…Когда появился доктор Милош, он дремал. Или делал вид, что дремлет – он всегда был непредсказуем. И открыл глаза не сразу, и не открыл, собственно, а приоткрыл – чуть-чуть, чтобы было понятно – он не спит.
– Привет, Милош, – негромко сказал он.
– Здравствуй, Лазарь, здравствуй, Доктор, – доктор Милош уселся на стул, с которого несколько минут назад поднялась Тина.
– Ну, как наши дела?
Глаза Доктора приоткрылись чуть шире.
– А ты будто не знаешь… Не задавай дурацких вопросов, мне, во всяком случае. Не забывай, я пока еще тоже – врач. Хоть и твой пациент. Впрочем, пожалуй, уже нет. Точно – нет. – он сделал попытку улыбнуться, у него не получилось.
– Сегодня вечером я перейду в другую клинику… Туда. – он поднял глаза к потолку. – Скорей бы уже, что ли…
– Не смей так говорить! Именно потому, что ты – врач. К тому же, не просто врач, ты – Доктор. Я у тебя учился, мы все учились у тебя, Лазарь, не смей даже думать!
– Я не думаю, я – знаю. Послушай, зачем нам играть друг с другом? Ты знаешь, как мне больно. Ты знаешь, что эта боль никуда не уйдет, она станет лишь сильнее и мучительнее, Милош. Ты хочешь, чтобы я продолжал мучиться? Это твоя плата за все то, что я тебе дал? Послушай, мы оба знаем, чем ты мне обязан, правда? Сегодня ты вернешь мне долг, и счет будет закрыт. И это правильно. Я сознаю, что я делаю, и не надо говорить со мной, как с ребенком… – он сделал паузу и несколько раз глубоко вздохнул.
– Я уже простился с Тиной. Значит – пора…
– Что значит – простился? Я встретил ее сейчас внизу, она меня даже не заметила, на ней просто лица не было… Что ты ей тут наговорил? И что – пора?
– Видишь ли, друг мой, мужчины между собой обычно об этом не говорят. Но сейчас – и мне – можно. Тина – моя женщина, понимаешь? Не просто моя жена, мать моих девочек – моя женщина. Я любил и люблю ее всю жизнь, сколько знаю. И она – меня. Мы – друг друга. Так не бывает – да, но с нами это случилось. И я не могу оставить ее просто так. Так – это значит обречь ее на муки, которые превратят ее жизнь без меня – в пытку. Я не могу себе этого позволить. Я всегда старался оставаться мужчиной – в любой ситуации и сейчас – тоже. Поэтому я сделал так, чтоб она меня возненавидела. Я сказал ей сейчас, что всю жизнь изменял ей с разными женщинами, понимаешь… Солгал ей. Ей тяжело, я знаю, но это поможет ей жить дальше. Того, кого мы ненавидим, похоронить – проще, согласись. Я хочу, чтобы ей было проще. Легко не будет, проще – да… Потому, что она очень гордая… Знаешь, какая в ней кровь? Впрочем, это сейчас неважно. Я рассказал это тебе, чтобы ты понял – пути назад у меня нет. Потому, что я не смогу с этим жить, значит, мне нужно умереть… Мне правда пора, Милош, это не шутка…
– Ну и натворил ты дел, Доктор… Что ж делать-то теперь, а? Что делать, скажи…
– Да особо ничего делать и не придется. Просто сегодня вечером ты введешь мне не обычную обезболивающую дозу морфия, а двойную – и все. Я засну и не проснусь. А утром ты позвонишь ей и скажешь. Она знает. Она ждет. Вот только не рассказывай мне, что это преступление, что ты не знаешь, что морфий на учете – не рассказывай. Мы оба знаем – как, потому что работаем в больнице всю жизнь. Это все. Ты понял? А теперь иди, мне надо побыть одному. И – спасибо, Милош, я не зря всегда полагался на тебя, почти как на себя…
Тина подошла к машине, припаркованной на больничной стоянке. Уселась справа. Закурила. На водительском сиденье сидел высокий, моложавый мужчина. Он слегка повернулся к ней и внешней стороной ладони провел по ее щеке.
– Ты выглядишь измученной, дорогая… Что там? Хочешь рассказать мне?
