После обмена первыми приветствиями у миледи состоялся приватный разговор с ее врачом, а Молли и ее будущая мачеха отправились бродить по саду, обнимая друг друга за талию или держась за руки, словно дети, заблудившиеся в лесу. В проявлении подобных нежностей миссис Киркпатрик выказала большое умение и сноровку, тогда как Молли явно тяготилась подобными знаками внимания, чувствуя себя не в своей тарелке. Она принадлежала к тому типу застенчивых людей, которым претит проявление нежности со стороны особ, не вызывающих у них мгновенной и инстинктивной симпатии.

Но вот подошло время раннего ужина; леди Камнор давала его в уединении собственной комнаты, пленницей которой она вынуждена была оставаться. Раз или два во время еды Молли показалось, что отцу неприятна роль немолодого влюбленного, какую его буквально напоказ заставляла играть перед слугами миссис Киркпатрик, прибегая к помощи нежных речей и недомолвок. Он постарался исключить из разговора все намеки на сентиментальность, ограничившись сугубо деловыми вопросами. А когда миссис Киркпатрик попробовала углубиться в тему будущих взаимоотношений всех присутствующих за столом, он настоял на том, чтобы отнестись к этому делу самым обыденным образом. Так продолжалось даже после того, как мужчины покинули комнату. У Молли в голове постоянно вертелась старинная поговорка, которую она слышала от Бетти: «Там, где двое, третий – лишний».

Но куда еще она могла пойти в этом чужом и незнакомом доме? И чем заняться? Из задумчивости ее вывели слова отца:

– Но что вы скажете о плане леди Камнор? Она говорит, что предлагала вам пригласить Молли пожить у себя в Эшкомбе до тех пор, пока мы не поженимся.

У миссис Киркпатрик вытянулось лицо. Ах, если бы Молли вновь высказалась против, как сделала это давеча в присутствии миледи! Но к предложению, высказанному ее отцом, следовало отнестись совсем по-другому, чем к словам незнакомой леди, пусть даже занимающей высокое положение. И потому Молли промолчала, она лишь побледнела, а на лице ее отразились тревога и печаль. И потому миссис Киркпатрик пришлось говорить самой за себя.

– План представляется мне совершенно очаровательным, вот только… Что ж! Мы ведь сами знаем, почему он неосуществим, не правда ли, любовь моя? И не скажем о нем папе, чтобы он не слишком возгордился. Нет! Думаю, что должна оставить ее с вами, дорогой мистер Гибсон, чтобы вы могли сполна насладиться обществом друг друга в эти последние несколько недель. С моей стороны было бы жестоко забирать ее у вас.

– Но, дорогая, я уже называл вам причину, по которой присутствие Молли в данный момент нежелательно! – нетерпеливо вскричал мистер Гибсон.

Чем больше он узнавал свою будущую жену, тем сильнее испытывал необходимость помнить о том, что, несмотря на свои недостатки и причуды, именно она сможет встать между Молли и авантюрами наподобие той, что совсем недавно приключилась с мистером Коксом. Он никогда не забывал, по крайней мере, об одной веской причине, заставившей его предпринять уже известные шаги, пусть даже она испарилась с гладкой поверхности памяти миссис Киркпатрик, не оставив там и намека на след. Но теперь, глядя на встревоженное лицо мистера Гибсона, она вспомнила о ней.

