— Одну минуточку, — отозвался Семенихин. — Тут Майя Александровна просит помочь организовать в школе авиакружок.

Майя — вся внимание, даже губу прикусила, — ждет, что ответит командир, который шутит-шутит, а смотрит строго.

— Поможем, — сказал он, — но начинать надо с нового учебного года. А чем вы порадуете в праздник? — обратился он к Майе и, не дожидаясь ответа, попросил — Знаете, спойте о наших соколах что-нибудь задушевное. Ох, только боюсь, потеряют соколы голову.

На полигон мы прилетели рано утром. Земля, перепаханная взрывами бомб, пружинила под ногами, источая темную болотную воду. Привязав самолет к двум нарядным березкам, которые, словно подружки, склонились одна к другой и тихо шептались о чем-то, мы пошли к вышке. Трава под ногами была мягкой, холодной. Пахло грибами и плесенью. Скоро дорога вывела на болото, густо заросшее камышом, — его здесь совсем не срезали, боялись попасть под бомбежку. Когда я цеплялся сапогом за стебли, с них слетала серебристая росяная пыль.

Осторожно, чтобы не разорвать хрупкий паутинный узор, Кобадзе раздвинул под кустом траву и сорвал несколько ландышей. Понюхав их, воткнул за ремешок своего шлемофона.

Пока Кобадзе устанавливал связь с аэродромом и проверял боеготовность полигонной команды, я забрался по шаткой лесенке на вышку и разложил на столике документы для руководства полетами. Сегодня выполняли упражнения старые кадровики.

— Эти цели давно надо подновить, — слышался снизу звонкий голос штурмана. — Живете среди лесов дремучих, а от танков одни скелеты остались. Определенно.

И вскоре тишину нарушил стук топора, треск падающего сухостоя.

Взошло солнце. На траву легли желтоватые отсветы, заблестела вода, скопившаяся в бомбовых воронках, отчетливо стал виден каждый листок на деревьях, будто позолоченных солнцем.

На вышку поднялся и Кобадзе. Смуглое лицо его казалось на солнце отлитым из бронзы, черные, коротко остриженные волосы отливали синим.

Кобадзе внимательно осмотрел окрестность.

— Вон ту верхушку придется спилить, — он указал ракетницей на старую, искореженную осколками сосну, — закрывает, окаянная, цели. — Эй, кто там у гнилого озера! — закричал он в рупор. — А, впрочем, ладно, — Кобадзе махнул рукой, — это мы сами сделаем.

Он надел наушники и, уткнувшись в таблицы, стал высчитывать что-то на штурманской линейке. Потом посмотрел на часы.

— Первая группа вылетела. Скажи-ка, свет Алеша, чтоб полигонники прекращали работы и уходили.

Через четверть часа со стороны сосняка послышалось ровное, спокойное, нарастающее с каждой секундой рокотание. К полигону подходила группа самолетов. Получив разрешение обрабатывать цели, летчики замкнули круг.

Самолет ведущего делал третий разворот. Я затаил дыхание. Начало четвертого разворота. Самолет клюнул и камнем стал падать вниз. Я считал секунды, стараясь угадать, на сколько метров снизился самолет. Он продолжал пикировать, а от центроплана уже отделились две огромные бомбы. Зловеще покачивая стабилизаторами, они падали под углом. Мгновение — и самолет птицей взмыл кверху. Бомбы упали «а землю. Одна из них подпрыгнула, вторая зарылась в мох, и вот два взрыва на секунду заглушили шум моторов. Черные кусты раздробленной земли выросли в белом круге с крестом. Клубы дыма обволокли цель.

— Какая точность!

— Ничего не скажу, точнехонько, — ответил Кобадзе и подмигнул мне.

Я посмотрел через его плечо в плановую таблицу. Упражнение выполнял Сливко.

А «а четвертом развороте уже другая машина. Секунда — и самолет, словно натолкнувшись на преграду, нырнул. Вот он, будто по невидимой крутой горе, заскользил вниз, повторяя действия ведущего.

— Не взял поправки на ветер, — сказал капитан. Снова два взрыва потрясли воздух. Я увидел: бомбы упали с перелетом и правее.

Кобадзе указал летчику на ошибку. Положив микрофон, недовольно заметил:

— У Сливко вечно так. Одни летчики летают как боги, а другие обычного маневра построить не могут, — и хитро стрельнул глазами. — Присутствующие пока «е в счет.

