И она принялась читать. Молли слушала ее вполуха, украдкой рассматривая комнату. Мебель была такой же, как и в ее спальне. Старомодная, из прекрасного дерева, приятного глазу, безукоризненно чистая и опрятная; возраст и заграничный вид делали гостиную уютной и живописной. На стенах висели карандашные наброски – портреты. Молли решила, что на одном из них изображена сама миссис Хэмли, ослепительно красивая и совсем еще молодая. Но затем она вдруг переключилась на поэму, отложила в сторону вышивку и стала слушать с таким вниманием, что окончательно покорила миссис Хэмли. Закончив чтение, миссис Хэмли ответила на восхищение Молли:
– Ах! Думаю, тебе стоит как-нибудь почитать стихи Осборна. Но только ни слова об этом, договорились? Я лично считаю, что они почти так же хороши, как и миссис Хеманс.
Комплимент «почти так же хороши, как и миссис Хеманс» о многом говорил молоденьким девушкам того времени, поскольку это было почти то же самое, как если бы сейчас сказали, что «стихи Теннисона почти так же хороши». Молли с любопытством посмотрела на нее.
– Мистер Осборн Хэмли? Ваш сын пишет стихи?
– Да. Полагаю, что с полным правом могу сказать, что он – поэт. Он очень талантливый, способный и умный молодой человек и надеется получить стипендию в Тринити. По его словам, он рассчитывает опередить всех остальных соискателей, да еще и получить медаль ректора университета. Вон его портрет – он висит на стене за твоей спиной.
Обернувшись, Молли увидела один из карандашных рисунков. На нем были изображены двое мальчиков в детских пиджачках, брючках и рубашках с отложным воротничком. Старший сидел и что-то читал. Младший же стоял рядом, явно пытаясь привлечь его внимание к чему-то невидимому, – за окном в той же самой комнате, в которой они сейчас сидели, поскольку Молли узнала на рисунке очертания знакомых предметов мебели.
– Мне нравятся их лица! – сообщила она. – Полагаю, рисунок сделан настолько давно, что я могу говорить об их сходстве с вами так, словно они похожи на кого-то другого, – если вы позволите.
– Разумеется, – согласилась миссис Хэмли, сообразив, что имеет в виду девушка. – Расскажи мне, что ты думаешь о них, дорогая. Будет забавно сопоставить твои впечатления с тем, какие они на самом деле.
– Но я вовсе не собиралась высказывать догадки об их характерах. Я не могу этого сделать, а если бы даже и могла, то с моей стороны это было бы неуместно и непозволительно. Я могу говорить лишь об их лицах, о том, какими я вижу их на рисунке.
– Отлично! Итак, скажи мне, что ты о них думаешь?
– Старший – тот, который читает, – очень красив. Но разглядеть его лицо во всех подробностях я не могу, потому что он опустил голову и я не вижу его глаз. Это и есть тот самый мистер Осборн Хэмли, который пишет стихи?
– Да. Сейчас он уже не так красив, но в детстве был прелестен. Роджера никогда даже сравнить с ним нельзя было.
– Да, он не столь привлекателен, как брат. Но его лицо мне нравится. Я вижу его глаза. Они серьезные и строгие, но в остальном лицо у него скорее веселое, чем грустное. Он выглядит слишком уверенным и спокойным, слишком добрым, чтобы соблазнить брата и заставить его отвлечься от уроков.
– Но это были вовсе не уроки. Я помню, как художник, мистер Грин, однажды увидел Осборна читающим поэзию, в то время как Роджер пытался уговорить его пойти прокатиться на возу с сеном, – это и была «основная тема» рисунка, если говорить художественным языком. Роджер не слишком любит читать, по крайней мере ему нет дела до поэзии, рыцарских или любовных романов. Он увлечен естествознанием, которое заставляет его, подобно сквайру, бо́льшую часть своего времени проводить на свежем воздухе. А когда он дома, то читает только научные книги, которые имеют отношение к его интересам. При этом он славный и послушный мальчик, который внушает нам чувство удовлетворения, но такой блестящей карьеры, как та, что ожидает Осборна, ему не сделать.
Молли попыталась разглядеть на рисунке характерные черты мальчишек, о которых ей только что рассказала их мать, и за вопросами и ответами по поводу остальных картин, развешанных по стенам, они и не заметили, как пролетело время, пока не зазвонил колокольчик, призывая их переодеться к шестичасовому обеду.
Молли пришла в смятение, выслушав предложения горничной, которую прислала ей в помощь миссис Хэмли. «Боюсь, они ждут от меня чего-то необыкновенного, – подумала она про себя. – Если так, то они будут разочарованы, только и всего. Но мне бы очень хотелось, чтобы мое платье клетчатого атласа было бы уже готово».
Впервые в жизни она смотрела на себя в зеркало с некоторым волнением и тревогой. Ее глазам предстала стройная фигурка, которая обещала стать высокой; цвет лица скорее смуглый, нежели кремовый, хотя через год-другой оно, пожалуй, все-таки обретет желаемый оттенок; роскошные черные кудри, собранные в узел на затылке и перехваченные розовой лентой; большие миндалевидные глаза, затененные сверху и снизу длинными, загибающимися кверху черными ресницами.
«Не думаю, что меня можно назвать красивой, – решила Молли, отворачиваясь от зеркала, – тем не менее я ни в чем не уверена». Она убедилась бы в этом, если бы вместо того, чтобы с такой строгостью изучать себя, улыбнулась своей беззаботной веселой улыбкой, демонстрируя блестящие зубки и очаровательные ямочки на щеках.
Девушка спустилась в гостиную заранее, когда там еще никого не было, и потому успела осмотреться и попыталась освоиться в новом для нее окружении. Обстановку комнаты, имевшей в длину футов сорок или около того и когда-то давно отделанной желтым атласом, составляли стулья с высокой спинкой и резными ножками и раскладные столики с откидными досками по обеим сторонам столешницы. Ковер на полу был ровесником занавесок и местами протерся до дыр, которые были закрыты драгетом[19]. Растения в горшках, огромные вазы с цветами, индийский фарфор и застекленные шкафчики придавали ей уютный и обжитой вид. Довершали общее приятное впечатление пять высоких окон вдоль одной из стен комнаты, выходящих на прелестный цветочный сад в парке внизу – или в том, что считалось таковым, – разноцветные, яркие клумбы правильной формы, в самой середине образующие солнечные часы. И тут в комнату внезапно вошел сквайр в утреннем платье; он застыл в дверях, словно удивляясь незнакомке в белом, невесть как оказавшейся под его крышей. Спохватившись, правда с опозданием, когда Молли уже успела жарко зардеться, он заявил:
– Господи помилуй, я совсем забыл о вас. Вы ведь мисс Гибсон, дочь Гибсона, не правда ли? Приехали нанести нам визит? Очень рад вас видеть, моя дорогая.
К этому моменту они уже сошлись на середине комнаты, и он с неистовым дружелюбием принялся трясти руку Молли, намереваясь хоть таким образом извиниться за то, что не узнал ее поначалу.
– Но мне надо переодеться, – сообщил он, опуская взгляд на свои промокшие гетры. – Мадам это нравится. Один из утонченных лондонских обычаев, которые она привезла с собой и в конце концов навязала мне. Хотя я, собственно, ничего не имею против того, чтобы достойно выглядеть в обществе дам. Ваш отец переодевается к ужину, мисс Гибсон? – Не дожидаясь ответа, он поспешил прочь, чтобы заняться своим туалетом.
Обедали они за маленьким столом в роскошной просторной комнате. В ней было настолько мало мебели, а сама она казалась такой огромной, что Молли в душе отчаянно затосковала по уютной столовой своего дома. Нет, пожалуй, к тому времени, как торжественный обед в Хэмли-холле подошел к концу, она даже горевала о стульях и столах, за которыми теснились домашние, поспешно поглощающие пищу, о непринужденной манере, в которой они торопились поскорее покончить с едой и вернуться к оставленным на время делам и занятиям. Она попыталась представить, что в шесть часов вечера рабочий день заканчивается и что люди могут задержаться за столом, если у них возникнет такое желание. Она прикинула на глазок расстояние, отделявшее буфет от стола, подсчитав, сколько прислуге пришлось сновать с блюдами туда и обратно. В результате обед этот показался ей ужасно скучным и утомительным, да еще и затянувшимся, оттого что сквайр явно получал от него удовольствие, хотя миссис Хэмли выглядела уставшей. Она ела еще хуже Молли, а потом послала за веером и нюхательными солями, дабы занять себя, прежде чем слуги унесут скатерть и на роскошный стол красного дерева, отполированный до зеркального блеска, будет водружен десерт.
