Азис почувствовал, как холод пополз по его мокрой от пота спине. Больно сжалось горло. Глазам стало горячо под отяжелевшими сухими веками. Он пересилил себя, с трудом навалил Колю на спину и потащил.

Мальчик думал, что не сможет двигаться с таким грузом, но оказалось, что Коля не такой тяжелый. Только очень трудно стало дышать: ноша прижимала к земле.

Потом Азис как-то приспособился. Он уже не смотрел на мелькавшие впереди вспышки выстрелов, ни на что не смотрел и ничего не видел. Все его внимание, все силы были сосредоточены на одном: двигаться, двигаться к цели, к жизни...

Сколько так продолжалось, он не знал, потому что действовал в полузабытьи. Потом неожиданно все переменилось.. Пропали вспышки выстрелов, все пропало, и остался перед его глазами из всего большого мира лишь какой-то один маленький кустик с увядшими желтыми цветочками. Цветочки били видны, как в яркий солнечный день, если лечь на землю и смотреть против солнца. Сверкала и четко вырисовывалась каждая веточка, каждый крошечный, нежный лепесток. Он догадался быстро сбросить со спины Колю. Потом долго, бесконечно долго лежал и смотрел на увядший кустик, боясь закрыть глаза, чтобы и он не исчез, как исчезло из мира все остальное.

Мертвый свет висевшей на парашютике ракеты словно выжимал остатки его сил. В ноге опять возникла острая боль. Кружилась голова. Мучительно ныло под ложечкой.

Азис понял, что у него уже не хватит сил снова взвалить на спину своего друга, что больше он не сможет сделать ни шагу в сторону перебегавших на переднем крае светлячков.

Не дожидаясь, пока погаснет висевшая в воздухе ракета, он приподнялся на руках, и над притихшим, ярко освещенным полем раздался отчаянный мальчишеский крик:

— — Товарищи! Родненькие!

Морские пехотинцы-разведчики вытащили полуживых ребят из-под огня. Важное донесение было доставлено в срок.

Шурик сидел на днище опрокинутой лодки и глядел на реку. Осенние затяжные дожди размыли глинистые берега, и вода была желтой, с пенящимися водоворотиками, в которых кружились щепки и сбитые ветром листья. Река называлась Великой. Еще каких-нибудь пять, шесть лет тому назад Шурику не пришло бы в голову, что ее можно назвать иначе. Река казалась огромной, как море! Вместе с другими мальчишками он плескался у берега, и даже самые отчаянные из них не решались отплыть подальше, туда, где били со дна холодные бурливые ключи. Шурик до сих пор помнит, как впервые, на спор, поплыл на тот берег и каким далеким казался он ему даже с середины реки. Помнит, как бешено заколотилось сердце, когда ледяная струя завертела его на месте и потянула на дно. Шурик нырнул, выбрался на свободное течение и, доплыв до берега, долго лежал на горячем песке. Отдышавшись, выжал трусы и поплелся через весь город к подвесному мосту. Плыть обратно он тогда не решился.

Потом отец доверил ему лодку, и Шурик рыбачил далеко у зеленых омутов, где водились тяжелые, пахнущие тиной щуки. И тогда еще река казалась ему огромной и таинственной! Переход в шестой класс Шурик ознаменовал прыжком в воду с подвесного моста. И не каким-нибудь там «солдатиком», а самой настоящей «ласточкой»! Река была покорена и превратилась в такое же привычное место ребячьих игр, как заросший орешником овраг и поляна, где гоняли в футбол.

Теперь река опять стала чужой и опасной! На мосту, стуча по железу тяжелыми сапогами с короткими голенищами, прохаживались немецкие часовые. Заметив чью-нибудь спущенную на воду лодку, они дырявили ее очередью из автоматов. Ловить рыбу разрешалось только с берега. Река опустела, и в самые жаркие дни не слышно было шумного плеска воды и веселого гомона ребячьих голосов. Иногда»только спустится к мосткам женщина с узелком мокрого белья и, торопливо прополоскав его, спешит подальше от берега. За рекой начинался лес, за которым проходила линия фронта. Может быть, поэтому так тщательно охраняли ее фашисты.

