Это произошло на рассвете 1 июня 1794 года. Солнце ярко сияло, волны вздымались, но не мешали движению; храбрость была одинакова с обеих сторон; только у французов это была храбрость скорее отчаяния. Возгласы «Да здравствует республика!» и «Да здравствует Британия!» раздавались с обеих сторон.
Вместо того чтобы прямо двинуться на линию французских судов, английский адмирал взял направление по диагонали, разгромил левую половину выстрелами из всех орудий, в то время как правая половина, находясь под противным ветром, смотрела, неподвижная, на свои горящие корабли. Говорят, что никогда подобная жажда смерти не подымала друг против друга два враждующих народа. Казалось, дерево и паруса были охвачены тем же нетерпеливым ожиданием столкновения, что и моряки. Четыре тысячи орудий, отвечая друг другу с враждебных палуб, изрыгали картечь на расстояние пистолетного выстрела. Мачты были срублены. Паруса — в огне. Палубы покрыты оторванными членами тел и обломками снастей. Хау, находившийся на корабле «Королева Шарлотта», сражался, точно на большой дуэли, с адмиральским кораблем «Гора». Корабль «Якобинец» неверным движением прорвал общую линию и открыл это судно. Левая половина французского флота была уничтожена, но не побеждена. Центр пострадал мало. Ночь опустилась над этой бойней и прекратила ее.
Хау отрезал от флота и окружил шесть республиканских кораблей. День должен был осветить сдачу этих судов или их сожжение. Французский адмирал захотел спасти их или сгореть вместе с ними. Размышление умерило пыл народного представителя Жан-Бона Сен-Андре. Флот достаточно совершил для его славы, и представитель отдал приказ отступать. Его обвинили в трусости и едва не сбросили в море. Корабль «Гора» уже казался потухшим вулканом. В него попало триста ядер, все его офицеры были ранены или убиты, все канониры погибли у своих орудий. То же произошло со всеми судами, принимавшими участие в битве.
Окруженный тремя неприятельскими судами, корабль «Мститель» еще сражался, но его капитан был уже разорван пополам, офицеры искалечены, почти все матросы перебиты, мачты срублены, от парусов осталась одна зола. Экипаж, опьяненный порохом и кровью, дошел до того, что, гордясь своим флагом, решился на массовое самоубийство. Моряки прибили флаг к обломку мачты, отказались от всяких переговоров и ждали, чтобы волны, с каждой минутой все более заливавшие трюм, погрузили его в свою пучину. По мере того как корабль, ярус за ярусом, опускался в волны, бесстрашный экипаж давал залпы из орудий; когда волны заливали один ярус, экипаж поднимался к следующей батарее и разряжал ее против неприятеля. Наконец, когда волны перекатывались уже через палубу, вровень с водой раздался последний залп и экипаж погрузился в море вместе со своим кораблем под крики «Да здравствует республика!»
Англичане, охваченные восторгом, бросились в шлюпки и спасли многих из этих героев. Эскадра вернулась в Брест как раненый, но победоносный воин. Конвент объявил, что родина признает ее заслуги, и приказал, чтобы модель «Мстителя» привесили к своду Пантеона. Поэты Шенье и Лебрен обессмертили корабль в своих стихах. Геройская гибель «Мстителя» стала сюжетом одной из популярнейших народных песен — «Марсельезой» моряков.
Горизонт прояснялся на всех границах, тогда как тучи над Парижем сгущались с каждым днем все более и более. Кровь жертв смешивалась с кровью защитников родины.
Комитет общественного спасения, разгромив жирондистов, Эбера и Дантона, имел возможность сохранить власть только при условии, что народу будет уступлено право смерти. Раз начался Террор, он должен был раздавить первого, кто захочет остановить его.
Робеспьер и его друзья ждали благоприятного часа, чтобы остановить бойню. Благоприятный час все не наступал. Гильотина косила уже все сословия. Комитет получал обвинительные доносы из Парижа от представителей клубов и округов. Он проглядывал эти доносы, и, если, по его мнению, агент был достоин доверия, обвиняемых отсылали в Трибунал. Таким образом, обвиненные наполнили все восемнадцать тюрем Парижа. Каждый вечер общественный обвинитель отправлялся в Комитет за инструкциями. Если Комитет хотел, чтобы смертный приговор последовал немедленно, то Фукье-Тенвилю передавали список этих обвиняемых. Если же чья-либо голова не была намечена для казни, Комитет предоставлял Фукье-Тенвилю руководствоваться списками обвиняемых, имена которых следовали в случайном порядке. Общественный обвинитель вступал в соглашение с председателем суда. По аналогии обвинений, он соединял в одном и том же обвинительном акте имена узников, которые совершенно не знали друг друга. Он же заботился о немедленном приведении приговоров в исполнение. Тележки, сообразно с предполагаемым числом осужденных, стояли в назначенный час у Дворца правосудия. Общественные «оскорбительницы» ожидали у колес. Народ толпился на улицах. Смерть сделалась ежедневным, рутинным явлением.
