Массовый призыв был неизбежен. И Диэнек, и осталь­ные понимали это.

Мой хозяин отправился назад в город в сопровождении Александра, теперь уже полноправного рядового эномотии, его товарища Биаса, Черного Льва и трех оруженосцев. Пройдя треть пути, мы догнали старейшину Харилая, ковы­лявшего домой с мучительной медлительностью. Старика поддерживал его спутник Сфенисф, такой же древний. Черный Лев вел в поводу обозного осла; он настаивал, чтобы старик ехал верхом. Харилай отказался, но велел занять это место своему слуге.

– Дадите нам выбраться из дерьма, дед? – обратился Диэнек к государственному мужу. Как истинный воин, он желал услышать правду.

– Я передаю лишь то, что велено, Диэнек.

– Ворота не вместят пятьдесят тысяч. Они не вместят и пяти.

Старик скривился, отчего его лицо все покрылось мор­щинами.

– Вижу, ты мнишь себя полководцем выше Леонида.

Но факт был очевиден даже оруженосцам. Персидское войско стояло теперь в Фессалии. Это днях в десяти пути от Ворот? Или меньше? Через две с половиной недели мил­лионы вражеских воинов пройдут теснину и еще стадиев семьсот. Они окажутся на пороге нашего дома.

– Сколько человек в передовом отряде? – спросил старейшину Черный Лев.

Он имел в виду передовые части спартанцев, которые, как всегда перед мобилизацией, сразу будут направлены к Фермопилам, чтобы занять проход, пока туда не подошли персы и прежде чем выступят главные силы союзного войска.

– Узнаешь завтра от Леонида,– ответил старик, но, видя обеспокоенность младшего, смягчился: – Триста. Только Равные. Только отцы.

У моего хозяина была привычка плотно стискивать:зубы; так он сжимал их, когда был ранен в бою и не хотел, чтобы товарищи поняли, как ему плохо. И вот теперь он стиснул зубы.

«Только отцы» – это означало: только отцы живых сыновей.

Такое делалось для того, чтобы, если воин погибнет, его род не прервался.

Отряд «только отцов» был отрядом самоубийц.

Сила, которую посылали стоять насмерть.

Моими обычными обязанностями по возвращении с учений было почистить и уложить хозяйское облачение и вместе со слугами трапезной проследить за приготовлением ужина. Но в тот день Диэнек попросил у Черного Льва, чтобы его оруженосец поработал за двоих. Мне же он приказал отправляться вперед, бегом, к нему домой. Мне поручалось сообщить госпоже Арете, что лох на день отпустили по домам и что скоро ее муж придет. Мне поручалось от его имени передать ей приглашение: не составит и она с дочерьми ему компанию на прогулке по холмам?

Я побежал вперед, доставил сообщение, и меня отпустили. Однако какой-то импульс заставил меня задержаться.

С холма над хижиной моего хозяина я видел, как его дочери выскочили из ворот и с нетерпением бросились поприветствовать отца на дороге. Арета приготовила корзину с фруктами, сыром и хлебом. Все были босы, в больших мягких шляпах.

Я видел, как мой хозяин отвел жену под дубы, и там они вдвоем недолго о чем-то говорили. Что-то из сказанно­го им вызвало у нее слезы, и она обеими руками страстно обняла мужа за шею. Диэнек сначала как будто сопротив­лялся, но через мгновение уступил и нежно прижал жену к себе.

Девочки шумели – им не терпелось идти дальше. Под ногами визжали два щенка. Диэнек и Арета разорвали объятия. Я видел, как мой хозяин поднял свою младшую, Элландру, и посадил ее себе на плечи. Потом, когда они двинулись в путь, он взял за руку вторую девочку, Алексу. Жизнерадостные девочки веселились, а Диэнек с Аретой были грустны.

Никакие главные силы не будут посланы в Фермопилы, это лишь сказка для толпы.

Будут посланы только триста – с приказом стоять на­смерть.

Диэнека среди них не будет, у него не было сына.

Его не могли выбрать.

Теперь я должен рассказать про вооружен­ное столкновение, случившееся за несколько лет до того. Его последствия оказали сильное влияние на нынешнюю жизнь Диэнека, Алек­сандра, Ареты и прочих героев моего расска­за. Это случилось при Энофите, в походе про­тив фиванцев, через год после Антириона.

