– Что нужно, чтобы узнать эту тайну? – Я будто со стороны слышала собственный голос, так тускло и низко он звучал.

– Все ваши силы. Все ваши устремления. Вся ваша страсть. Все ваше отчаяние. Вся вы. Не меньше.

– Сколько времени?

– Никто не знает.

– Где?

– В вас.

– Кто будет меня учить?

– Вы сами. И еще несколько человек помогут вам вспомнить то, что вы уже знаете.

– А вы?

– Я буду среди них.

– Как часто мне придется наведываться в замок?

– Вы не будете сюда наведываться. Вы будете здесь жить – столько, сколько будет вам отмерено Ридом.

С неслышным звоном мой стеклянный шар треснул и раскололся. Ураганный шквал мыслей обрушился на меня, сметая тишину и абсолютную сверкающую хрустальность, в которую я была вморожена один вздох тому назад. Как? Мне остаться здесь? А отец? А Ферриш, старый приятель и жених? Что скажут? Что подумают? Отец не перенесет. Позор на всю семью! А моя жизнь? Будущая семья, дети, замок, челядь, охота, балы? А потом тихая благородная старость и…

– И смерть, меда.

Этими словами Герцог словно захлопнул дверь, и шум в голове утих, словно его и не было. Остались лишь невыразимая печаль и какое-то непроглядное бессилие.

– Что мне делать?

Мы снова встретились глазами. В его взоре было столько безмятежности, что мне хотелось потеряться в нем насовсем.

– Я не смогу решить за вас, фиона Ирма, – неожиданно устало проговорил Герцог, – но у вас есть время подумать. До захода солнца. О еде и питье не беспокойтесь – о вас позаботятся. Через полчаса ваша повозка будет стоять под окнами. До заката вы либо покинете замок и вернетесь к отцу, либо… – Герцог развернулся и начал спускаться по винтовой лестнице.

Не сознавая себя, я обеими руками вцепилась в оконный переплет. Пронизывающий ветер забирался в складки шали и платья, раня кожу жестокими ледяными пальцами, но я словно онемела изнутри. Я бесцельно, бессмысленно блуждала взглядом по заспанным лесным просторам. А снизу возносился мне навстречу свободно парящий Рид.

Я не помню, сколько времени провела с улыбавшимся мне Всемогущим, но мало-помалу оцепенение оставило меня. Сырой сизый туман расселся по швам, раздерганный поднявшимся борзым ветром, и в прорехи облаков глянула синева. Я смертельно замерзла, а ноги освинцовели.

У основания винтовой лестницы на трехногом табурете восседал знакомый слуга, невозмутимый и спокойный. Он довел меня до обеденной залы, а оттуда я уже знала дорогу к себе.

Скрывшись от ветра, от неба и от того Рида, я вновь погрузилась в пучину смятенных вопросов. Я металась от стены к стене, бессмысленно трогая и вслепую переставляя что-то на полках. «Отец не переживет. Отец не переживет», – колотилось погремушкой у меня в голове. Я словно видела его: вот он одиноко сидит в библиотеке, постаревший, плечи горестно опущены… Старается сдерживать слезы, в темных узловатых пальцах подрагивает на цепочке распахнутый медальон. В створках – мой портрет, мне восемь, и материн, сделанный, когда она была молода и весела. И жива. Я вижу отцову гриву совершенно седых волос, не ухоженных и не умащенных с того самого дня, когда ему сообщили о моем… да-да, о моем предательстве.

Меня вдруг пронзило видение: отец в гневе, и нет ничего страшнее, ничего кошмарнее стальных глаз его и раскаленного льда его голоса. Болезни и смерть – едва ли не химеры в мои годы, что значили они в сравнении с отлучением от сердца этого седого, красивого мужчины, лучше которого нет никого в целом свете? Хотя бы на миг… Тогда на чудовищный и дикий вопрос, чью любовь и защиту я боюсь потерять больше – отцовскую или Господа Рида, – я не задумываясь сказала бы, что отцовскую. Такова была моя богомерзкая правда.

Воображение уже услужливо подсовывает картины: вот меня предают семейной анафеме. Призраки горестных, негодующих, осуждающих меня братьев, кузенов и кузин, теток, дядьев заполонили комнату. Потрясенный и смертельно разочарованный Ферриш, отныне и навсегда – потерянный старый друг по детским играм, более не отец моим будущим детям. Гулкие голоса гремят в голове дюжиной злых колоколов. Предательница, обесчестившая имя Троров! Недостойная, падшая! Паршивая овца! Вычеркнуть ее имя из семейных списков и забыть как не рожденную!

