– Ох, папа! Я еще никогда так не радовалась в своей жизни. Я чувствовала себя зажженной свечой, к которой подносят гасильник.

– В самом деле? Откуда ты знаешь, как чувствуют себя свечи?

– На самом деле я не знаю, но я действительно чувствовала себя именно так. – А потом, после небольшой паузы, девочка добавила: – Как я рада быть здесь! Так здорово ехать верхом на свежем воздухе и слышать, как хрустит росистая трава под копытами, и чувствовать ее запах. Папа! Ты здесь? Я тебя не вижу.

Он подъехал к ней поближе, на случай, если она испугалась ночной темноты, и накрыл ее руку своей.

– Ага! Я так рада, что ты рядом. – Молли крепко стиснула отцовскую руку. – Знаешь, папа, мне бы хотелось заказать себе такую же цепочку, как у Понто, длины которой хватило бы на самый долгий твой обход. Я бы соединила нас ею, а когда соскучилась бы по тебе, то потянула бы за нее, а ты, если бы не захотел приехать, потянул бы в ответ. Но зато я была бы уверена, что ты знаешь о том, что нужен мне, и мы никогда не теряли бы друг друга из виду.

– Твой план повергает меня в смятение, как-то путано ты излагаешь его подробности. Но если я тебя правильно понял, то мне придется разъезжать по стране подобно ослику на общинном лугу, с путами на ногах.

– Я не возражаю против того, что ты называешь меня путами, если только они соединят нас с тобой.

– Зато я решительно возражаю против того, чтобы ты называла меня осликом, – заявил он в ответ.

– Ничего подобного! Я тебя так не называла. По крайней мере если у меня так получилось, то это не нарочно. Но какое же удовольствие сознавать, что я могу быть настолько невежливой, насколько захочу.

– И это все, чему ты научилась в обществе важных людей, в котором провела весь день? Я-то рассчитывал, что ты продемонстрируешь такую вежливость и церемонность, что даже прочел несколько глав «Сэра Чарльза Грандисона»[4], дабы соответствовать моменту.

– Я очень надеюсь, что никогда не стану лордом или леди.

– Знаешь, в утешение тебе могу сказать следующее. Я уверен, что лордом тебе не стать никогда; что же до второго, то и здесь твои шансы тысяча против одного, в том, разумеется, смысле, какой ты вкладываешь в свои слова.

– Я бы рисковала безнадежно заблудиться всякий раз, когда мне требовалось бы принести свою шляпку, или уставала бы от бесконечных переходов по коридорам и роскошным лестницам задолго до того, как мне бы удавалось выйти в парк на прогулку.

– Но ведь тогда у тебя была бы своя личная горничная, не забывай.

– Знаешь, папа, думаю, что личные горничные еще хуже знатных дам. А вот против того, чтобы стать экономкой, я бы не возражала.

– Нет! Иметь под рукой буфет и десерты – это, конечно, очень удобно, – задумчиво протянул отец. – Вот только миссис Браун рассказывала мне, что мысль о предстоящем обеде или ужине частенько не дает ей спать по ночам, так что следует принять во внимание волнение и беспокойство. Тем не менее в любом положении всегда есть свои плюсы и минусы.

– Что ж, пожалуй, ты прав, – серьезно ответила Молли. – Бетти, например, все время жалуется, что я когда-нибудь сведу ее в могилу зелеными пятнами на своих платьях, которые почему-то пачкаются, когда я сижу на вишневом дереве.

– А мисс Браунинг сказала мне, что довела себя до мигрени, раздумывая о том, как могло так получиться, что они забыли тебя в особняке. Боюсь, что сегодня вечером мысли о тебе приведут их обеих в полное расстройство. Кстати, как такое действительно могло случиться, гусенок?

– Понимаешь, я отправилась прогуляться по саду в одиночестве. Он такой красивый! А потом я заблудилась и присела отдохнуть под большим деревом, и ко мне подошли леди Куксхейвен и эта миссис Киркпатрик. Потом миссис Киркпатрик принесла мне ленч, а после уложила спать на свою постель. Я думала, что она разбудит меня вовремя, но она забыла, и все гости уехали без меня. А когда они стали планировать, чтобы я осталась у них до завтра, мне не хотелось говорить, что я очень-очень хочу домой, но при этом все время думала о том, что ты будешь беспокоиться обо мне.

– Выходит, что праздник получился унылым и мрачным, а, гусенок?

