— Я как-то маме рассказывал про Яшку, что он радуется, когда у кого двойка или накажут. Мама говорит: «Да, бывают такие злыдни завидущие, которые чужой беде рады. Очень это нехорошо. Но, говорит, вы всё-таки Яшу не прогоняйте. А то ему скучно станет, и он ещё хуже сделается. Ругать его можете — как за такое не ругать? — а в игру всё-таки принимайте».

— За дразнение и отколотить не жалко, не только что ругать, — сказал Женя.

— Про битьё мама ничего не говорила. Она говорит: «Яшка еще маленький, он еще исправится».

— Ма-аленький! Да он не ниже нас с тобой ростом…

Из-за Васи Женя терпел возле себя Яшу и не трогал его, пока тот не начинал дразниться. Тогда Женя не выдерживал и кидался на Яшу со сжатыми кулаками. Яша убегал, высовывая язык.

Как-то раз они вчетвером, без Мани, которая заболела ангиной, шли из школы.

— Выдра твоя еще не подохла? — спросил Яша.

— Сам бы ты не подох, — ответил Женя. — А Маська живёт великолепно.

Лида сморщилась, будто что кислое в рот взяла:

— Фу, как ты противно сказал, Женя! Не говори так в другой раз, — слышишь? — Она вздохнула: — А с Маськой не так уж великолепно…

— Не хочет научаться, да и всё! — с досадой воскликнул Вася и прикусил язык: Женя взглянул на него грозно.

— Чего она не хочет? — сразу сунулся Яша. — Как так — научаться? Разве ей надо учиться?

— Да это я так просто, — отозвался Вася.

— Конечно, он так просто сказал, — поддержала Лида.

Признайся-ка Яше, что они не могут научить Маську ловить рыбу, — Яшка Женю задразнит.

Так ничего и не добившись от ребят, Яша скрылся в своём подъезде. Он жил возле самых ворот.

Женя, Лида и Вася медленно шли через двор. Вася задумчиво сказал:

— Наверно, Маська стала дикая и злая, потому что она сердится, что ты её запираешь.

— И по носу слишком часто бьёшь, — добавила Лида. — А еще ей, может быть, жарко. Папа говорит, что выдры к холоду привыкли, они зимой даже в проруби купаются. А у вас паровое отопление.

— Да хорошо моей Масеньке, чего там! Только одна Марь-Сидрана её и боится. Ты, Лида, и то совсем перестала трусить.

— Немножечко еще… чуть-чуть, — честно призналась Лида.

Она очень гордилась тем, что давно не убегает от Маськи, стоит себе на месте, когда выдра шмыгает возле самых ног. Только внутри у Лиды слегка замирает. Иногда Лида даже немножко гладит Маську.

— Зайдём все к нам, — предложил Женя. — Увидите, что она всё такая же хорошая!

Едва ребята вошли в подъезд, как до них донеслись сверху неистовые крики Маськи. Очень странно звучало на лестнице это верещанье, чоканье, клёкот.

— Ой, что это? — встревожился Женя. — Бабушка всегда её выпускает, как приходит.

Он перескакивал через ступеньки, спотыкаясь от спешки. Вася с Лидой припустились за ним.

На звонок открыла расстроенная Марья Сидоровна. Голова у неё была обвязана полотенцем, от которого сильно пахло уксусом.

— Где бабушка? — крикнул Женя, врываясь в квартиру.

— Да собрание у неё сегодня на фабрике. Всё ты забываешь, крикуша! А эта напасть озёрная так разоралась, что хоть караул кричи! Обед я тебе разогрела, на плите стоит. — Марья Сидоровна закрылась в своей комнате.

Под чоканье и свист Маськи Женя стаскивал кирпичи, положенные на чемодан. Лида и Вася бросились ему помогать.

Только часть кирпичей сняли, а край чемодана уже сдвинулся с ящика. В отверстие яростно протискивалась серая приплюснутая голова с чёрными, сердито сверкающими глазками.

Сердце у Лиды дрогнуло от жалости к затворнице:

— Бедная! Она, наверно, и есть хочет!

Гордая тем, что не испытывает в эту минуту никакого страха, Лида протянула руку, чтобы погладить выдру.

И вдруг раздался отчаянный вопль.

От испуга Женя уронил кирпич. Вася кинулся к девочке:

— Лида, что с тобой? Лида?

Шаркая туфлями, из своей комнаты спешила Марья Сидоровна, всё еще с полотенцем на голове:

— Батюшки-светы! Что случилось?

С громким плачем Лида трясла рукой. Вся ладонь была у неё яркокрасная. Красная струйка текла на пол. Что это струится кровь, Женя понял только, когда Марья Сидоровна обняла Лиду за плечи и повела её к крану:

— Ох ты, беда какая! Кажется, насквозь прокусила.