— У Солдатова был перерыв в полетах, — заступился я за летчика. — Ведь он из отпуска.

— Не о нем речь. Зачем без подготовки выпускать в самостоятельный полет?

— Подготовка была.

— Знаю. Летали. А как с разбором?

На последнем разборе полетов Сливко сказал:

— Некоторые командиры стараются дюже шибко опекать нашего брата. — Мы поняли, что Сливко имел в виду Истомина. — А в бою, при выполнении заданий чаще всего приходится рассчитывать только на себя. Правильно я говорю? — спросил он и сам ответил: — Правильно! Я за индивидуальный подход к людям.

И опять все поняли, в чей огород камешек. Истомин ратовал за одинаковую подготовку летчиков.

Сбросив бомбы, летчики начали стрельбы. Ведущий прижал машину так близко к земле, что, казалось, вот-вот сбреет кустики. Дал короткую очередь из пушек и пулеметов и пошел вверх. За ним то же самое сделали другой, третий. Слышался сухой четкий треск, будто над ухом рвали клеенку.

Отработав на полигоне, группа улетала домой, на ее место появлялась другая Земля, не переставая, гудела от взрывов. Я отмечал попадания на схеме целей.

— Так, дорогой, работают старички! — восторженно кричал Кобадзе, — когда летчик сразу накрывал цель. — Блеск! Учись!

Я знал о сокрушительной силе штурмовиков, мог сказать, какова пробивная способность снаряда крыльевых пушек и сколько выстрелов в минуту делают пулеметы, но то, что я увидел на полигоне, было куда сильнее моих представлений.

Когда бронированные самолеты с ревом проносились над лесом и обрушивались на цели, я невольно вбирал голову в плечи, напрягался до боли в мышцах, затаивал дыхание.

«Вот почему немцы называли нашу штурмовую авиацию «черной смертью», — думал я.

Иногда капитан сердито кричал:

— Ах, черт! Где у него гибкость? Стремительности абсолютно никакой. Надо внезапно появляться над целью, а он словно в гости к теще пожаловал, — и подносил ко рту микрофон: — Маневренности нет. Плохо. Считай, что сбит!

Капитан корректировал работу каждого летчика.

К вечеру погода изменилась — поднялся ветер. Тяжело заскрипели стропила вышки, зашумел лес, запели туго натянутые расчалки нашего «Поликарпова».

— Ну-ка, свет Алеша, поднимись в поднебесье, — сказал мне Кобадзе, раскуривая трубку, — оцени обстановку, пока над полигоном тишь да благодать.

Взлетев, я направил самолет против потоков воздуха. Самолет стоял на месте, хуже того, он «переключался на заднюю скорость».

Я до отказа посылаю вперед сектор газа, но самолет вновь повисает, словно воздушный змей.

Неужели засядем? Ведь сегодня свидание с Людмилой.

— Ветерок есть, но лететь, пожалуй, можно, — докладываю я капитану и чувствую — лицо мое заливает краска.

Вскоре работа на полигоне возобновилась.

Теперь действовали снайперы. Они появлялись над целью неожиданно, словно возникали из воздуха, время их действия исчислялось секундами. Первому снайперу Кобадзе приказал ударить в сосну, которая мешала наблюдать за малоразмерными целями. И вот она взлетела кверху, словно выдернутая огромной рукой, и, перевернувшись в воздухе, воткнулась в болото, выбив сноп желтой воды.

Кобадзе сказал мне, что снайперы сами прокладывали маршрут, сами выбирали цели. Я завидовал этим счастливцам и все допытывался у капитана, как попасть в группу снайперов. Они занимались по специальной программе под руководством Кобадзе.

Капитан приглаживал ногтем короткие усики, щурился.

— А если это недолгое увлечение, что тогда? Я энергично замотал головой.

— Ну хорошо, — Кобадзе положил руку мне «а плечо. — Захочешь быть снайпером — будешь.

Когда на полигоне закончила работу последняя группа, мы сели на свой По-2 и, взлетев, взяли нужный курс. Ветер свистел в расчалках, самолет вздрагивал, проваливался, взлетал кверху, словно пушинка.

Кобадзе, повернув наполовину закрытое очками лицо, крикнул мне: