– Хорошо бы так, и, тем не менее, я прошу вас объяснить пономарю ситуацию, брат Жан бывает слишком самонадеян.

– Кстати! – Арман прекратил расхаживать и снова опустился в кресло напротив отца-настоятеля. В мерцающем свете канделябра лицо его было красиво той поразительной, почти совершенной красотой, которой талантливые скульпторы наделяют лица ангелов.

Аббат насупился. Хорош собой Арман, ничего не скажешь, и не просто хорош, а вызывающе красив, будто… падший ангел. По спине настоятеля пробежал холодок, он взял со стола кубок с вином и сделал несколько глотков: вино, как обычно, подействовало быстро, согревая и успокаивая.

– Я давно хотел вам заметить, – говорил между тем фаворит, перегнувшись к аббату через стол и уперев ладони о столешницу, – что пономарь стал непозволительно заносчив. Представьте, он смеет лично принимать решения! Вы слишком ему потакаете, а теперь, когда дело наше хорошо отлажено, его помощь становится обузой.

– Да-да, вы мне говорили, – нетерпеливо отмахнулся отец-настоятель, м бещаю, что мы все это обсудим, но после визитации. До визитации нельзя портить отношения с братом Жаном, поэтому, прошу вас, говорите с ним как можно деликатней, – попросил аббат, делая ударение на последнем слове.

Арман открыл рот, чтобы возразить, но передумал, состроил кислую мину и поднял вверх ладони в знак подчинения воле настоятеля.

К концу следующего дня слух о приезде визитатора распространился по аббатству Святого Аполлинария, породив двоякие толки. С одной стороны, родство визитатора с епископом настораживало и популярности ему не добавляло, а с другой, история с насильственным пострижением вызвала живой интерес и обросла целым роем домыслов.

***

Солнце стояло высоко – самое время приступить к трапезе. Жакоб выложил на чистое полотенце белый хлеб, жареного каплуна, сыр и деревянную флягу, обтянутую дорогой красной кожей. На его аккуратно выстриженной тонзуре плясал солнечный зайчик, пробивавшийся через пожелтевшую, но все еще густую листву раскидистого дуба.

Поблескивая в косых солнечных лучах, в воздухе летала паутина, где-то совсем рядом трещала сорока, пахло увядающей листвой и созревшим терном.

– Вот, святой отец, все готово, – Жакоб довольно оглядел импровизированный стол.

Матье де Нель, викарий епископа Орлеанского, возблагодарил Господа в краткой молитве, и они принялись за еду.

– Эй, Буцефал! – позвал Жакоб осла, роясь в дорожном мешке. – Иди-ка, друг, я дам тебе твою любимую ржаную корочку.

Осел, щипавший травку на лесной опушке, не заставил просить себя дважды. Он подошел, вытянул влажные губы и взял с ладони хозяина протянутый кусочек хлеба. Матье де Нель едва заметно улыбнулся.

– Я давно хотел тебя спросить, Жакоб, почему ты дал своему ослу столь необычное имя?

– Ну как же, святой отец! Вы мне сами подали мысль, – последовал простодушный ответ.

– Неужели? – поперхнулся Матье де Нель и закашлялся.

Жакоб постучал его по спине, заодно сунул ослу вторую корочку и совершенно серьезно стал объяснять.

– Конечно, вы мне не прямо так подсказали, но все же ваши рассказы об Александре Великом и его верном Буцефале, накрепко засели в моей памяти. К тому же, мой осел так же, как и Буцефал древнего грека, поначалу боялся своей собственной тени.

– Да, но у Александра был конь, – заметил пораженный викарий, – поэтому, не кажется ли тебе, дорогой Жакоб, что дать это имя ослу, с твоей стороны было несколько претенциозно?

На лице Жакоба появилось плутовское выражение.

– Так и я ведь не царь эллинов.

Матье де Нель хмыкнул и отпил из фляги.

– Кстати, почему ты отказался от щедрого предложения Его Преосвященства и не выбрал себе мула из его конюшни?

– Ну, нет уж, я своего Буцефала не променяю даже на арабского скакуна, – Жакоб любовно почесал осла за ухом. Буцефал перестал жевать и с благодарностью посмотрел на хозяина карими влажными глазами.