Шурик глядел на синеющий за рекой лес и думал о том, что через несколько часов он уже должен быть в самой его гуще и по болотам и бездорожью пробираться к линии фронта. Покусывая горькую травинку, он вглядывался в знакомые очертания правого берега, выбирая место, где лучше пристать лодке. Может быть, за обгоревшим зданием школы? Река там поворачивает, и за стеной школы часовые с моста не увидят лодку.

Школа загорелась первого сентября. Шурик усмехнулся, вспомнив, как прыгали из окон школы, превращенной в казарму, фашисты в нижнем белье. Долго потом бесновался начальник островского гестапо, но виновных не нашли. Пожар возник «случайно»!

Несколькими днями раньше ребята собрались, как обычно, на сеновале в доме у Шурика. Он жил на левом берегу, в деревне Ногино, и собираться здесь было безопаснее, чем в городе.

— Через три дня первое сентября! — сказала пионервожатая Клава Назарова. — А в школе фрицы! Что будем делать?

— Жечь! — сказал, будто отрубил, Коля Михайлов — маленький, худенький подросток.

— Жечь-то жечь... — задумалась Клава. — Но как? Если узнают про поджог, начнут хватать всех без разбора! С умом жечь надо!

Кто-то вспомнил, что в школе по-прежнему работают старые уборщицы, и через день план поджога был разработан. Август стоял холодный, по ночам подмораживало, и полицаи требовали, чтобы печи топили два раза в день: утром и на ночь. Первого сентября печи были набиты сухими, как порох, дровами и затоплены чуть позже обычного. Дверцы печей остались незакрытыми! Солдаты храпели на разные голоса, а из открытых печей падали на пол горящие головешки. Загорелись ковры, запылали половицы. Вот тогда-то, насмерть перепуганные, и забегали в дыму фашисты.

«Урок физкультуры», — назвала эту операцию Клава.

Ох, Клава, Клава!.. Шурик восхищенно покрутил головой, на секунду зажмурившись, как будто увидел перед собой смеющиеся глаза и выгоревшую гривку волос под расшитой тюбетейкой...

Шурик и Коля Михайлов учились в пятом классе, когда к ним в отряд пришла вожатой Клава. В ту пору граница проходила неподалеку от Острова. Пограничники были частыми гостями в островской школе, а островские пионеры — на заставе. Пограничники и ребята вместе устраивали военные игры: выслеживали и ловили «шпионов», ходили на разведку в «тыл врага».

Клава быстрее любого мальчишки могла взобраться на самое высокое дерево, перебежать широкий ручей по бревну, разжечь костер из намокших веток. Шурик был ее верным ординарцем, как Петька у Чапаева.

Думал ли он тогда, что пройдет несколько лет — и «тыл врага» станет настоящим тылом, а разведка — смертельно опасным заданием, нужным Родине!

Сегодня ночью он поведет через фронт двух бежавших из концлагеря красноармейцев и дочь островского врача — Розу Хайкину. Как всегда, перед очередной операцией подпольщики встретятся у Шурика. Мать и отец уже привыкли к этим сборищам и давно догадывались, что кроется за ними. Не раз ловил на себе Шурик встревоженные взгляды матери, а однажды, когда он перепрятывал оружие, на .сеновал поднялся отец. Он взглянул на связку гранат в руках Шурика и, взяв вилы, ушел, ничего не сказав.

Шурик зябко передернул плечами. Холодный ветер пригнул к земле оголенные прутья ивняка, погнал по реке мелкую волну. Большая, набухшая дождем туча ползла к городу. Шурик с надеждой взглянул на нее и пошел к дому.

Первой на сеновал пришла Клава. Она крепко сжала руку Шурика в своей холодной, крепкой руке и заглянула ему в глаза.

— Ну?..

— Что «ну»? — усмехнулся Шурик. — Порядок!

— Дождь полил... — сказала Клава, вытирая платком мокрое лицо.

— Это хорошо... — отозвался Шурик. Он видел, что Клава чем-то встревожена, но не спрашивал, зная, что, если будет нужно, она скажет сама. Но Клава молча вынула из-за пазухи зашитый суровыми нитками пакет и протянула его Шурику.

— Очень важно, Шурик. Вручишь лично. А в случае чего... — Клава не договорила и опять взглянула на Шурика. Глаза ее смотрели сурово и требовательно.