– Не трудитесь, драгоценная фиона. Я сам себя поблагодарю, извинюсь и извиню. Сладчайших сновидений. Ах да… фигу, разумеется, вам доставят в покой незамедлительно.

Не помню, как провожатый вывел меня из гостиной. Я лишь ощущала всей спиной плотный неотрывный взгляд. В коридоре наваждение начало развеиваться, и я смогла наконец рассмотреть спутника. То был один из моих спасителей – худой юноша с заплетенными в косы мокрыми волосами, которые теперь почти высохли и небрежно рассыпались по широким плечам.

– Как прошел ужин, фиона Ирма? – В глазах молодого человека поблескивало озорство, но он не насмешничал, и я, хоть и все еще настороже, дерзнула ответить:

– Благодарю вас, фион Дерейн. Все было очень вкусно. Герцог – замечательный… хм… собеседник.

– Несколько эксцентрический, быть может? – Дерейн явно упивался моей растерянностью.

Я промолчала. Слишком много всего произошло за этот вечер, и я не склонна была плодить непонятности.

Мы прошли уже узнаваемыми коридорами и лестницами. А вот и моя комната.

– Спокойной ночи, фиона нола. Завтра меня здесь не будет, а вот чуть позже почту за честь вновь вас видеть.

– Благодарю вас, фион Дерейн. Спокойной ночи, фион Дерейн.

Лишь когда дверь затворилась и я, на ходу сбросив сандалии, упала прямо в платье на постель, в вожделенном уединении до меня наконец дошел смысл последних слов Дерейна: в этом доме полагают, что я останусь погостить. Вот уж нет, покорно благодарю, подумала я, вспомнив о закончившемся, слава Риду, ужине.

Герцог был не совсем прав: во сне я утонула не мгновенно.

Никакая усталость не отменяла вечернего Обращения к Риду.

Я извлекла из дорожной сумки потрепанный томик «Жития и Поучений». Как всегда, открыла наугад. И почти не удивилась, прочитав на развороте слева: «Речение Второе. О благовоспитанности». Я знала его наизусть – брат Алфин, мой наставник, выписанный из Святого Братства отцом специально для меня, начинал с этой главы любые наши занятия. «Благовоспитанность – спасительный плот в море разговоров людских, убежище от сердечной смуты и корень воздержанности и благородства настоящего». Я привычно повторила эту – последнюю – строку Речения, представила, как слова одно за другим падают золотыми монетами в сокровищницу моей души. В точности как учил согбенный брат Алфин.

– «Рид Милосердный, Всесильный и Всезнающий, благодарю Тебя за науку и поддержание ума моего в покое и воздержанности». – Я прошептала Обращение – и не ощутила сердечного трепета, обычно сопровождавшего произнесение осененных временем слов.

Вторым обязательным священнодействием перед сном был ритуал общения с дневником. Я завела свой первый альбом для записей, когда научилась начертанию букв. Поначалу я лишь запечатлевала произошедшее за день, и дневник долгое время был мне другом и советчиком, проводником, утешителем и даже учителем. Но после того, как между мной и этим ничем не примечательным альбомом впервые произошло нечто совершенно для меня необъяснимое, на свои писания мне пришлось посмотреть иначе.

Однажды поздним вечером, когда весь дом уже давно погрузился в сон, я записывала, как обычно, что происходило в тот день со мной, у меня на уме и в сердце. И вдруг – то ли благодаря случайному слову, проросшему в голове, то ли подвернувшемуся шалому обороту – словно потеряла сознание. Рука словно сама собой понеслась над бумагой, буквы натекали одна на другую, слова бились во мне, как обезумевшие; мне казалось, что я одержима чем-то внешним, бо́льшим, чем я сама, и оно, истомившись, рвется наружу. Сейчас даже не помню, о каком событии шла речь, – может, о первом купании после стылых месяцев или о какой-то особенно дерзкой верховой вылазке с Ферришем… Само приключение потеряло всякую ценность в сравнении с той смутной неукротимой силой, что держала меня за кисть в те лихорадочные мгновенья.

Оно ушло почти столь же внезапно, как и явилось. В пересохшее русло ума хлынули мысли. Странно: не было мне ни страха, ни сопротивления. Я лишь ощутила горячечную слабость и гулкую солнечную пустоту внутри. А вместе с этой пустотой пришла грусть – такая навещает детей, когда их любимая птица улетает на зиму в теплые края. Я заскучала по этому прикосновению, едва успев его проводить. С тех пор я писала, втайне лелея надежду, что смогу приманить это чудо вновь.