– Отчего же?

– У нас с ним одна душа на двоих и мы понимаем друг друга с полувзгляда, – ответил Жакоб, скаля зубы. – А помните, святой отец, как он однажды хотел меня сбросить в реку?

– Отлично помню, и жаль, что это ему не удалось, – засмеялся викарий, допивая вино. – Ты прав, Жакоб, у вас с ослом и впрямь есть нечто общее. Должен признать, ты остался таким же прохвостом, каким был в то время, когда я подобрал тебя на парижской улице. Монашеский устав и тот не смог изменить тебя за эти годы.

– Не понимаю, святой отец, к чему это вы, – обиделся Жакоб. Он не любил – и викарию это было прекрасно известно – даже самых невинных упоминаний о Париже. Никакие сокровища на свете не смогут соблазнить его снова оказаться внутри городских стен, да что там стен, он не согласится приблизиться к Парижу даже на три лье.

– Ну, ладно-ладно, давай собираться в путь. До аббатства Святого Аполлинария осталось несколько часов неторопливой езды, – викарий поднялся. – Мы должны приехать туда засветло, в противном случае нам придется заночевать в лесу, а в этих краях полно волков.

– Не нравятся мне эти визитации, – проворчал Жакоб, укладывая остатки провизии в мешок.

– Вот как? Позволь узнать, почему?

– А то вы не знаете, святой отец, как монахи этого не любят. Живут себе тихо-мирно. Вдруг, нате вам, приезжаем мы – и конец спокойной жизни.

Матье де Нель, скрестив руки на груди, рислонился спиной к дереву, наблюдая за суетливыми сборами Жакоба.

– То есть, тебя беспокоит нелюбовь монахов к визитатору?

– А то! В Шампани, как я слышал, одного епископа забросали камнями монахи его же диоцеза9. Едва ноги унес бедняга.

– Паршивые овцы есть в любом стаде. Но, Жакоб, согласись, все-таки визитации служат благим целям.

– Благим целям? Ха! Это, каким же? – удивился Жакоб, отвязывая лошадь викария.

– Они помогают вовремя исправлять нарушения и очищать Церковь от скверны, м назидательно ответил Матье де Нель, прилагая немалые усилия, чтобы в голосе не было и тени иронии. Во-первых, викарий епископа не может себе позволить отзываться о Церкви в таком духе, тем более в разговоре с простым монахом; а во-вторых, природная язвительность однажды чуть не стоила ему головы – об этом он помнил очень хорошо.

– Всей жизни не хватит, чтоб ее очистить, – пробурчал себе под нос Жакоб, но так чтобы викарий слышал.

– Упомянутый же тобой случай, действительно имел место, однако он скорее прискорбное исключение, чем правило, м не удержавшись, весело закончил Матье де Нель, пропуская мимо ушей последнюю реплику Жакоба.

– Но Его Преосвященство вот уж третью визитацию поручает вам, – не унимался тот. – С чего бы это? Пусть сам бы и ездил.

Матье де Нель легко вскочил на коня.

– Мой дядя, как тебе известно, уже немолод и я готов оказать ему столь пустячную услугу. Но главное, каждое аббатство располагает немалой библиотекой, а книги – единственное утешение, оставшееся мне в жизни. Так что давай лучше поскорее тронемся в путь.

– Ха! – подпрыгнул Жакоб, ударяя себя по бокам. – Вот так бы сразу и сказали, мол, охота мне покопаться в пыльных манускриптах, оттого и ездим, а то придумали тоже: «очищать Церковь от скверны».

– Довольно, Жакоб, – строго прервал его викарий. – Тебе не мешало бы поразмышлять над такой христианской добродетелью как смирение.

– Как вам будет угодно, святой отец, – проворчал Жакоб, влезая на осла.

Слабый свет, от горевшего в изголовье светильника, просачивался сквозь опущенный шёлковый полог кровати.

Привилегия аббата ложиться спать при свете распространилась и на визитатора, а вот в братских кельях ночное освещение было строжайше запрещено. Но, как известно, всякий запрет лишь усиливает желание его нарушить, поэтому огрызки сальных свечей или плошки с плавающим в масле фитилем можно было обнаружить в любой келье.