В 1898 г. в Шаньдуне появилась новая угроза для существующего порядка, связанная с движением Ихэцюань (Ихэтуань). Это название переводилось по-разному: «Кулаки во имя справедливости и согласия» или «Объединение боксеров во имя справедливости». Оно происходило от системы упражнений, включающих крайне ритуализированные движения рук и ног, контролируемое дыхание и медитацию, похожие на «Тайцзицюань», что безобидно практикуется миллионами китайцев в XXI в.{837}.[146] Помимо своей эзотерической гимнастики боксеры, как их стали называть на Западе, также практиковали шаманистские массовые путешествия в мир духов, ритуалы неуязвимости и аскетический образ жизни. При этом, хотя боксеры объединили многие элементы традиционного народного восстания, у них появилось одно важное нововведение. В отличие от своих предшественников, восстававших против династий, новое движение провозгласило новый боевой клич: «Да здравствуют Цины, долой иностранцев».
У патриотичных жителей провинции Шаньдун, которая дала Китаю двух великих мудрецов, Конфуция и Менцзы, было много причин для недовольства большеносыми варварами. Германия и Англия только что захватили арендные держания в Кяо-Чао и Вейхайвэе, которые глубокими шрамами врезались в береговую линию полуострова. Оставшуюся часть провинции наводнили заграничные товары, такие как хлопчатобумажная ткань промышленного производства, что разоряло крестьян, занятых кустарными промыслами. Многие лодочники на Большом канале остались без работы с появлением пароходных линий. Но самым навязчивым европейским импортом была воинствующая и непримиримая вера миссионеров.
Традиционно в Китае уживались различные конфессии, начиная от конфуцианства, даосизма и буддизма и заканчивая огромным количеством неофициальных крестьянских верований{838}. Китайцы часто использовали элементы из всех этих религий в своей каждодневной жизни, и власти относились к этому терпимо до тех пор, пока под сомнение не ставилась династия{839}. Христианство вызывало столько возражений именно потому, что настоятельно требовало от своих последователей отказаться от любых других форм духовной жизни. «Предрассудки» — такие как культ предков и идолопоклонство, праздники в честь местных божеств — осуждались священниками-чужаками как несовместимые с их доктриной. Отказ новообращенных китайцев участвовать в этих традиционных ритуалах вызывал недовольство и подозрение соседей. Подливали масла в огонь и привилегии, которыми западное духовенство награждало тех, кто соглашался принять крещение, — продовольствие или помощь в разрешении судебных споров. Деревенские жители, с одной стороны, презирали этих «рисовых христиан», а с другой — завидовали им, тогда как чиновникам начинало казаться, что миссионеры не только лезут не в свои дела, но и ниспровергают устои. Один русский китаевед того времени заметил, что мало-помалу китайцы убедились в том, что уважаемый человек не может быть христианином{840}.
Хотя миссионеры были в Китае повсюду, в Шаньдуне их присутствие было особенно заметным. В начале XVII в. иезуиты вели там активную деятельность, а после того как Срединное царство было официально открыто для христианских проповедников, в 1840-е гг. провинция стала домом для огромного числа французских католиков, шотландских пресвитерианцев, английских баптистов и американских конгрегационалистов, а также для воинственного и агрессивного Немецкого католического общества Слова Божия, возглавляемого епископом Иоганном Баптистом фон Анцером (именно убийство двух священников этого общества привело к захвату Кяо-Чао). В этой атмосфере территориальных захватов, экономического разлада, враждебного отношения к христианству и к иностранцам народ Шаньдуна легко пришел к выводу, что за всеми природными бедствиями, выпавшими на долю его провинции в конце 1890-х гг., стоят чужеземные дьяволы. «Кулакам во имя справедливости и согласия» было нетрудно завлекать в свои ряды рекрутов с помощью листовок, подобных той, которую в Порт-Артуре нашел русский дипломат:
Князь Цин ночью 4 числа 4-й луны троекратно видел следующий сон: пришел к нему бог и сказал, что всевышнему создателю угодно, чтобы китайцы не переходили ни в католичество, ни в другие христианские веры… ибо в противном случае, в особенности помогающие европейцам, будут строго наказаны. Отныне распространение католичества и других вероучений Иисуса, как весьма вредное и неосновательное, должно быть прекращено и повсюду в Китае уничтожено.
Из-за этого мы подверглись божескому гневу: бесснежью и бездождию. Бог повелел небесным войскам в количестве 8 миллионов опуститься с неба на землю, чтобы охранить и помочь китайскому народу и изгнать всех иностранцев. На тех, кто не поступит по требованиям настоящего объявления, и на их родителей посылаются всякие несчастия{841}.[147]
Боксеры впервые начали причинять неприятности весной 1898 г., когда их соратники начали нападать на китайских христиан в Западном Шаньдуне. Поначалу они не привлекли особого внимания Посольской улицы в Пекине. Дипломаты уже давно привыкли к докладам о нападениях на своих единоверцев в сельской местности. Кроме католиков-французов, большинство дипломатического корпуса относилось к таким вспышкам как к одному из многочисленных каждодневных рисков, связанных с жизнью в Китае{842}. К тому же беспорядки в Шаньдуне обычно касались местных новообращенных, а не европейцев.
Михаилу Гирсу в российской миссии эти вопросы были вдвойне безразличны, поскольку православная церковь никогда всерьез не конкурировала с Западом в борьбе за китайские души{843}. В любом случае у нового посланника были более насущные заботы — бесконечные переговоры по поводу правительственных действий в Маньчжурии, противостояние посягательствам других держав на российскую сферу влияния в Северном Китае, а также его напряженные усилия по восстановлению репутации Петербурга при цинском дворе{844}.
Посольства всполошились, когда боксеры убили первого иностранца — британского миссионера — в декабре 1899 г. Некоторые правительства потребовали от Цзунлиямынь запретить организацию{845}. Гире отказался присоединиться к этим требованиям, заявляя, что все это лишь повод, чтобы добиться у китайского правительства дополнительных уступок{846}. Когда некоторые державы, чтобы подкрепить свои требования, провели демонстрацию военно-морской мощи у крепости Дагу в феврале, русские военные корабли в ней не участвовали. Николай II полагал: «Нам не следует принимать участие в протесте других держав… Задача России на Востоке совершенно расходится с политикой европейских государств»{847}.
К весне 1900 г. восстание вышло далеко за пределы Шаньдуна. В апреле боксеры уже нарушили спокойную жизнь в окрестностях Пекина. Как и ее юго-восточный сосед, провинция Чжили также оказалась благоприятной почвой для повстанцев, поскольку там имелись большая христианская община, анклавы чужеземцев в Пекине и порту Тяньцзинь и железные дороги и телеграфы, которые проходили через всю провинцию{848}.