И оно вернулось – и не раз! Если я бралась писать ежедневно, испещряя торопливыми завитушками букв страницу за страницей, то хотя бы единожды в месяц незримый «друг» навещал меня в моем уединении. Ни одна живая душа (даже Ферриш! ) не знала об этой моей тайной «дружбе».

И вот сегодня впервые за несколько дней я вернулась к дневнику. Сон, хоть и с некоторым опозданием, уже накрыл мне лоб своей властной дланью, и я не осилила и полстраницы, решила отложить подробный отчет до завтрашнего вечера, когда смогу спокойно расположиться дома в библиотеке и привести в порядок свои воспоминания обо всем произошедшем.

Задув свечи, я лежала, глядя на простуженные отблески догоравшего каминного пламени. Под прикрытыми веками заскользил ушедший день. Неожиданно меня посетила беспокойная мысль: как мало я знаю о себе и как смехотворно узко то пространство обстоятельств, в которых мне свободно и безмятежно. Всегда мнилось, будто мир принадлежит девицам на выданье – если на них не менее трех слоев батиста, под ними сытый смирный конь, а за спиной всегда возвышается седовласый красавец-отец. Как же легко, оказывается, вышибить меня из седла, и вот уж я – беспомощный, глупый младенец. В подвздошье заворочалась обида, странная слепая тревога. Вскоре, однако, усталость взяла свое.

…Наступившее утро затопило мою спальню дымным сизым светом. Я не двигалась, не торопилась вдохнуть день, медленно собирая мир из вчерашних осколков и восстанавливая в изумленной памяти события, которые привели меня в эту комнату. Набросила на плечи шаль, выбралась из постели и подошла к окну.

Дождь, по-видимому, не прекращался всю ночь, но с приходом утра почти стих, и сейчас за окном не видно было ни зги: деревья обволакивал глухой туман. Угадывались очертания лесистых холмов, в эти ноябрьские дни – буро-серых. Я попыталась определить, в какой стороне замок фиона Колана, и так понять, где же находятся таинственные владения герцога Эгана. Но солнце не проникало сквозь одеяла тумана, и точку восхода было не угадать. Стены толщиной в четыре локтя и окно на высоте моей груди не позволяли высунуться наружу. Расспрошу-ка лучше Герцога за завтраком.

Ох, Герцог. Через силу пришлось самой себе признаться: любопытство мое ничуть не убавилось. Напротив, освеженная сном, я рвалась исправить вчерашние оплошности, допущенные в разговоре с фионом Эганом, произвести благоприятное впечатление. И, не скрою, я жаждала отыграться за его словесные трюки – и желала подружиться с ним, в глубине души надеясь, что после того, как я сегодня покину пределы его владений, мы сможем даже приглашать друг друга в гости.

Одевшись, я выглянула в коридор. На высоком трехногом табурете у моей двери неподвижно сидел слуга с бесстрастным лицом: это он вчера сопровождал меня к ужину и теперь опять повел знакомым путем. Ни о том, сколько ему пришлось проторчать под дверью, ни о времени своего пробуждения я не имела ни малейшего понятия.

Мы проследовали вдоль высветленных рябым пасмурным днем коридоров. Из узких окон, расположенных на разной высоте – то совсем почти у пола, то на пару локтей выше моей головы, – сочился по каплям все тот же перламутровый, почти плотный свет. Мне дали довольно времени на умывание в жаркой ванной комнате, наполненной густыми эфирными ароматами. Духов я нигде не нашла – зато не было недостатка в маслах и душистых притираниях. Не осмеливаясь наносить незнакомые благовония, коих тут было намного больше, чем известных мне, я выбрала старые добрые корицу и лимонник – для волос и запястий.

Молчаливый провожатый терпеливо дождался окончания моего утреннего туалета, проследовал со мной до знакомых дверей с чешуйчатыми ручками и там откланялся. Безмятежный и, похоже, необычайно долгий сон сообщил моему сознанию пронзительную ясность. Теперь я заметила, что маленькая зала перед входом в гостиную – отдельная башенка с окнами в каждой четверти круга. Я начала привыкать к тишине и неподвижности замка. С веселым азартом изготовившись для словесных баталий, я вдохнула, выдохнула, умиротворенно улыбнулась и – толкнула дверь.