Едва установился санный путь, отец Анисим пересыпал деньги из кубышки в кожаный кошель, спрятал его на груди, простился с прихожанами, пообещав вернуться как можно скорее и непременно — с книгой, и пустился в дорогу.

Большую часть пути отец Анисим прошел пешком, иногда добрые люди подвозили его на санях, и вот, наконец, нынешним утром он оказался в Москве. У первого встретившегося ему москвича отец Анисим спросил, как пройти на знаменитый Московский торг, на котором, как известно, можно купить все, что душа пожелает, стало быть, и книги тоже.

Приветливый москвич подробно объяснил отцу Анисиму дорогу, но, оказавшись среди многочисленных, разбегающихся во все стороны, причудливо извивающихся улиц и переулков, он заблудился и проплутал до самых сумерек. Тут поднялась метель. Усталый, проголодавшийся и промерзший отец Анисим присел на лавочку у чьих-то ворот. Вдруг из метели вынырнул долговязый детина в щегольском, крытом лазоревым атласом, но не по росту коротком и тесном в плечах тулупчике.

Детина шел торопливым шагом, склонившись навстречу ветру, однако, увидев отца Анисима, остановился и спросил: «Ты что тут сидишь? Верно, нездешний?» Отец Анисим, перекрикивая вой метели, коротко рассказал, кто он таков и зачем в Москве. «Так тебе нужно на Торг? — обрадовался детина. — И деньги при тебе? Идем, провожу!» Он крепко взял отца Анисима под руку, довел до ближайшего угла, потом остановился и сказал: «А дальше сам найдешь», — засмеялся и пошел прочь.

Сбитый с толку отец Анисим посмотрел ему вслед, потом сунул руку за пазуху — кошеля с деньгами не было.

— Вот такая беда со мной приключилась, — закончил свой рассказ отец Анисим. — И ладно бы только мои деньги были, а то ведь всем селом собирали…

— Ладно, отец, — сказал Иван Федоров, — сейчас ложись спать, а завтра попробую пособить твоей беде.

Наутро Иван Федоров и отец Анисим вышли из дому. Метель за ночь унялась, пушистый снег весело искрился на солнце. Они направлялись к Сильвестровой избе.

Отец Анисим, оказавшись перед лицом премудрого царского советника, о котором он много слыхал, оробел и не смог вымолвить ни слова. Иван Федоров сам пересказал Сильвестру историю казанского попа и попросил:

— Отец Сильвестр, сделай милость, подари ему Псалтырь из тех, что мы вчера печатать закончили.

Отец Анисим долго любовался подарком, горячо благодарил Сильвестра и Ивана Федорова и призывал на них благословение Божие.

На следующий день отец Анисим, бережно спрятав за пазуху завернутую в чистую холстинку Псалтырь, отбыл к себе в Малые Кундыши, и Иван Федоров с радостью подумал, что тамошние ребятишки будут учиться грамоте уже по печатной книге.

Еще в первые годы правления Ивана Грозного при молодом государе сформировался совет из узкого круга приближенных к нему людей — Избранная рада. В ее состав входили митрополит Макарий, Сильвестр, князь А. М. Курбский и некоторые другие. Во главе Избранной рады стоял Алексей Федорович Адашев. «Имея нежную и чистую душу, нравы благие, разум приятный, основательный и бескорыстную любовь к добру, он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы отечества», — писал об А. Ф. Адашеве H. М. Карамзин.

Избранная рада имела сильное и благотворное влияние на царя, время ее существования историки считают самым светлым и блистательным периодом правления Ивана Грозного. Фактически Избранная рада стала неофициальным правительством государства.

Осенью 1552 года в царской семье произошло радостное событие: у Ивана Грозного родился долгожданный сын и наследник — царевич Дмитрий. Известие об этом царь получил, находясь в пути из Казани в Москву. Грозный царь залился радостными слезами, обнял и расцеловал вестника и тут же подарил ему одежду со своего плеча и коня из-под себя. Когда Дмитрию было около полугода, в начале марта царь неожиданно занедужил горячкой. Болезнь оказалась настолько тяжкой, что ни сам Иван Грозный, ни его приближенные не сомневались в скорой кончине государя. Иван Грозный написал завещание, объявив своим наследником — единственным и самовластным правителем России младенца Дмитрия. Но он не был уверен, что завещание его будет исполнено.