Двадцатичетырехлетний сын Кюстина, заключенный в тюрьму за то, что оплакивал своего отца, томился в ожидании суда. Его молодость, красота, слезы его жены тронули одного из сторожей. Юная сообщница достала Кюстину женскую одежду, в которой он должен был бежать, когда стемнеет. Настал условленный день и час. Вдруг Кюстин узнает, что Конвент издал декрет, согласно которому всякий способствовавший бегству узника приговаривается к смерти. Он снимает уже надетую женскую одежду, сопротивляется объятиям жены и мольбам девушки, которая клянется, что последует за ними и умрет за него, если это будет нужно. Ничто не может поколебать его. Он проводит последнюю ночь своей жизни в общей камере для осужденных, стараясь осушить слезы жены и вызвать у нее желание жить ради их дорогого ребенка. При первых лучах рассвета молодая женщина падает без чувств. Этим обмороком пользуются, чтобы унести ее. Так Кюстин пал жертвой своей сыновней любви и великодушия.
Клавьер, узнавший в заключении, что его друг Ролан покончил жизнь самоубийством, философствует, разговаривая вечером со своими товарищами по заключению на тему существования загробной жизни. Он разбирает самые быстрые и верные средства добровольно избежать смерти на плахе, чтобы сохранить наследство своим детям. На следующий день сторожа застают Клавьера лежащим неподвижно в луже крови, с ножом, пронзившим его сердце. Его жена, уроженка Генуи, узнав о смерти мужа, отравилась, предварительно распорядившись обеспечить свое состояние за детьми и найдя им покровителей в чужой семье.
Лионский епископ Ламурет, находясь в заключении, обращал неверующих к Богу и ободрял отчаявшихся. «Нет, друзья мои, — воскликнул он накануне своей казни, хлопнув себя по лбу, — нельзя убить мысль, а мысль — это весь человек! Что такое гильотина? Щелчок по шее — и только!»
Оставалось только два славных жирондиста, которым удавалось в течение шести месяцев избежать проскрипций Горы: Луве и Кондорсе.
Кондорсе на следующий же после 31 мая день ожидал жандармов, которые должны были подвергнуть его домашнему аресту. Монтаньяры на минуту остановились в нерешительности перед великим именем. Они боялись опозорить революцию, осудив философа. Якобинцы упрекали монтаньяров в слабости: чем выше человек, тем опаснее заговорщик; уважение — не более чем предрассудок; самые великие головы должны пасть первыми! Уступая слезам жены, Кондорсе дал согласие на то, чтобы его друг Пинель скрыл его в надежном убежище в одном из бедных кварталов Парижа, под сенью башен св. Сульпиции. Там госпожа Верне, бедная вдова, посвятившая всю свою жизнь несчастным, жила в своем домике, который сдавала нескольким спокойным жильцам. Пинель привел сюда Кондорсе, когда стемнело. Он хотел уже сообщить госпоже Верне имя друга, которого поручает ее гостеприимству. «Нет, — ответила эта великодушная женщина, — я не хочу знать его имени; я знаю, что он несчастен, и этого довольно. Я спасу его ради Господа, а вовсе не ради его имени. Его убежище станет от этого безопаснее».
Кондорсе заперся с несколькими книгами в комнатке верхнего этажа и никуда не выходил. Он отворял окно только ночью, спускался вниз только для того, чтобы поесть, как гость, за столом хозяйки. Ему показалось однажды, что он встретил на лестнице члена Конвента из партии монтаньяров по имени Марко. «Я погиб, — сказал он госпоже Верне, — у вас в доме живет монтаньяр. Я должен бежать, потому что я Кондорсе». — «Оставайтесь, — ответила бесстрашная женщина, — я ручаюсь за него. Я скажу ему: Кондорсе здесь, он осужден, я знаю это и даю ему убежище. Если это откроется, я погибну вместе с ним». Член Конвента сохранил тайну. Каждый день осужденный и осуждающий встречались на лестнице и делали вид, что не знают друг друга.