А вот какие чувства последние слова отца вызвали у Молли? Ее отправили подальше из дому по какой-то неведомой причине, о которой ей самой оставалось только гадать, но которая тем не менее стала известна этой совершенно чужой женщине. Неужели теперь между отцом и будущей мачехой будет полное доверие, а она окажется третьей лишней? Неужели теперь она сама и все, что касается ее – хотя каким именно образом, она не понимала, – отныне будет обсуждаться ими двоими, а ей придется пребывать в полном неведении? В сердце ее вонзилась горькая заноза ревности. Теперь она могла с равным успехом отправиться как в Эшкомб, так и куда-либо еще. Думать в первую очередь о счастье других – это, конечно, очень хорошо и мило, но разве это не означает полностью отказаться от собственной индивидуальности и задушить в себе ростки любви и желания, которые только и делают ее той, кем она является на самом деле? Тем не менее, похоже, в полном отказе от собственного «я» отныне и заключалось ее единственное утешение. Во всяком случае, так сейчас казалось Молли. Витая в столь высоких или, точнее, приземленных эмпиреях, она почти не обращала никакого внимания на разговор вокруг. Третий и впрямь оказался лишним, когда между остальными двумя членами компании возникло полное доверие, в котором ей было отказано. Она была положительно несчастлива, а ее отец ничего не замечал, потому что был полностью поглощен планами на будущее и своей новой женой. Но в действительности от его внимания ничего не ускользнуло, и ему было очень жаль свою маленькую дочурку. Вот только мистер Гибсон полагал, что их семью ждет большое семейное счастье в будущем, если он не станет навязывать Молли свои чувства, облекая их в слова. В общем и целом его план был таков: подавить чувства и эмоции, ничем не проявляя тех симпатий и сочувствия, которые он испытывал. Тем не менее, уходя, он надолго задержал ладошку Молли в своих руках, причем совсем не так, как только что простился с миссис Киркпатрик, и голос его смягчился, когда он пожелал своей маленькой девочке покойной ночи, добавив (чего с ним никогда не случалось ранее):

– Да благословит тебя Господь, дитя мое!

Молли держалась молодцом весь этот долгий день. Она ни разу не выказала гнева, отвращения, раздражения или сожаления, но, оставшись одна в экипаже Хэмли, девушка буквально разрыдалась и проплакала всю обратную дорогу до деревушки. Здесь она тщетно попыталась скрыть следы слез и прочих признаков своего горя. Она надеялась, что сумеет незамеченной проскользнуть наверх к себе в комнату и умыться холодной водой, прежде чем предстать перед хозяевами дома. Но у дверей в холл она нос к носу столкнулась с Роджером и сквайром, возвращавшимися после полуденной прогулки в саду и радушно предложившими ей свою помощь. Роджер моментально заметил, в каком расположении духа она пребывает, и сказал:

– Моя мать вот уже целый час ожидает вашего возвращения. – И первым направился в гостиную.

Но миссис Хэмли там не оказалось. Сквайр приотстал, чтобы поговорить с кучером об одной из лошадей, и молодые люди остались одни. Роджер продолжал:

– Боюсь, у вас был очень долгий и утомительный день. Я несколько раз вспоминал о вас, потому что знаю, как нелегко найти общий язык с новыми родственниками.

– Благодарю вас, – сказала Молли, и губы ее задрожали, она была готова вновь расплакаться. – Я очень старалась помнить о том, что вы мне говорили, и больше думать о других, но иногда это бывает так трудно… Да вы и сами это знаете, не так ли?

– Да, знаю, – сумрачно подтвердил он.

Роджер был вознагражден тем простым признанием, что она приняла близко к сердцу его слова и даже попыталась руководствоваться ими. В сущности, он ведь был очень молодым еще человеком и потому почувствовал себя польщенным. Пожалуй, именно это обстоятельство и подвигло его дать ей новый совет, на этот раз щедро разбавленный сочувствием. Роджер не хотел лишиться ее доверия, что, как он подозревал, со столь наивной и безыскусной натурой было бы чрезвычайно легко. Нет, он хотел помочь ей, предложив еще несколько принципов, на которые привык полагаться сам.

– Это и впрямь трудно, – признал он, – но со временем вы сами убедитесь, что они сделали вашу жизнь счастливее.

– Это невозможно, – печально проговорила Молли, качая головой. – Пытаться быть такой, какой меня хотят видеть другие, – дело утомительное и скучное, и я бы лишь погубила себя. Я не вижу здесь никакого выхода. Уж лучше тогда совсем не рождаться на свет. Что же до счастья, о котором вы говорите, то я более никогда не буду счастлива.

В том, что она говорила, чувствовалась какая-то подсознательная глубинная убежденность, и Роджер поначалу даже не нашелся что ответить. Куда легче оказалось опровергнуть уверения семнадцатилетней девушки в том, что она никогда больше не будет счастлива.