Иван Грозный знал, что многие бояре ненавидят родственников царицы — Захарьиных-Юрьевых, забравших при дворе большую силу, он помнил боярские смуты времен своего собственного малолетства и не сомневался, что они начнутся снова после его смерти. Существовал и реальный претендент на престол — князь Владимир Андреевич Старицкий, двоюродный брат Ивана Грозного, сын Андрея Старицкого, вероломно погубленного Еленой Глинской. Хотя со времен Дмитрия Донского Московский престол неизменно передавался по наследству от отца к сыну, многие помнили более древний порядок престолонаследия, согласно которому наследником становился старший по возрасту мужчина в роду. Таким образом, Владимира Старицкого вполне могли признать более законным государем, нежели Дмитрия, и в таком случае у Ивана Грозного были основания тревожиться не только за благополучие, но и за саму жизнь своих жены и сына.

Полный мрачных опасений, Иван Грозный собрал бояр для принесения присяги — крестного целования — Дмитрию. Опасения его тут же подтвердились — часть бояр присягнула, но многие отказались целовать крест царевичу-младенцу, или, как они его называли, «пеленочнику». Иван Грозный пытался их увещевать: «Или вы уже не помните, что я — единый ваш государь? Что клялись вы верно служить мне и детям моим? Сын мой Димитрий и в пеленках для вас законный государь!» Бояре смутились, но окольничий Федор Адашев, отец Алексея Адашева, откровенно ответил: «Государь! Тебе и сыну твоему мы — верные слуги. Но ведь сын твой пока мал и бессловесен, и владеть нами будут Захарьины. А им мы служить не желаем!» Иван Грозный был в отчаянии. Карамзин пишет: «Самодержец чувствовал себя простым, слабым смертным у могилы; его любили, оплакивали, но уже не слушались».

Меж тем многие бояре действительно начали выступать за Владимира Старицкого. И во дворце, и на площади громко звучали призывы: «Лучше служить старому, нежели малому, и покоряться Захарьиным!» Многие искренне верили, что Владимир Старицкий будет лучшим государем и его избрание на царство послужит ко всеобщему благу. Такой уверенности придерживался и Сильвестр, к тому же связанный с князем Старицким дружескими отношениями.

Царь призвал к себе самого князя Старицкого и потребовал, чтобы тот присягнул на верность Дмитрию. Владимир Старицкий отказался. На другой день Иван Грозный снова собрал у своего ложа бояр и обратился к тем из них, кто поклялся в верности Дмитрию: «Вы поклялись умереть за меня и сына моего, другие же не хотят его на государстве видеть. Если я по воле Божией отойду в мир иной, не забудьте же своей клятвы, не дайте злодеям извести сына моего, и, если придет крайность, бегите с ним в чужие земли, куда Бог укажет вам путь!» Эти слова напугали непокорных бояр. Одно дело — желание избежать смуты, совсем другое — обвинение в замысле убийства невинного младенца, государева сына, к тому же услышанное из уст умирающего государя. Непокорные были деморализованы — и присягнули Дмитрию. Владимир Старицкий особо поклялся не думать о царстве и в случае кончины царя повиноваться его сыну как законному государю.

Но Иван Грозный неожиданно выздоровел.

Многие со страхом ожидали, что царь подвергнет ослушников наказанию или хотя бы опале, но никаких гонений не последовало. Иван Грозный всячески подчеркивал свою родственную любовь к Владимиру Старицкому и расположение к его сторонникам. Однако злопамятный царь ничего не забыл, и с этого времени началось его охлаждение к Сильвестру и Адашеву и всей Избранной раде.

В благодарность за свое неожиданное исцеление царь решил отправиться на богомолье в далекий Кирилло-Белозерский монастырь вместе с царицей и сыном. Момент для отъезда царя из столицы был неудачным, неспокойствие в только что завоеванных Казанских землях требовало присутствия государя. Однако царь с семейством отправился в путь. По дороге он заехал в Троице-Сергиев монастырь и имел там беседу с Максимом Греком. Старец Максим попытался отговорить царя от путешествия: «Обеты безрассудные угодны ли Богу? Вездесущего не должно искать только в пустынях, весь мир исполнен Его». Ученый монах посоветовал царю лучше позаботиться о вдовах и сиротах воинов, погибших в Казанском походе, но царь продолжал упорствовать в своем намерении. Тогда Максим Грек высказал опасение, что путешествие может быть вредным для младенца Дмитрия. Это вполне здравое предупреждение впоследствии стало восприниматься как пророчество. К великому горю царя и царицы, царевич действительно скончался в дороге.