоят дела с Собранием сочинений К. И.? Он писал мне, что должно выйти в этом году. Это что — подписное издание? Если так — очень боюсь прозевать. И не только потому, что в одном из томов этого собрания К. И. обещал тиснуть статью обо мне. Это вообще вещь весьма заманчивая, как Вы понимаете.

Напишите, пожалуйста. Корнея Ивановича я затруднять такими вопросами не хочу. Простите, что затрудняю Вас.

Дорогой Алексей Иванович. Насколько я могу судить — до подписки на собрание сочинений еще далеко. Постараюсь быть в курсе и представлять Ваши интересы.

Самуила Яковлевича я перед самым его отъездом не видела, но дней десять назад провела у него несколько часов. Да, он очень переменился. Сидит в широком кресле, как гномик — маленький, худенький старичок. Плохо слышит, плохо движется, надрывно кашляет. Но работает очень много по-прежнему, и голос иногда звучит с энергией, с темпераментом, и так же он сердится, и так же читает стихи.

Вам непременно надо исполнить свое намерение и приехать в Москву — приехать с толком, чтобы всех увидать — и его. Недавно что-то было мне грустно по всяким поводам, и я написала — себе самой — такие стихи:

Мои дела очень трудны. Резкое ухудшение с глазами — боюсь, как бы мне не запретили на время читать. Ох, не по плечу мне Герцен… Сейчас сижу над версткой «Лаборатории»; она была подписана к печати, но Горлит требует изменения страниц о разгроме редакции (новых). С «Софьей» в «Сов. Писателе», кажется, кончено.

Дорогой Алексей Иванович.

Вы спрашиваете меня о Герцене.

Худо. Очень.

Последний срок сдачи книги в ЖЗЛ — 1 декабря 63 г. (Третья отсрочка.)

В книге будет глав 18–20. Я уже более года пишу четвертую.

Одно время книга совсем сидела на месте, теперь чуть-чуть тронулась. Теперь мне ясно, что я ее напишу — но не раньше 65, а то и 66 года.

Что скажет мне издательство 1 декабря — не знаю. (На мне 10 000 аванса.)

Но это еще не вся беда моя.

Год назад Гослит заключил со мной договор на 4-х листную книжку о «Былом и Думах» — для серии «Памятники мировой литературы».

Написать книжку о «Былом и Думах»— это моя мечта. Мне кажется, с этим я справлюсь. Но бросить ту книгу! Это тяжело, а зараз делать 2 работы я не умею.

Я мечтала хоть 4-ую главу кончить и тогда уже перейти на «Былое и Думы». Но и этого нельзя, надо просто бросить 4-ую, потому что срок книги о «Былом и Думах» — 1 декабря 63, а я ее еще не начала…

Чтобы избежать катастрофы хотя бы с Гослитом, я 1 июля бросаю 4-ую главу на полуслове и пересаживаюсь за «Былое и Думы».

Все это неладно — и я живу в ощущении горечи, неудачи, катастрофы и надвигающегося безденежья.

Вот Вам полный отчет.

_____________________

Очерк Абрамова — очень сильный — Вы наверное давно читали[287]. Я прочла только теперь.

А читали ли Вы в журнале «Проблемы мира и социализма», 1963, № 5 интереснейшую статью Карякина: «Антикоммунизм, Достоевский и достоевщина»? Непременно прочитайте, если достанете. Я если достану — пришлю.

К. И. не совсем хорош — заработался, переутомился. Пишет наново книгу «Искусство перевода» и статьи в газету.

Дорогой Алексей Иванович, «семь бед — один ответ». Я не поздравила Машеньку с ее днем рождения, не поздравила Вас, не отозвалась на Ваше письмо… Простите меня, друг мой. Это не от невнимания, а просто я живу в суете, в хлопотах, в работе и в каком-то постоянном нездоровье. У Герцена встречается такое слово: «немогута».

На днях Вы получите мою книгу — 2 изд. «Лаборатории». Я напишу на титуле, какие там новые страницы. Прочтите их и напишите суждение… Хотя главная вставка (о разгроме редакции) сильно сокращена и искалечена — я все же рада, что удалось назвать имена погибших… Рада также, что удалось вставить страничку о Васильевой… А все золотой человек — Мильчин. Без него ни 2-го издания не было бы, ни вставок.