И все же на каждого человека, который радовался победам японских армий в Маньчжурии, приходились и другие, кто опасался угрозы для тихоокеанских владений России. Более того, многие считали Маньчжурию сферой законного интереса своей страны в Китае, и они рассматривали любое японское присутствие там как недозволенное вмешательство[91]. «Санкт-Петербургские ведомости» неоднократно предупреждали, что территориальные претензии Токио в Симоносеки предвещают недоброе. «Настоящие затруднения на Дальнем Востоке начнутся только по окончании военных действий», — мрачно предсказывал один из журналистов^{602}.

Даже князь Владимир Петрович Мещерский в своем «Гражданине» теперь поносил Японию, как страну «пиратов и бандитов», и начинал склоняться на сторону Китая^{603}. В середине февраля он уже открыто призывал к союзу с Пекином: «С Китаем же нам выгодно связывать наше положение в Азии, и именно с Китаем, в его цельном и громадном составе. Китай сам по себе и Россия сама по себе — это, вместе взятое, — громадная сила против нашего рокового противника — Англии!»^{604} В Министерстве иностранных дел граф Кассини, как и предполагалось, поддержал прокитайский курс^{605}. Однако самым стойким защитником союза с Пекином был министр финансов Сергей Витте, для которого дружеские отношения с цинским правительством являлись необходимым условием его честолюбивых экономических планов. Витте активно занимался Транссибирской железной дорогой с момента возникновения ее проекта, и это будоражило его воображение картинами процветания Дальнего Востока.

Витте также предвидел, что Транссибирская дорога позволит России играть более активную роль в жизни «Азиатского Востока»^{606}. Изначально его концепция этой роли была несколько туманна, хотя его видение Востока подразумевало особые отношения с Пекином. По мере того как Россия будет двигаться на восток вместе с новой железной дорогой, рассуждал Витте, Китай будет превращаться как в объект расширения торговли, так и в экономического партнера против Англии^{607}.

В отличие от наиболее активных политических ястребов, Витте пылко возражал против территориальных приобретений в Восточной Азии. Чтобы реализовать его амбициозные планы важно было сохранить добрые отношения с династией Цин. Как он это называл, цель состояла исключительно в «тихом проникновении» на Восток. А попытки других держав утвердиться на китайской почве угрожали доступу России к Китаю, и им следовало твердо противостоять^{608}. Витте подчеркивал, что Россия должна так же последовательно защищать принцип территориальной целостности Китая, как США твердо держатся доктрины Монро^{609}.

Выбор между Китаем и Японией наконец был сделан на третьем особом совещании 30 марта 1895 г.^{610}. Снова присутствовали министры военный и морской, финансов и иностранных дел. Председательствовал Алексей Александрович. Как великий князь сообщил собравшимся государственным деятелям, царь склонялся к тому, чтобы встать на сторону Японии. Поскольку островная империя являлась сильной морской державой, она неизбежно должна была стать соперником Великобритании. Наилучшим вариантом, по мысли великого князя, было бы заключение договора с Токио. Заключив секретное соглашение, Петербург мог позволить Японии решать свои проблемы в Китае в обмен на поддержку «наших интересов» в регионе. Россия таким образом могла одновременно приобрести незамерзающий порт и сильного союзника против Англии^{611}.

Первым против этого высказался военный министр Ванновский, и даже Лобанов предостерег, что Япония — ненадежный союзник, но больше всех возражал Витте. Утверждая, что Япония на самом деле стала воевать с Китаем только для того, чтобы опередить Россию на Дальнем Востоке до завершения строительства Сибирской железной дороги, он подчеркивал, что ни о каком понимании не может быть и речи. Министр финансов предупреждал: «Враждебные действия Японии направлены главным образом против нас. Предполагаемое японцами занятие южной части Маньчжурии будет для нас угрозой и, вероятно, повлечет за собой впоследствии присоединение к Японии всей Кореи… [В конце концов японцы] привлекут на свою сторону весьма воинственных монголов и маньчжур, а затем начнут новую войну»^{612}. Интересы России будут соблюдены гораздо лучше, если Япония на материке получит отпор, для чего при необходимости нужно использовать поддержку флота. «Мы приобрели бы при этом роль спасителя Китая, который оценил бы нашу услугу и согласился бы потом на исправление мирным путем нашей границы», — заключил Витте^{613}.

В конце концов, невзирая на настроения Николая, аргументы министра финансов одержали верх. Хотя некоторые опасались, что русская армия в Восточной Азии не была способна вести войну, а Лобанов сомневался, что Япония мирно сдаст свои позиции, министры согласились поддержать Витте. В результате совет постановил «посоветовать Японии, сначала дружелюбным образом, отказаться от занятия южной части Маньчжурии, так как таковое занятие нарушает наши интересы и будет служить постоянной угрозой спокойствию на Дальнем Востоке»^{614}.

Император, который не присутствовал на совещании, по-прежнему отдавал предпочтение сделке с Токио[92]. Когда четырьмя днями позже Лобанов представил Николаю протокол совещания, царь не захотел отказываться от своего желания получить незамерзающий порт^{615}. Чтобы снова обсудить этот вопрос, Николай пригласил ведущих министров на неофициальную встречу в Аничко-вом дворце 4 апреля. После часового совещания он наконец уступил Витте, хотя и остался этим крайне недоволен. «Дай Бог, только не втянуться в войну!» — записал император в своем дневнике в тот день^{616}.

Помимо желания иметь военно-морскую базу Николай, возможно, беспокоился о способности своей армии противостоять Японии на далекой тихоокеанской периферии. Его министр иностранных дел опасался, что Токио может не принять российского ультиматума, и если конфликт дойдет до критической стадии, то выгнать японцев с материка будет очень трудно^{617}. Против 85 японских батальонов в Маньчжурии царь мог выделить максимум 22 из своей армии в Восточной Сибири. Хитрово предупреждал, что Россия еще далека от готовности предпринять что-либо столь серьезное, как кампания против Японии^{618}. Очевидное решение состояло в том, чтобы убедить другие державы присоединиться к России и вместе оказать давление на Японию. Еще до того как совет собрался 30 марта, Лобанов попытался выяснить, поддержат ли Великобритания, Франция и Германия демарш с требованием к Токио отказаться от своих притязаний на Ляодунский полуостров^{619}.