– Я до сих пор не понимаю, когда хозяин шутит, а когда говорит серьезно, – заметил мистер Уинн, и в голосе его прозвучали нотки отчаяния. – Чему ты смеешься, Кокси?

– О! Я думаю о том, как тебе повезло, что у тебя есть родители, которые вложили моральные принципы в твою светлую голову. Ты бы пользовал бедняков ядом направо и налево, если бы твоя матушка не сказала тебе, что убийство – это преступление. Ты был бы уверен, что поступаешь так, как тебе велели, и цитировал бы на суде слова старины Гибсона. «Ваша честь, они были не в состоянии оплачивать мои визиты, посему я следовал профессиональному кодексу поведения, которому научил меня мистер Гибсон, великий врач-хирург из Холлингфорда, и потому отравил этих бедняг».

– Мне не по душе его сарказм.

– А мне он, наоборот, нравится. Если бы не чувство юмора нашего наставника, да индийские финики, да кое-что еще, я бы уже давно сбежал в Индию. Я ненавижу душные помещения, больных людей, запах лекарств и то, что мои руки пропахли ими. Фу, какая гадость!

Однажды мистер Гибсон по какой-то причине вернулся домой в неурочный час. Он как раз пересекал холл, войдя через дверь со стороны сада (сад соединялся с конным двором, где он оставил свою лошадь), когда дверь кухни вдруг отворилась и девушка, исполнявшая роль младшей прислуги, быстро вышла в холл, сжимая в руке какое-то письмо и явно намереваясь подняться наверх. Но, увидев хозяина, она растерялась и повернула назад, пытаясь, очевидно, укрыться в кухне. Не выкажи она столь явно своего испуга, за которым стояло несомненное чувство вины, мистер Гибсон, далекий от каких бы то ни было подозрений, наверняка не обратил бы на нее ни малейшего внимания. Но теперь он быстро шагнул вперед, отворил дверь в кухню и окликнул служанку:

– Бетия!

Его голос прозвучал настолько резко, что девушка без промедления вышла ему навстречу.

– Отдайте мне эту записку, – сказал он.

Девушка заколебалась.

– Это для мисс Молли, – запинаясь, пробормотала она.

– Немедленно отдайте ее мне! – тише прежнего проговорил он.

Она же выглядела так, словно готова была расплакаться, но по-прежнему прятала записку за спиной.

– Он сказал, что я должна передать письмо ей в собственные руки, и я пообещала ему и дала честное слово.

– Повариха, ступайте и найдите мисс Молли. Попросите ее немедленно прийти сюда.

Он вперил в Бетию строгий взгляд. Бежать ей было некуда. Правда, она могла бы бросить письмо в огонь, но ей попросту недостало для этого смелости. Она стояла неподвижно, и только глаза ее испуганно метались из стороны в стороны, старательно избегая взгляда своего хозяина.

– Папа! А я даже не знала, что ты уже дома! – невинно воскликнула ничего не подозревающая Молли.

– Бетия, держите слово. Вот мисс Молли, отдайте ей записку.

– Простите меня, мисс, но я ни в чем не виновата!

Молли взяла письмо, но, прежде чем она успела развернуть его, мистер Гибсон сказал:

– Довольно, дорогая, тебе вовсе необязательно читать его. Отдай его мне. А вы, Бетия, передайте тому, кто вас послал, что все письма для мисс Молли должны проходить через мои руки. А ты ступай, гусенок, и продолжай заниматься своими делами.

– Папа, ты должен сказать, кто был моим несостоявшимся корреспондентом.

– Мы поговорим об этом позже.

Молли с некоторой неохотой, испытывая неудовлетворенное любопытство, поднялась наверх, к мисс Эйре, которая по-прежнему оставалась ее дневной компаньонкой, если уж не гувернанткой. А мистер Гибсон свернул в пустующую столовую, закрыл за собой дверь, сломал печать на записке и прочел ее. Это было пылкое любовное послание от мистера Кокса; юноша признавался, что не может изо дня в день лицезреть ее и не признаться в той страсти, которую она в нем зажгла, – «вечной и непреходящей», как он выразился. Прочитав эти слова, мистер Гибсон позволил себе рассмеяться. Не одарит ли она его ласковым взглядом? Не вспомнит ли о том, чьи мысли занимает только она одна? И так далее и в том же духе, с соответствующими жаркими и яростными дифирамбами ее красоте. Оказывается, кожа у нее прозрачная, как речная вода, а вовсе не бледная; глаза у нее яркостью не уступают Полярной звезде, а ямочки на щеках – это прикосновения пальцев Купидона и т. д.

