Вера Ивановна поморщилась.
— Тише ты! — через комнату крикнула она. — Все уши заложило.
Прошла к шкафу, открыла его.
— Идем, папка, идем! — пронзительно кричала Настенька. — Мамка уже платье выбирает, щас одеваться будет!
— Ты что?! — испугалась Вера Ивановна. Обхватила руками полные белые плечи, оглянулась, точно ее могли увидеть посторонние. — Кричи на весь белый свет, что мамка неодетая!
Настенька, навалившись на перила балкона, болтала ногами, посматривала через плечо на мать ликующими глазами.
— Вот не возьмем тебя, — пригрозила Вера Ивановна.
Дочь метнулась к ней. Повисла на шее, засмеялась, принялась целовать в подбородок, глаза, нос.
— Ну пусти, пусти, — крутила головой Вера Ивановна и тоже засмеялась. — Пусти, слышь, а то опоздаем.
Настенька побежала в коридор обуваться. Вера Ивановна оделась, повернулась перед зеркалом одним боком, другим. И, удовлетворенная собой, вышла вслед за Настенькой.
Около двадцать первой квартиры пригладила волосы, приготовила просительное лицо и нажала на кнопку звонка. Дверь открыла худощавая женщина с черными, тронутыми сединой волосами, серьезным лицом и строгими глазами. Рядом с Верой Ивановной, крупной, крепко сбитой, казалась она маленькой, тоненькой — почти девочкой.
— Елена Николаевна, — смущенно улыбнулась Вера Ивановна, — здравствуйте. Вы не передумали?
Она работала на одном заводе с Еленой Николаевной, только та — в конторе, в конструкторском бюро, поэтому Вера Ивановна немного робела перед соседкой, хотя и жалела ее, как увидит, — в прошлом году Елену Николаевну бросил муж — второй, первый-то помер, давно уже…
— А, это вы. Здравствуйте, — взгляд Елены Николаевны потеплел, лицо смягчилось. — Конечно, не передумала, что вы!
Она захлопнула дверь, погладила длинной ладонью Настеньку по голове. Та, притихшая, схватила ее за руку, подняла на соседку влюбленные глаза.
На улице изнывал от жары муж Веры Ивановны Леонид — белобрысый крепыш с синими, как у дочери, глазами. Федя, сосед из семнадцатой квартиры, друг Леонида — в одном автопарке работают — озабоченно протирал идеально чистое стекло «Жигулей».
Леонид, увидев Настеньку, заулыбался, отчего маленькие глазки его превратились в щелочки, подхватил дочь широкими, покрытыми рыжеватым пухом, руками и подбросил ее так высоко, что Настенька взвизгнула.
— Не балуй! — Вера Ивановна строго посмотрела на него. — Напугаешь.
— Ладно, мать, не ворчи, — Леонид, подкидывая дочь, подошел к «Жигулям», открыл дверцу. — Садитесь.
Женщины втиснулись в душную, прокаленную солнцем машину и застыли — строгие, чопорные. Леонид поудобней устроился, поерзав, на переднем сиденье, повернул к Настеньке веселое, мокрое от пота лицо. Подмигнул. Федя, сутулясь, обошел машину, попинал колеса. Сел за руль с хмурым видом.
— Заднее левое что-то барахлит, — удрученно покачал он головой. Включил зажигание, прислушался, вытянув шею.
— В голове у тебя барахлит, — фыркнул Леонид. — Собственник.
Федя около года назад, после долгих уговоров, упросил мать Ульяну Трофимовну переехать к нему, а деревенский дом ее и сад продал, чтобы купить машину. Недавно купил и теперь мог говорить только о своих «Жигулях».
— Собственник? — Федя ядовито усмехнулся. — Припомню я тебе эти слова, когда возьмешь наконец «Яву». Посмотрим, какой ты не собственник будешь…
— Плакала моя «Ява». Верно, Настенька? — Леонид через плечо посмотрел на дочь смеющимися глазами и громко вздохнул. Настенька проглотила слюну и молча кивнула.
— И что обидно, — повернувшись к Феде, подчеркнуто скорбно сказал Леонид, — два года копил. Лишней кружки пива не выпил.
— И еще два года не выпьешь, — отрезала Вера Ивановна и поджала губы. — Невелика печаль.
— Я что, — Леонид сильно поскреб макушку, на которой сквозь короткие светлые волосы просвечивала розовая кожа, — я потерплю. Только вот, как назло, в магазин ИЖи завезли. Не мотоцикл — картинка! Может, завернем, посмотрим?
