Но я помнил, что Чимаррону надо соединить вместе Романеля и Спри, чтобы выиграть партию. А также Уортингтона: с ними должен быть Уортингтон. Ну что же, теперь Чимаррон держит в руках Романеля и его дочь. Я не задержался на этой мысли, стараясь оставаться в полурасслабленном, несобранном состоянии.

На другом конце взяли трубку и ответили:

— Контора «Уортингтон, Кеймен, Фишер, By и Хью». Чем могу помочь?

— Говорит Шелл. Я могу поговорить с…

Черт. Я не мог вспомнить ее имя. Имя женщины, которая уже помогла мне один раз.

— Просто Шелл? — спросил тот же голос.

— Я Шелл…

На этом все застопорилось. Маленькое короткое замыкание. Это был один из самых глупых и головоломных моментов в моей жизни. И самых ужасных. Может быть, вполне естественно позабыть имя секретарши, с которой когда-то перекинулся несколькими словами, однако…

— Это мистер Скотт? — спросила женщина.

— Да, да. Шелл Скотт. Это я. А…

— Я очень рада, что вы позвонили. Это Люсиль. Люсиль Уитерс. Вы меня помните?

— Ну конечно. Отлично. — Значит, Люсиль, а как дальше? — Мне надо поговорить с Бентли. Это очень важно.

— Я уже сказала ему, что вы звонили, мистер Скотт, и что я передала вам его сообщение.

Теперь я вспомнил. Меня разыскивают десять тысяч полицейских.

— Его снова нет. Мне очень жаль, но он сегодня не вернется из суда. Правда, он оставил для вас новое сообщение. — И она рассмеялась. — У вас опять проблема: никак не получается встретиться?

Если бы только вы знали мои проблемы, милая леди, подумал я. Но в трубку сказал:

— Какое сообщение?

— Я зачитаю его. Как в прошлый раз.

— Отлично… Прекрасно. Я вас слушаю.

«В пять часов мне позвонил мистер Романель и попросил как можно скорее прийти к нему домой, чтобы засвидетельствовать и удостоверить кое-какие изменения в документе, который я для него составил. Я отношусь к этому неодобрительно, и вы понимаете почему, но я должен уважать желание своего клиента. Рассчитываю быть в доме мистера Романеля приблизительно в половине шестого».

Мне стало плохо. Это означало, что он, должно быть, уже там. Может быть… может, все уже кончено. Я услышал свое «Спасибо» и положил трубку. Потом бегом выскочил на улицу. Не так быстро и легко, как мне бы хотелось, но слава Богу, я бежал.

Я вывернул с Линкольн-авеню у входа в «Кеймбэк Инн», вырвался на Дэйзерт Фаруэйз-Драйв и, проезжая мимо дома Клода Романеля, сбавил скорость. Прошлой ночью, когда я впервые приехал сюда вместе с моей Спри, мы припарковывались на повороте перед домом. А теперь при свете солнца, висевшего над западным горизонтом, но все еще яркого и жаркого, я увидел длинную полоску желтого пластика, на котором жирными буквами было написано: «МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ВХОД ЗАПРЕЩЕН».

Я проехал мимо и свернул на свободное место, где разворачивался прошлой ночью, но теперь припарковался лицом к площадке перед зданием «Парадайз Вэлли Кантри Клаб», а слева от меня находились задний двор Романеля, плавательный бассейн и живописный патио. Если я собираюсь попасть в дом, мне лучше пройти через «патио» к «Аризонской комнате», а не ломиться через парадную дверь. Такая мысль мелькнула у меня. И это, пожалуй, было разумно. Времени на рассуждения не оставалось, тем более на составление тщательных планов. Так что вперед, приятель.

Я вышел из машины, оставив дверцу открытой. Примерно в двадцати метрах от меня, у самого края площадки, какой-то тип, одетый в шорты «бермуды» и пурпурную рубашку, в шапочке для гольфа странной формы с воткнутым в нее сверкающим на солнце пером павлина, прицеливался по мячу клюшкой с железной головкой и смотрел из-под козырька в сторону зеленой лужайки, находившейся в сотне метров от него.

Я направился к нему, прихрамывая, кажется, даже спотыкаясь немного, но продвигаясь достаточно быстро. Однако будет еще быстрее, подумал я, если он сам подойдет ко мне.

— Эй, — позвал я. — Послушайте.

