— Беги, Коля! — сказал Яков. Он неловко левой рукой достал из кармана пистолет и выпустил несколько пуль в темный провал сеней. Там что-то загремело, покатилось по полу. Только тут Коля заметил, что правая рука Булочки висит вдоль тела, а по пальцам стекает кровь.

— Скажи Ковалеву... — Булочка не договорил. Раздалась вторая автоматная очередь, и он упал.

— Яша... Булочка! — крикнул Коля. Яков молчал. Коля выхватил гранату, зубами сорвал предохранитель и на животе подполз к крыльцу. Застучали автоматы, пули ложились где-то за ногами. Коля приподнялся и швырнул гранату в сени. Грохнуло. Из сеней повалил дым, автоматы умолкли.

— Гады-ы! — крикнул Коля, вскакивая на ноги. — Получайте! — Вторая граната полетела в сени. Третью он взял у мертвого Василя. Обежал вокруг дома и швырнул гранату в окно. Из другого окна выскочили три немца. Они, прыгая через огородные грядки, бежали к Коле. А у него больше гранат не было. Был пистолет. Коля мог убежать, — рукой подать до соснового бора. Но в пистолете были патроны. Восемь пуль. Немцы не стреляли. Они хотели схватить Колю живьем. А он, медленно отступая к лесу, стрелял в них из пистолета. Один фашист упал. Остальные два залегли в грядах и в упор открыли огонь.

Шумят сосны, и днем и ночью. Они не спят. Говорят, что деревья умеют хранить тайны. И только ветреными ночами они тихо рассказывают друг другу про то, что видели за свою долгую молчаливую жизнь. Под их сенью укрывались партизаны, об их шершавые стволы чесали могучие бока лоси. Шумят сосны. Как далекую легенду, передают они быль о последнем жестоком бое пионера Коли Гаврилова. Они стары и вечно молоды. И зимой и летом зеленеют их иглы. Немецкие пули оставили на стволах глубокие шрамы. Сосны тоже воевали. Их стволы, прощаясь с жизнью, обнимал Коля Гаврилов.

Шумят сосны. Свежий ветер раскачивает их ветки. Ветер приносит сюда новости со всех концов земли. Сосны слушают и мудро кивают головами. Они не остались в долгу и тоже рассказали ветру быль о белоголовом мальчике, с сердцем мужественным и храбрым, честным и благородным. И ветер подхватил эту быль и понес над полями, лесами, реками.

Пусть эту быль узнают все.

В доме стало удивительно тихо. Никто не пел, не выделывал в коридоре балетные па, не мчался по лестнице на выручку кота, попавшего в руки мальчишек. Лара уехала.

Бабушка отправилась к сыну Родиону в деревню Печенево Калининской[9] области и взяла внучку с собою. Перед отъездом Лара заскучала. Она то прижималась кудрявою головой к плечу матери, то коричневыми, как спелые каштаны, глазами заглядывала в мамины глаза.

— Мама! Зачем нам ехать? Может, дядя Родион вовсе не хочет, чтобы мы жили в его доме целое лето.

— Почему ты решила, что он не хочет?

— Я слышала, ты сказала бабушке, что он очень жадный. А жадные не любят гостей. Я к нему не поеду.

Но все же они уехали. Мама сама проводила их на вокзал.

На другой день был выходной, воскресенье. Мама убрала комнату и открыла комод, решив просмотреть на досуге белье. От стопки чистых, туго накрахмаленных простынь шел свежий, скрипучий холодок. Поверх другой стопки лежала мужская сорочка. Тяжело вздохнув, мама спрятала сорочку на самое дно.

Пусть не попадаются на глаза Ларе вещи отца, убитого на финской войне. Девочка так горевала. Они с отцом были большие друзья.

...Вот они идут вместе: дочка — в школу, отец — на завод. Мигает над Ленинградом мелкий, осенний дождик. Протяжно поют в тумане фабричные гудки.

— Папа, это какой завод кричит?

— «Красный выборжец». У него голос толстый, солидный.

— А это кто?

— «Красная заря». У нее голос «потоньше. Тут, дочка, кругом фабрики и заводы — знаменитая Выборгская сторона.

— Почему знаменитая?

— Здесь рабочие за революцию боролись, здесь Ленин жил.