Трясущимися пальцами старушка бинтовала Лиде руку, а Лида навзрыд плакала от боли и от испуга.

Пока происходила эта суматоха, Маська сама сдвинула чемодан, с которого почти все кирпичи были уже сняты, и выбралась на свободу. Веником Вася прогнал её в кухню, чтобы не шарахнулась Лиде под ноги.

— Не плачь, деточка, не плачь! — уговаривала Марья Сидоровна. — Хорошо, что хоть я в лавку не ушла, ведь собиралась за сметаной…

Она сорвала с головы полотенце, накинула на себя платок, надела пальто, взяла Лиду за здоровую руку.

— Сама отведу к матери.

На Женю, который растерянно топтался вокруг Лиды, Марья Сидоровна и не взглянула. Она увела Лиду. Вася ушёл вместе с ними.

— Что ты наделала, дура? — сказал Женя Маське, найдя её в кухне. — У-у, скотина!

Он хлопнул её по спине, но Маська продолжала жадно есть свежую рыбу, которая недавно лежала в бумаге на кухонном столе. Теперь выдра трепала рыбину на полу. И когда бабушка успела купить этого судака?

Вдруг Женя сообразил, что судак куплен вовсе не для Маськи и…

— Батюшки-светы! — невольно вырвалось у Жени восклицание Марьи Сидоровны, и он кинулся отнимать у Маськи рыбину. Ведь принесла судака из магазина, наверно, не бабушка, а Марья Сидоровна.

Кое-как Женя завернул рыбу в бумагу и сунул её за окно, но голова у судака была уже оторвана и полбока выедено.

Вечером бабушка выговаривала маме:

— Потакаешь ему во всём! Ребёнку, мол, такое удовольствие, да он её так любит, да пусть ещё немножко позабавится. Вот и позабавился! Теперь Лидочке будут тридцать прививок делать — после укуса непременно надо; а прививки — это очень больно! Еще заражение крови не получилось бы — от него помирают.

Женя завозился на подоконнике. Он сидел там, скорчившись, ко всем спиной, и без толку смотрел в чёрное стекло, за которым всё равно ничего не было видно.

Придя с собрания, бабушка отправилась к Костиным — узнать, как Лидина рука, и теперь без конца бранила Маську, а заодно и маму. Но Женя прекрасно понимал, что всё говорится не столько для мамы, сколько для него, Жени. Мама сидела на диване с каким-то вышиваньем в руках и кротко молчала. Это молчание доказывало, что она во всём согласна с бабушкой.

— Еще и от отца ему попадёт, как приедет. «Не отдам!», «Не отдам!» Кто ж это слушает такого умника-разумника? Нашёлся тоже дрессировщик! Выдрессировал зверя кусаться…

Внезапно Женя заревел:

— Я, что ли, её учил? Она сама кусается.

— А кто умеет, тот отучает! — возразила бабушка. — В цирках и тигров дрессируют. Да не из второго класса дрессировщики. Была такая махонькая, ласковая, уж правда, малютка, как Костя назвал, когда принесли её мальчики из лесу. А теперь разве это малютка?

Жене вспомнилось, как лежал серый тёплый комочек в шапке и вдруг блеснули крошечные чёрные глазки. «И зачем вы притащили эту малютку?» — упрекнул дядя Костя мальчишек. Может быть, и правда, напрасно притащили тогда Масеньку? Жила бы она у озера в чаще леса, целый день купалась, ловила бы себе рыбу, и никто бы её не ругал и не бил по носу. И не стала бы она злая, как барбос…

Жене вдруг представилось, что Лида уже умерла от заражения крови. И будто бы много всяких людей обступили Женю — тут все ребята из их класса, и Елена Сергеевна, и Владик, и Катя-львятница, и толстый математик, который учит десятиклассников и которого Женя почему-то побаивается, хоть ни разу даже голоса его не слыхал. Все эти люди стоят вокруг Жени, но на него не смотрят и говорят между собой: «Как жаль Лиду! Хоть и девчонка, а была очень даже хорошая. С ней было весело, и она всегда показывала, где что приклеить, и перестала обижаться, хоть десять раз подряд называй ее «черепахой», и пускала Маську в свою большую белую ванну, и сказала Елене Сергеевне, что это она выдумала сказку про Абэвэ. А теперь её нету. Как это так? А вот так: нигде нету — ни в школе, ни дома, ни во дворе… А всё потому, что Женя — плохой дрессировщик, не сумел Маську приручить, как надо. В зоосаду её бы скорей приручили. И там, вдобавок, на неё смотрели бы все, юннаты бы её изучали, а тут вместо изучения получилась одна беда: Маська заела Лиду, — и с кем же Женя будет теперь сидеть на парте?»