Мистер Гибсон закончил читать записку и надолго задумался. «Кто бы мог подумать, что парнишка обладает настолько поэтическим складом ума? Вот, кстати, у меня в медицинской библиотеке стоит томик Шекспира: надо убрать его и заменить словарем Джонсона. Единственное утешение – это ее полнейшая невинность, точнее, неведение, поскольку и слепому видно, что это «его первое признание в любви», как он выражается. Но теперь у меня появилась серьезная причина для беспокойства – разбираться с поклонниками столь юной дочери. Ей ведь всего семнадцать – точнее, исполнится в июле, то есть только через шесть недель. Шестнадцать и три четверти! Она совсем еще ребенок. Правда, бедная Джинни была еще моложе, а как я ее любил!» (Миссис Гибсон звали Мэри, следовательно, он имел в виду кого-то другого.) Очевидно, мыслями он перенесся в прошлое, хотя по-прежнему сжимал в руке раскрытое письмо. Но вот взгляд его вновь опустился на листок бумаги, и мистер Гибсон вернулся в настоящее. «Я не буду слишком уж строг к нему, а просто намекну. Он достаточно умен, чтобы понять. Бедный мальчик! Если я отправлю его восвояси, что было бы лучше всего, ему ведь некуда пойти – дома-то у него и нет».

Еще немного поразмыслив, мистер Гибсон отправился к себе, уселся за письменный стол и выписал следующий рецепт:

Мистер Гибсон печально улыбнулся, перечитав написанное.

– Бедная Джинни, – произнес он вслух, затем взял конверт и вложил в него пылкое любовное послание и свой рецепт, запечатав его своим перстнем с вырезанными на нем староанглийскими буквами «Р» и «Г». Потом мистер Гибсон задумался над адресом: «Ему наверняка не понравится обращение «мастер Кокс» на конверте, не стоит унижать его лишний раз». В результате конверт был адресован… «Эдварду Коксу, эсквайру».

После этого мистер Гибсон занялся неотложными профессиональными делами, что так неожиданно и очень удачно привели его домой, а затем направился через сад в конюшню. Садясь на лошадь, он сказал конюху:

– Вот, кстати, чуть не забыл! У меня же есть письмо для мистера Кокса. Только не передавайте его через женщин, отнесите его сами в мою приемную и постарайтесь сделать это немедленно.

Легкая улыбка, игравшая у него на губах, когда он выезжал за ворота, исчезла сразу же, едва мистер Гибсон оказался в уединении полей. Придержав коня, он поехал медленнее и погрузился в размышления. Очень, знаете ли, затруднительное и щекотливое это дело – растить без матери девочку, которая вот-вот станет девушкой, в доме с двумя молодыми людьми, пусть даже она встречается с ними лишь за обеденным столом и все общение, на которое они отваживаются, заключается в скомканных предложениях: «Я могу положить вам картофеля?» или, как упорствует мистер Уинн, «Я могу помочь вам с картофелем?» – выражение, которое с каждым днем все сильнее резало слух мистеру Гибсону. Тем не менее мистеру Коксу, виновнику предосудительного происшествия, которое только что имело место быть, предстояло еще три года оставаться учеником в семье мистера Гибсона. Пожалуй, он станет последним в этой гонке. Однако же эти три года еще надо как-то прожить, а если эти его глупые телячьи нежности сохранятся, то что прикажете делать? Рано или поздно Молли сообразит, что с ним происходит. Последствия вырисовались столь неприятные, что мистеру Гибсону не хотелось даже думать о них, и он, усилием воли отогнав от себя беспокойные мысли, послал лошадь в галоп. При этом он обнаружил, что бешеная скачка и тряска на проселочных дорогах, вымощенных круглыми булыжниками, вывернутыми со своих мест за прошедшую сотню лет, – именно то, что требовалось его душе, если уж не телу. Совершив после обеда долгий обход, он вернулся домой, воображая, что худшее уже позади и что мистер Кокс понял намек, содержащийся в рецепте. Все, что от него требовалось, – это найти пристойное место для несчастной Бетии, которая проявила столь порочную склонность к интригам. Но мистер Гибсон крупно просчитался. У молодых людей было в обычае присоединяться к семье за чаем в столовой, залпом выпить две чашки, проглотить ломоть хлеба или гренок, после чего исчезнуть. В тот вечер мистер Гибсон исподтишка наблюдал за выражениями их физиономий, поглядывая на них из-под длинных полуопущенных ресниц, одновременно – и вопреки своему желанию – притворяясь, будто ничего не случилось, и поддерживая беспредметный разговор на общие темы. Он заметил, что мистер Уинн едва сдерживает смех, а рыжеволосый и краснолицый мистер Кокс побагровел и ожесточился еще сильнее, что выдавало его негодование и даже гнев.