— И сам Ленин ходил по нашей улице?

Сбежав на мостовую, девочка часто-часто семенит по мокрым блестящим камням.

— Я хочу, папа, стать на тот камушек, на котором Ленин стоял.

Тогда Лара была еще маленькой, только начала посещать школу. Подвижной, непоседливой девочке трудно было тихо сидеть за партой. И вот началось.

— Не люблю школы. Не люблю буквы, Зачем их надо учить?

— Чтоб книги читать. Кто не знает, тот не прочтет.

— Скоро будут «говорящие» книги. А в школу больше я не пойду.

И только тогда перестала упрямиться, когда мама заплакала. Смотреть на чужие слезы спокойно девочка не могла.

А потом мама писала библиотекарям записки: «Прошу Вас больше не выдавать книг моей дочери, — ученице 106-й школы Ларисе Михеенко. Она записалась в три библиотеки, и дня ей мало, — читает по ночам».

Ну уж этим летом в деревне ей читать по ночам не придется. Дядя Родион не позволит племяннице жечь керосин. И хорошо, что не позволит. Девочка долго болела, ей надо окрепнуть, тогда она осенью снова пойдет в балетный кружок.

И уже чудится маме, что раздвинулся бархатный занавес. На сцене маленькая балерина. Тоненькая, легкая, она кружится в луче света, словно белый мотылек. Слышите, как играет музыка...

— Слышите, Татьяна Андреевна?

Мама вздрогнула и очнулась.

— Слышите? — кричала ей с порога соседка. — По радио сейчас передали: на нас напали фашисты. Война!

— Ларочка! — только и могла выговорить мама. А поезд уже далеко-далеко.

И на всех окнах опустились синие шторы. В сумерках в городе не было видно ни одного огонька.

На крышах высоких домов стояли зенитки. Они стреляли по фашистским самолетам в те ночи, когда ленинградцев будил настойчивый голос диктора:

— Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Мама очень боялась бомбежки, однако из города не уезжала. Все надеялась, что бабушка и Лара смогут вернуться домой. Может, они приедут завтра, может быть, послезавтра и, уж самое последнее, в четверг. Но и в четверг никто не приехал, а в пятницу вечером мама нашла в почтовом ящике сложенный уголком листок из школьной тетради — Ларино письмо.

Мама читала его тут же на лестнице. Тускло светила защитная синяя лампочка, и все вокруг плавало в синем дыму.

«Дорогая мамочка! — писала Лара круглым девчоночьим почерком. — Очень тебя люблю и скучаю, но дорогу разбомбили. Приехать нельзя. Я бы могла пешком, но бабушка не дойдет, а я не оставлю бабушку».

— «Не оставлю бабушку», — шепотом повторила мама. — Я знала, ты это скажешь. Но как мне жить без тебя, девочка моя?

И снова по ночам выла сирена. Снова невыспавшаяся мама ходила на работу и, возвращаясь домой, заглядывала в почтовый ящик. Она, как слепая, пальцами ощупывала его холодные стенки: не завалилось ли в угол письмо?

Но больше писем от Лары не было.

В своем письме Лара ни слова не написала о дяде. И не случайно: она не хотела огорчать маму.

Дядя Родион встретил гостей неласково. Бабушка обняла сына, прижалась к его плечу, а он, глядя поверх ее головы, угрюмо сказал:

— Вот уже не вовремя приехали, да еще с девчонкой!

Всего мрачнее был дядя Родион, когда семья садилась обедать. Стоило Ларе потянуться за хлебом, она встречала долгий пристальный взгляд. Дядя словно подсчитывал, сколько девочка съест.

— Уедем, уедем отсюда! — упрашивала бабушку Лара.

Но бабушка боялась. Ехать было опасно: немцы бомбили дорогу. Скоро пассажирское движение прекратилось совсем.

Вести с фронта были недобрые. Наши войска отступали. Одна воинская часть проходила через Печенево, и Лара попросила солдата взять с собой письмо, которое она написала матери.

— Что толку? — узнав об этом, сказал дядя Роднон. — Перевод из Ленинграда мы теперь уже не получим.

Денежный перевод — только это его интересовало. А когда кончились деньги, которые привезли с собою Лара с бабушкой, дядя Родион выгнал их из своего дома: лишние рты ему не нужны.