— Я Вереда. Нужно идти, пошли — разобрал он.

Дура — подумал Валерий. Если бы у него голова не была забита любовными мечтаниями, она бы сейчас валялась с перерезанным горлом. Но ничего этого Буховцев не сказал, отпустил девушку, и заметил, что та под конец вырывалась неохотно, а вырвавшись, смотрела на него загадочно.

— Веди — сказал он, и Вереда повела его вдоль реки оврагами в сторону небольшого березового леса.

Саму дорогу Валерий не запомнил. Спуски, подъемы, снова спуски. Глаза привыкли к темноте, но все равно несколько раз он едва не грохнулся на землю. Его ночной переход закончился на поляне у края оврага, окруженной волнующимися под ветром молодыми березами. Недалеко была река, и совсем рядом, в прогалине кустов, виднелся лагерь. В углу поляны был огромный, похожий на германский дом, шалаш. Листья покрывавших его ветвей пожухли, и в округе стоял знакомый запах сухих березовых веников. Запах особо чувствительный в чистом, ночном воздухе. Видимо шалаш ставили давно. Буховцев посмотрел на шалаш, на Вереду, и положил руку на кинжал. Кто знает что там? Вереда поняла его по — своему, подошла, откинула полог, и Валерий мигом забыл все опасения. Внутри была Альгильда.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом, видя что девушка встала, Буховцев бросился ей на встречу. Они встретились, и Альгильда повисла у него на шее. Валерий стоял, гладил ее волосы, шею и спину, а она вцепилась в него как котенок и не отпускала. Наконец объятия Альгильды ослабли, и он смог, заглянуть ей в глаза. Там было столько любви и желания, что удержаться было сложно, и Буховцев приник к ее губам. По телу девушки прокатилась дрожь возбуждения, но она все же отстранилась и что‑то сказала Вереде по–германски. Та кивнула и исчезла на краю поляны.

— Пошли Марк — она взяла его за руку и повела в этот странный дом–шалаш.

Внутри было достаточно просторно. На полу в качестве подстилки лежала шкура мехом вверх, а в углу неярко горел масляный светильник.

— Чей это дом? — спросил Валерий.

— В прошлый приезд к наместнику здесь жил Денториг сын Байторига, один из вождей сигамбров. Они всегда останавливаются в этом лесу. Денториг приходится нам родней — пояснила Альгильда.

Она села в углу на шкуры и смотрела на него с ожиданием и любопытством. Очень это было подозрительно. В его время так смотрели молодые девчонки, у которых от влюбленности шла кругом голова. Приятно конечно, но кто‑то же должен в такие моменты шевелить мозгами.

— Как тебе удалось уйти незаметно, тебя не будут искать?

— Туснельда скажет, что я сплю. В нашу палатку ночью никто не заходит — прыснула Альгильда, радуясь проказе.

Натурально девчонка.

— А Туснельда никому не расскажет?

— Зачем? — удивилась она — разве про такое рассказывают — она была серьезна и немного обижена.

— Прости — сказал Валерий как можно мягче — я просто за тебя беспокоюсь. Люди разные бывают.

— Я знаю, но мы с Туснельдой выросли вместе. Часто случается, я ее тоже прикрываю — потом улыбнулась — хотя, такого не было ни разу.

Они замолчали на короткий миг, и в разговоре непроизвольно возникла пауза. Девушка смотрела на него в ожидании, а Буховцев не знал, что сказать. Непривычное для него состояние. Он вспомнил о подарке, достал из — за пояса подвеску, и протянул ее Альгильде.

— Прости, я не знаю ваших обычаев, но все это время думал о тебе и вот решил подарить, чтобы и ты думала обо мне — он увидел, как вспыхнули удивлением и радостью глаза девушки.

— Это мне Марк? — с сомнением спросила она.

— Тебе любимая — как можно убедительнее подтвердил Валерий.

Она взяла подвеску, поднесла ее к светильнику и внимательно рассмотрела, а когда обернулась, ее лицо сияло.

— Марк, я тоже думала о тебе все это время — она вскинула руки и бросилась ему на шею.