Нет, такого не пережить. Никто больше не станет любить и защищать меня. Я никому не нужна в этом мире, кроме моей семьи. Я просто умру. Умру. Я оплакивала саму себя. Все внутри вздрагивало и сжималось, меня бросало то в жар, то в холод, платье, напитанное липким потом, прикипело к спине.

Ум-акробат вдруг совершил неожиданное сальто, и шарманка воображения сыграла мне песенку про то, что может ждать меня впереди, если я окончательно свихнусь и останусь в замке. Песенка получалась довольно бестолковая. Что я знала? Герцог и, по всей видимости, еще какие-то люди раскроют мне тайну еретического изображения. Вероятно, меня посвятят в какое-то темное апокрифическое таинство, за которое, вне всяких сомнений, мне придется еще неизвестно какой ценой заплатить. И для этого необходимо оставаться «гостить» у почти незнакомого, невообразимо странного человека. Неженатого, судя по всему, мужчины! Нелепость? О да, подтвердил холодный голос здравого смысла.

Но, каким бы очевидным ни казался выбор, блаженство его отсутствия было мне недоступно. Я почти слышала глубоко внутри тихий настойчивый зов, заглушавший базарную суматоху рассудка. Кто-нибудь, пожалуйста, решите за меня!

И тут меня осенило. Книга Рида! Я бросилась к «Житию и Поучениям», покоившимся на полу у самого ложа, упала на колени перед книгой, под пальцами замелькали страницы. Я искала ответ. Любой ответ. И ответ был дан мне – единственный, недвусмысленный: следует незамедлительно покинуть замок и первым делом рассказать отцу Алфину об этом гнезде ереси. Ну, в худшем случае забыть это все немедленно и навсегда. Так учил Господь Рид. И я впервые в жизни с ужасом осознала: мое «правильно» и «Житийное» «правильно» могут иметь очень мало общего. Впервые в жизни незыблемая почва под моими ногами заходила ходуном. Кто-нибудь, помогите же! Я шатко поднялась на ноги и выглянула за дверь.

Коридор был пуст и тих. Но справа на табурете я заметила поднос, который позаботились разместить так, чтобы я сразу его увидела, но при этом никак не могла сбить, если бы вдруг бросилась вон из комнаты. На подносе – небольшая накрытая супница, сыр, хлеб, гроздь винограда и яблоко. Под табуретом, укутанный в синий войлок, стоял чайник.

Только взяв поднос в руки, я увидела: за супницей прятались крохотная синяя роза и песочные часы, а под ними белела записка. Я поспешно внесла поднос в комнату, поставила его прямо на полу перед камином и выдернула послание. В нем тонким почерком без наклона чьей-то уверенной рукой написана была одна-единственная фраза, начисто, как мне показалась, лишенная смысла: «Позвольте решению принять вас».

Я с тревогой взглянула на часы. Песок из верхней капсулы уже на две трети перебежал в нижнюю. Он сыпался тонкой, почти невидимой струйкой, но я знала, что солнце тем не менее сегодня сядет. И очень скоро.

Предложенные мне яства заслуживали куда большего гастрономического внимания, я же едва различала вкусы. Муки выбора незаметно утихли. Разумеется, я уезжаю.

Теперь все метания и колебания вызывали недоумение во мне самой, а истекшие сутки казались грезой. О нагом Господе стоит просто забыть. Я уезжаю.

Я поискала глазами платье, в котором вчера приехала в замок, и, к своему довольно умеренному удивлению не обнаружила его. Что ж, придется ехать в этом балахоне… По дороге придумаю, как объяснить мой наряд. Поднявшись со своего бивуака у камина, я еще раз на прощанье оглядела спальню, на ходу подобрала с подноса цветок и вышла. Привычный слуга спрыгнул с табурета, и мы быстро и молча проследовали знакомым путем до входных дверей. Уезжать не прощаясь – нагрубить, если не оскорбить гостеприимных хозяев, подумалось мне, но встречаться с Герцогом сейчас я почти боялась: я даже не сумею выдержать его взгляд, заговорить с ним – тем паче. Я замерла у порога. Всего один шаг – и я покину этот дом. И тут остро и больно сжалось сердце: как быстро и яростно пронзил меня этот странный фион Коннер, до какой-то очень потайной глубины. Вдруг более всего мне захотелось остаться рядом – еще говорить с ним, еще слушать этот голос. Но тут слуга церемонно набросил мне на плечи плотный и приятно тяжелый плащ с глубоким капюшоном. Точно такой, как был у Дерейна в минувшую ночь. Плащ герцогства Эган. Ночь герцога Коннера обнимала меня – и провожала.