Еще раньше он встал в немыслимую, какую-то непонятно закрученную стойку, означавшую очевидно «замах назад», и оставался в этой позе в продолжение нескольких долгих секунд, имея при этом самый нелепейший вид. Потом медленно, не меняя остальных элементов своей стойки, вывернул голову в мою сторону. Я заметил, что у него шевелится рот, как будто он жевал свои зубы. Но он ничего не говорил — просто приветливо махал мне губами.

Я продолжал перемещаться, подходить все ближе, ставя вперед сначала левую, за ней правую ногу.

— Я хочу попросить вас об одном одолжении, — начал я. Только начал.

— Вы… вы… вы тупоголовый недоносок и кретин!

Наконец-то его челюсти заработали, хотя бы для того, чтобы издавать неприличные звуки, и продолжали работать некоторое время. Впрочем, все справедливо: вероятно, он имел свои причины прийти в ярость. Нет сомнения в том, что игроки в гольф — это люди с приветом, и часто приходят в ярость, а иногда даже бывают способны на убийство, если вы хоть чуточку потревожите их, когда они находятся в позиции «заднего замаха».

Но черт меня возьми, я и сам раза два играл в гольф, и можете мне поверить, что никакого особого значения положение «заднего замаха» не имеет, потому что никто не знает, куда полетит мяч, даже если вы играете в таком спокойном месте, как, например, кладбище.

Я не додумал свою мысль до конца: этот тип начинал действовать мне на нервы.

Но я продолжал ковылять вперед и приближаться к нему. И-раз, и-два, и-раз… и вот до него остался всего один метр. И он перестал осыпать меня проклятиями. Развернулся, вернее, раскрутился, опустил клюшку и уставился на меня с настороженной, неприветливой улыбкой.

А я сказал:

— Я дам вам сотню долларов за эту клюшку и за один мяч. И за вашу шляпу в придачу. Ну, чтобы я мог прикрыть свою прическу.

— Что? Чего?

— Черт побери…

— Хорошо, хорошо, — быстро проговорил он, отступая назад. Потом добавил, глядя на меня сверху вниз — дело в том, что я стоял, сильно сгорбившись: — Но одна эта шапочка стоила мне пятьдесят долларов, сэр. Я не собираюсь…

— Хорошо, две сотни…

— Ну, э-э… Возможно, вам этого не понять, сэр, но я уже в тринадцать лет не имел себе равных, я попадал в девять лунок и…

— Триста. Идет? Черт побери…

— Ну конечно, какой разговор! Берите. Может, хотите целый мешочек мячей?

— Нет. Только клюшечку и один мяч. И шляпу.

— Договорились. — Он опустил мяч в мою протянутую ладонь, нахлобучил свою потрясающую шапочку на мою белую голову и протянул мне клюшку с железным наконечником.

Я схватился за нее, продолжая ворчать и кривиться от боли.

— А вы… — Он замялся и неуверенно продолжал: — Вы играете в гольф? — При этом он с любопытством разглядывал меня, стоявшего в скрюченной ревматической позе и держащегося за его увесистую клюшку, которая вполне годилась для стометрового броска.

— В гольф? — переспросил я. — Ну да, что-то вроде этого. А, вы имеете в виду вот это? — Я, стараясь быть как можно любезнее, указал кивком головы, вернее, пожалуй, только ушами, на свое тело.

— Это ничего, — добавил я. — Один врач лечит меня от чесотки какими-то чудодейственными таблетками.

— Может, я засуну эту штуку вам за пояс? — сочувственно спросил он, указывая на клюшку.

— Не надо. А, черт… Я сам. — И, выпрямляясь, я издал что-то нечленораздельное, похожее на рык. — Вот так… У вас есть карточка?

— Какая карточка?

— Ну какая-нибудь с вашим именем?

Он в замешательстве посмотрел на меня, но тут же извлек из своего бумажника визитную карточку и сунул ее мне в карман.

— А зачем вам моя карточка?

— Чтобы я мог расплатиться с вами. Позже. Если не умру до этого. Дело в том, что сейчас у меня туговато с наличными. Если честно, вообще нет ни цента.

Он снова натянул на свою физиономию хмурую улыбку и, не расставаясь с ней, проговорил:

— Конечно. Разумеется. Все в порядке. Такое со всеми может случиться.

Я повернулся, выставил вперед одну ногу и оставался в таком положении пару секунд, мысленно проклиная свою немощь, затем сумел подтянуть к первой вторую ногу. Ну держись, Скотт, подбадривал я себя. И вперед: и-раз, и-два…