На этот раз им никто не мешал, и Альгильда отстраняться не спешила. Поцелуи становились требовательнее и жарче, девушка уже тяжело дышала, и мелко подрагивала в его руках. Буховцев и сам мало чего соображал. В голове на короткий миг словно что‑то помутилось. Его губы искали ее губы, а руки пытались снять столу. Только это было не так просто. Ткань обтягивала тело плотно. Она снова отстранилась и загадочно смотрела на него, словно что‑то для себя решая. Глаза Альгильды горели лихорадочным блеском. Она взяла в руки подарок, посмотрела на него и нервно хохотнула.

— Что мне с ним делать Марк? У нас не дарят девам таких подарков.

— Совсем?

— Нет, дарить можно, но подарок принимает отец, или кто‑то их старшей родни.

— Ты хочешь, чтобы я передал подарок Сегесту?

Альгильда задумалась. Смотрела на подвеску, перебирала цепь и гладила камень. Было видно, что вещь ей очень понравилась.

— Но как по–другому я смогу его носить? Сама я могу принять подарок только от будущего мужа — сказала она с легкой досадой.

— Ну, так прими — спокойно сказал Валерий.

Альгильда посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами, словно не веря услышанному. На ее лице в короткий миг промелькнула гамма чувств от недоверия до ослепительной радости.

— Марк? — спросила она.

— Да любимая, я хочу быть твоим мужем. По римским законам — добавил Буховцев.

Она вскрикнула, и снова кинулась ему на шею. На этот раз напор был так силен, что Валерий едва не опрокинулся на шкуру. Дальше все происходило словно в тумане. Они больше не стали себя сдерживать и через миг в угол полетели и туника и стола. Буховцев покрывал ее дрожащее, извивающееся тело поцелуями, а Альгильда тихо всхлипывала и стонала. Даже момент когда он вошел в нее Валерий помнил плохо. Все это было лишь продолжением того безумия, в которое они окунулись, и слабо воспринималось его, на короткий миг отключившимся рассудком. Несмотря на то, что Альгильда только что лишилась девственности, они предавались любви до рассвета. Перед тем как заснуть, Валерий вспомнил то, что его занимало еще недавно.

— У тебя слишком долгое имя. Как зовут тебя близкие?

— Альги — обессилено прошептала она, уткнувшись головой ему в грудь.

Буховцев положил руку на накрывшую его тело копну светлых волос, и они уснули на шкурах, под плащами. Наверное, это был его первый беззаботный сон в этих лесах, но длился он не долго. Вскоре они проснулись под крики петухов из канаба.

Было восемнадцатое июля — день битвы при Аллии, или 'Плохой день' как его называли римляне. В этот день все государственные учреждения закрывались. Да что там, даже обычные дела предпочитали не начинать и не вести, ввиду их предполагаемого неудачного конца. Этакая 'пятница тринадцатого' раз в году, принятая на государственном уровне. Тоже было и в легионах. Кроме караулов и обязательных работ все отдыхали. Редкий для легионов день отдыха, почти как Форс Фортуна. Разница лишь в том, что никто ничего не праздновал.

Валерий сидел один в трибунатной палатке, вспоминал свой давний сон и события прошедших двух недель. Тогда, в Нижнем, Лютаев говорил что битва, которую он видел во сне, была битвой при Аллии. Что же, если это так, то он хоть в видении был свидетелем этого печального события, которое так странно поминали римляне. Собственно с этого сна все и началось. Почему с него, как сон с ним связан? Буховцев не знал и ответов не находил. А они были, теперь он в этом не сомневался. Ломать голову над непонятными материями, про которые он сейчас все равно не узнает, ему не хотелось. Куда более занимали последние события.

После первой ночи с Альгильдой, он встречался с ней в том же странном шалаше еще два раза, и эти встречи вспоминать было куда приятнее. Бурная ночь закончилась, и днем он отсыпался в лагере, навестил Луция Цедиция. Префект поздравил его с первым выигранным боем, подивился походу к 'проклятой дыре'.

— Трибун, ты меня удивил. Я же шутил тогда насчет похода, а ты я вижу, спелся с Филаидом. Вот уж не ожидал.

Они неплохо посидели. Потом был разговор с Манием о делах в главном лагере. Авл много чего рассказал, а сам с интересом смотрел на трибуна. Гадал, с чего это так быстро хмурое, озадаченное выражение на лице хозяина сменилось на глупую, счастливую улыбку. Вероятно, так с глупой улыбкой он и ходил целый день, а вечером снова встретился с Альгильдой. Выражение лица у нее было такое же, как и у Валерия только с налетом загадочности, а под глазами тени.