Я имею в виду необычайный героизм, про­явленный в том бою моим товарищем, Пе­тухом. Как и мне в то время, ему было всего пятнадцать, и первым оруженосцем Олимпия, отца Александра, он, совсем еще зеленый, не прослужил и двенадцати месяцев.

Два войска столкнулись. Моры Менелая, Полия и лох Дикой Оливы сошлись в ярост­ной борьбе с левым флангом фиванцев, ко­торые выстроили двадцать рядов в глубину вместо обычных восьми и теперь с ужасным упорством удерживали позицию. Положение ухудшалось еще и тем, что строй противника примерно на стадий выходил за спартанс­кий правый край, и этот излишек начал заво­рачивать внутрь и наступать, заходя Мене­лаю во фланг. В это время вражеский правый фланг, понеся самые серьезные потери, сломал строй и бросился на еще сплоченные ряды своего тыла. Вражеский правый край в панике рухнул, в то время как левый наступал.

Среди этой сутолоки Олимпий был тяжело ранен, полу­чив в сгиб ступни удар нижним шипом на комле враже­ского копья. Это произошло, как я уже сказал, в момент величайшей сумятицы на поле боя, когда правый фланг противника рухнул и спартанцы бросились в преследова­ние, в то время как левый фланг врагов шел в атаку, под­держанный многочисленной конницей, рванувшейся, не встречая сопротивления, в образовавшуюся брешь.

Олимпий оказался один в открытой «зоне добивания» позади катящейся вперед битвы. Раненая нога сделала его калекой, в то время как шлем с поперечным гребнем не­одолимо привлекал героев из вражеской конницы.

К нему устремились трое фиванских всадников.

Петух, безоружный и без доспехов, бросился очертя го­лову в гущу битвы, по пути прихватив воткнутое в землю копье. Метнувшись к Олимпию, он не только прикрыл хо­зяина щитом от вражеских дротиков, но и сам одной ру­кой разил противников, ранив и свалив копьем на землю двоих и проломив голову третьему его же шлемом, который в безумии голыми руками сорвал у противника с головы. Петуху даже удалось поймать лучшую из трех вражеских лошадей – великолепного боевого скакуна, с помощью ко­торого он вывез потом Олимпия с поля боя.

Когда войско вернулось из похода, весь город говорил о подвиге Петуха. Равные долго обсуждали открывавшиеся перед ним перспективы. Что делать с этим мальчишкой? Все вспомнили, что его матерью была мессенийская илот­ка, а отцом – спартиат Идотихид, брат Ареты, герой, пав­ший в битве при Мантинее, когда Петуху было два года.

У спартанцев, как я уже отмечал, имелась категория молодых воинов, класс «сводных братьев», называемый мофаксами. Бастардов вроде Петуха и даже законнорож­денных сыновей Равных, по несчастью или по бедности лишившихся гражданства, могли, если сочтут достойны­ми, выдернуть из их стесненных обстоятельств и повысить до этого статуса.

Такую честь предложили Петуху.

Он отказался.

Его доводом было то, что ему уже пятнадцать лет. Для него эта честь запоздала. Он предпочитает и дальше слу­жить оруженосцем.

Этот отказ от великодушного предложения разгневал Равных из сисситии Олимпия и вызвал негодование во всем городе – негодование, какое только может вызвать дело илота. Делались даже заявления, что этот неблаго­дарный своевольник давно известен своими мятежными настроениями. Он принадлежит к нередкому среди рабов типу гордецов и упрямцев. Считает себя мессенийцем. Его надо или уничтожить вместе со всей его семьей, или зато­птать за несомненную измену спартанскому делу.

В тот раз Петух избежал смерти от рук криптеи в боль­шей степени благодаря своей молодости и заступниче­ству Олимпия, который наедине поговорил с Равными. Дело притихло, однако через какое-то время разгорелось вновь. В последующих походах Петух снова и снова оказывался самым смелым и отважным из всех молодых оруженосцев, превзойдя в войске всех, кроме Самоубийцы, Циклопа, глав­ного претендента на олимпийскую победу в пентатлоне Пафея и оруженосца Полиника – Аканфа.