– Подожди, – она мотнула головой, – У тебя есть выпить?
Она взяла у него из рук маленькую фляжку и сделала глоток. Поморщилась.
– Ненавижу этот сорт виски, черт… Думаю, он умрет сегодня ночью…
– Почему ты так решила?
Она усмехнулась.
– Я знаю своего мужа. Я знала, чувствовала, что он должен это сделать перед самым концом, и он – сделал.
– Что?
Она помолчала немного, сделала еще глоток из фляги и сказала:
– Он признался, что изменял мне всю свою жизнь… Что делал это просто так. Просто так… Что кается…
– А ты? Что?
– Я? Сделала вид, что поверила, как же иначе. Ведь он уверен, что теперь мне будет проще пережить его смерть.
– А это не так?
Она взглянула на него и отвернулась.
– Вы все – идиоты! Господи, какие же вы все идиоты! Ни один из вас, даже самые лучшие из вас не смогут понять, что это такое, когда женщина – любит. Я люблю его, понимаешь ты! Только его – одного. Все вы, все, кто был у меня, все, с кем была я – не стоите его седого волоса. Даже внешне – вы все похожи нанего, ясно тебе! Все, как один…
– Тина, успокойся…
– Заткнись! Ты слышишь, он умрет сегодня ночью! Без меня! Я не услышу, не приму его последний вдох, последнюю секунду его жизни… Сам того не понимая, он лишил меня последнего утешения – быть с ним рядом – сейчас… Он – единственный, кого я любила и люблю, и он не смог понять до конца, что для женщины любовь – не радость, а – страдание… И я вынуждена принять это, только чтобы облегчить ему – смерть. Он отнял у меня последнее, что я могла ему дать. Что у меня еще оставалось. Даже это… ты понял? Все кончается! Все! Всему рано или поздно приходит конец… и только она остается – одинокая, несчастная, никому не нужная – любовь…
Она заплакала…
Назавтра, в восемь утра, ей позвонили из больницы. Она была готова.
Она была – в черном…
Кувшин
Это – вымысел.
В то время, о котором речь, этого просто не могло случиться, а будущее еще не настало. Этого не было.
Но это – правда…
1. Когда тебе восемнадцать
– Говори, я так люблю тебя слушать, я всегда улетал от твоего голоса, от твоих слов… Ну, говори, я услышу…
Восемнадцать мне было очень долго.
Лет, пожалуй, до сорока.
А в сорок я влюбилась.
Так кончилась моя молодость.
Восемнадцать – это когда лежишь на траве, раскинув руки, вдыхаешь в себя небо и думаешь о былинке, которая щекочет тебе сгиб локтя.
И пусть по ней ползет детеныш божьей коровки.
– Или пчела…
А ящерицы отбрасывают серебряные хвосты.
И нет такого слова – завтра.
Потому что сегодня длится вечно.
В этом долгом солнечном сегодня происходили счастливые и грустные события, защищались дипломы, игрались свадьбы, рождались дети, появлялись, исчезали и уходили друзья…
А травинка оставалась. И запах – летний, густой, пряный – был всегда со мной.
И вдруг я поняла, что повзрослела.
Лет в сорок… Пожалуй. И никто не виноват.
– Конечно, никто. А кого винить – бога, судьбу, самих себя? Никто не виноват…
Человек, которого я полюбила, был гораздо старше меня. Банальная история. Эпистолярный роман.
– Красиво звучит.
Вернее, он начинался, как эпистолярный, а в какие дебри он нас завел и какое сумасшествие заставил испытать…
Я писала магистрат по античной литературе, собирала материалы по разным библиотекам мира, побывала в Греции, успешно защитилась, но от античности так и не смогла уйти – увлеклась не на шутку, и в какой-то момент времени поняла, что не смогу уже без этого жить.
Чтобы как-то упорядочить накопленные знания и оглядеться в поисках будущих перспектив, я решилась и, наконец, завела собственный сайт. Сайт античной литературы. Началось практически круглосуточное общение в сети с такими же фанатиками, кофе за полночь и долгие взаимоприятные разговоры ни о чем.
Вот именно в такие моменты оправданного безделья и увлечения собой и своей исключительностью и подкарауливает нас дедушка Фрейд – и я не оказалась исключением.