– Только не утром. Я никогда не забуду утро, проведенное у них в саду. А вот что касается остального дня, особенно после полудня, то еще никогда в жизни я не была так несчастлива.

Мистер Гибсон счел своим долгом заехать в Тауэрз и принести милорду и миледи свои извинения, а заодно и поблагодарить их до того, как они вернутся в Лондон. Он застал их в хлопотах, они готовились к отъезду, и ни у кого не нашлось достаточно свободного времени, чтобы выслушать его, за исключением миссис Киркпатрик. Последняя, хотя и должна была сопровождать леди Куксхейвен, дабы нанести визит ее бывшей ученице, выкроила минутку, чтобы принять мистера Гибсона от имени всего семейства, а заодно в своей обворожительной манере заверила его, что никогда не забудет того профессионального внимания, которое он оказывал ей в прежние дни.

За шестнадцать лет до описываемых событий весь Холлингфорд был потрясен до основания известием о том, что мистер Халл, искусный и опытный доктор, лечивший своих пациентов с незапамятных времен, намерен взять себе компаньона. Взывать к коллективному голосу разума оказалось бесполезно, и тогда мистер Браунинг, викарий, мистер Шипшенкс, поверенный лорда Камнора, и сам мистер Халл, столпы здравомыслия из числа сильной половины местного маленького общества, оставили все и всяческие попытки, полагая, что Che sara sara[5] скорее утихомирит ропот недовольства, нежели любые аргументы. Мистер Халл заявил своим верным пациентам, что на его зрение, даже усиленное очками, уже нельзя полагаться и что, как они уже могли заметить сами, слух его тоже оставляет желать лучшего, хотя в данном случае он упрямо придерживался собственного мнения, частенько сетуя на легкомыслие своих собеседников в том, что они разговаривают так, «словно пишут на промокательной бумаге и слова буквально расплываются, наезжая одно на другое». Кроме того, с мистером Халлом нередко случались подозрительные приступы – он называл их «ревматизмом», но при этом выписывал себе такие рецепты, словно страдал подагрой, что иногда мешало ему отправиться на срочный вызов. Тем не менее слепой, глухой и страдающий ревматизмом, он по-прежнему оставался мистером Халлом, тем самым доктором, который способен вылечить любые недуги и недомогания, – разве что пациентов его не постигала безвременная кончина в процессе, – а потому и не имел никакого права заявлять о том, что стареет и намерен взять себе младшего компаньона.

Тем временем он продолжал работать не покладая рук: давал объявления в медицинские журналы, читал рекомендательные письма, изучал характеристики и репутации, – и когда пожилые старые девы Холлингфорда уже сочли, что убедили своего современника в том, что он столь же молод, как и прежде, тот поразил их в самое сердце, представив им своего нового компаньона, мистера Гибсона, начав «коварно», как выразились эти дамы, навязывать им его услуги. «Кто такой этот мистер Гибсон?» – спрашивали они, но ответить на этот вопрос было некому. Спустя много лет о его прошлой жизни они знали не больше, чем в тот самый первый день, когда увидели его: он был высок, неулыбчив, скорее привлекателен, чем наоборот; достаточно худощав, чтобы счесть его происхождение «благородным», поскольку эпоха христианской мужественности тогда еще не наступила. Он разговаривал с легким шотландским акцентом и, как заметила одна добрая леди, имея в виду его сарказм, «был весьма неоригинален в поддержании разговора». Что до его рождения, происхождения и образования, то излюбленное предположение холлингфордского общества состояло в том, что он был незаконным сыном шотландского герцога от какой-то француженки. Основания для такого вывода были следующие: раз он говорит с шотландским акцентом, значит, он шотландец по происхождению. Он обладал благородной внешностью, элегантной фигурой и был склонен, как утверждали его недоброжелатели, к важничанью. Следовательно, его отец наверняка был влиятельной и знатной особой, а из этого предположения вполне можно было допустить, что он мог быть кем угодно – баронетом, бароном, виконтом, графом, маркизом или герцогом. Заглядывать дальше они не осмеливались, хотя одна почтенная дама, знакомая с английской историей, позволила себе однажды замечание, будто «она полагает, что один или двое Стюартов… гм!.. не всегда придерживались… гм! гм! гм!.. строгих правил… поведения и что подобные вещи, по ее разумению… гм! гм! гм!.. случаются в видных семействах». Но, по всеобщему мнению, родитель мистера Гибсона всегда оставался всего лишь герцогом, не более того.