— Я тебе посмотрю, — Вера Ивановна шлепнула мужа по круглому затылку. — Не умрешь!
Леонид в притворном испуге вжал голову в плечи, поднял руки.
У Елены Николаевны от с трудом сдерживаемого смеха мелко-мелко задрожал подбородок, и она отвернулась к окну. Настенька круглыми глазами смотрела то на отца, то на мать.
— Слышь, Федя? Не умрешь, говорит, — очень жалобным голосом протянул Леонид. — Конечно, дети — наше будущее. Цветы жизни, так сказать. Но променять мотоцикл на какой-то гроб с музыкой…
— Лучше замолчи, — громко и внятно потребовала Вера Ивановна. — Дождешься!
— Молчу, — согласился Леонид. — Что еще остается главе семьи.
— Ох уж эти женщины! — не то с осуждением, не то с восхищением вдруг громко сказал Федя.
Когда машина остановилась около салона — нового, из бетона и стекла, здания, Федя вылез из кабины, присел около заднего левого колеса. Елена Николаевна тряхнула головой, поправляя волосы, и первая пошла в магазин. За ней — Вера Ивановна, уверенная в себе, с гордо откинутой головой. Настенька так сильно вцепилась в руку матери, что ногти девочки чуть не до крови вонзились в кожу, но та этого не заметила. Леонид потоптался около Феди, спросил, посмеиваясь: «Пойти, что ли, посмотреть?» — и не спеша, вразвалку побрел вслед за женщинами. Федя хмыкнул ему в спину.
В огромном и гулком зале магазина-салона людей почти не было. Только у черного кабинетного рояля шептались две чистенькие, опрятные старушки. Одна из них изредка нажимала клавиши, сияющие холодной глянцевой белизной, и тогда раздельные звуки — чистые и ясные — заполняли магазин. Около старушек, облокотившись о рояль, чистил ногти молодой, совсем еще мальчик, бородатый продавец в синем сатиновом халате. Скучными глазами он посматривал то на старушек, то в стекло витрины.
— Молодой человек, — Елена Николаевна строго посмотрела на него. — Мы хотели бы выбрать инструмент.
— Пианино, — уточнила Вера Ивановна и гордо поглядела на продавца.
— Выбирайте, — тот вяло повел рукой в сторону зала.
— Но вы могли бы посоветовать? — Елена Николаевна нахмурилась.
— Все хорошие, все первый сорт, — бородатый юноша подул на ногти, потер их о рукав.
— Хорошо, — Елена Николаевна резко повернулась, пошла по магазину.
Около ближней «Эстонии» остановилась, откинула крышку, пробежала пальцами по клавиатуре. Прислушалась. Еще раз ударила по крайней белой клавише, отчего пианино высоко и жалобно вскрикнуло.
— Тембр глухой, — не оглядываясь, бросила она Вере Ивановне.
— Чего? — не понял Леонид. Он подошел неслышно и улыбался с видом, что все это, мол, ерунда, несерьезное дело, но глаза тревожно перебегали с лица Елены Николаевны на клавиши.
— Глухое чего-то. Звук, — прошипела Вера Ивановна.
— Ага, ясно, — понимающе кивнул Леонид и зашептал в ухо жене: — Ты ей скажи, чтоб плохое не брала, а то оставим Настеньке старое.
— Вот, видел? — Вера Ивановна сунула под нос мужу кулак. — Я тебе оставлю!
А все началось именно с того игрушечного красного пианино, которое Леонид имел в виду. Однажды он подарил его дочери, и Настенька, к удивлению всех, скоро уже отстукивала и песенку крокодила Гены из мультфильма, и «Пусть всегда будет солнце». Как-то ее увидела около песочницы Елена Николаевна, услышала игру девочки. Присела около Настеньки и долго смотрела, как та старательно тычет пальцем в клавиши.
— Нравится?
Настенька надула щеки, кивнула.
— Только мало их, — пояснила обиженно, указав на клавиши. — Не хватает.
— Верно, деточка, — обрадовалась Елена Николаевна. — Здесь всего одна октава, и та неполная.
Она увела девочку с собой, и с тех пор Настенька после детского сада все свободное время пропадала у нее или соседки Полины Ефимовны, дочка которой Оля училась играть на пианино. Но к Оле Настенька ходила, только когда Полины Ефимовны не было дома — редко ходила…
Однажды в воскресенье Елена Николаевна пришла к Вере Ивановне и заявила, что Настеньке надо учиться музыке. Вера Ивановна сначала испугалась, потом растерялась и на все уговоры отмахивалась, смеялась, прикрывая рот передником.
