Я направился к другой деревянной двери в дальней стене, потрогав на пути один из металлических столов. И про себя отметил, что его верхняя поверхность имела канавки, как у топчанов для вскрытия, и была чуть-чуть наклонена в одну сторону так, чтобы могла свободно стекать загустевшая, но все еще жидкая кровь.

Я уже прошел мимо стола с накрытым телом, потом вернулся, стащил тяжелое зеленое покрывало и, скатав его в объемистую кучку, одной рукой прижал к груди. Труп принадлежал, вернее, если в смерти все равны, когда-то принадлежал к мужскому полу. Это был старик, сморщенный, усохший, с восковой, испещренной царапинами и надрезами кожей. Его физиономия по каким-то неизвестным мне причинам была странным образом обесцвечена и имела бледно-розовый оттенок, напоминая выгоревший баклажан с застывшими человеческими чертами.

Я передернулся, уверив себя в том, что это было вызвано тяжелой холодной атмосферой морга. Но с этого жуткого момента вплоть до следующего, столь же страшного, я шагал легко и непринужденно, как на прогулке в парке. Деревянная дверь была открыта; я прошел коридором, освещенным флуоресцентными лампами, свернул направо, затем налево, оказавшись в другом коридорчике; быстро прошмыгнул мимо закрытой двери, ведущей в помещение скорой помощи, откуда какой-то голос — то ли мужской, то ли женский, просто голос, не имевший ни половой принадлежности, ни характерных признаков, — мычал что-то вроде: «Ох-а-а… ох-а-а…» Потом справа в стене, сразу за этой дверью, я увидел лифт, который искал. Судя по всему, именно он, или другой, ему подобный, доставил сюда совсем недавно старика с розовой физиономией.

Когда я нажимал кнопку лифта, показались две санитарки в белых халатах, которые направлялись в мою сторону, и их туфли на резиновом ходу поскрипывали на гладком полу. Но я уже был в кабине, смотрел, как на индикаторе меняются цифры — 2, 3, 4, — затем с шипением разъехались в стороны две половинки двери, и пока они на короткое время были открыты, мне оставалось сделать два шага вперед. Передо мной был длинный коридор, проходящий по всей ширине здания — с восточного конца восточного крыла до западной оконечности западного крыла. Мне предстоял путь туда, в западный конец коридора, на расстояние девяти с половиной миль.

Ну что ж, как говаривают китайские философы, дорога длиной в девять с половиной миль начинается с одного шага. Поэтому я сделал этот шаг, за ним второй… и остановился, да так неожиданно, что мои каблуки заскользили по полированному пластику. Я с трудом удержался на ногах и повыше приподнял прижатую к груди зеленую погребальную тряпицу, так что она частично закрыла мое лицо.

Из открытой двери впереди меня, из третьей, если считать от начала коридора, по мою правую руку, выкатился коротенький, пухленький, с голым черепом человечек в очках с роговой оправой, со стетоскопом на шее, который болтался на его груди между лацканами темно-коричневого строгого костюма. Этого человека я видел только во второй раз: первый раз он назвался мне доктором Робертом Симпсоном и сказал, что пришел позаботиться о своем добром приятеле Клоде Романеле. Иными словами, то был доктор Филипп Блисс, чью фотографию я недавно видел в кабинете Уистлера в редакции «Экспозе».

Если вид Блисса вызвал во мне всплеск адреналина, то следующее зрелище заставило его брызнуть струей. Ибо следующим зрелищем была огромная, необъятной ширины, сотканная из мышц туша Альды Чимаррона, выходившего из той же самой двери и сворачивавшего в мою сторону. Я инстинктивно присел, и скомканная зеленая простыня полностью прикрыла мое лицо, оставив только глаза, торчащие из-под шляпы, а моя правая рука упала, как будто собираясь подобрать что-то с пола. Но я тут же подтянул ее немного вверх, и мои пальцы обхватили рукоятку спрятанной под плащом пушки 38-го калибра.

Ни один из них не обратил на меня особого внимания — равнодушный взгляд в мою сторону, и оба вошли в следующую дверь навестить очередного больного. Воспользовавшись моментом, когда они входили в другую палату и оказались спиной ко мне, я выпрямился и со значительным ускорением направился к апартаментам Блисса, которые находились в самом конце коридора. Дверь была прикрыта, но ручка легко повернулась, и едва лишь дверь приоткрылась, я задержал ее и оглянулся.

Коридор был пуст. Чимаррон и Блисс все еще были во второй, от начала коридора комнате. Я достал из-за пояса свой «смит-и-вессон», испытав при этом тоскливое желание, чтобы вместо него оказался пистолет 22-го калибра с глушителем, который при выстреле не поставит на уши половину госпиталя.

Затем я сделал глубокий вдох, открыл дверь и вошел внутрь. Передо мной была большая комната с письменным столом напротив двери и двумя окнами за ним. Еще два окна были на правой от меня стене. Итак, это была угловая комната, или офис, где Блисс работал, давал интервью, вершил суд и просто отдыхал. Она отличалась богатым убранством: толстенный ковер царственно-синего цвета на полу, синие же, но более светлые диваны и несколько роскошных кресел; справа от стола у стены стояли три книжных шкафа с историями болезни. Слева от меня была открытая дверь, за которой просматривалась часть другой комнаты, очевидно, спальни. Еще дальше слева, рядом со стеной коридора, была еще одна слегка приоткрытая дверь. И вот за ней я увидел долговязого, тощего Джея Гроудера, то бишь ковбоя с мохнатыми усами, который, небрежно развалясь, сидел в светло-синем кресле.

Его «тыква» лежала на мягкой спинке, глаза были закрыты. Я не мог определить, был он вырублен, спал, или просто отдыхал. Я направил на него свой 38-й калибр и шагнул вперед, благо ковер заглушал шаги. Гроудер не шевельнулся. Подойдя к нему чуть ли не вплотную, я увидел, что его черные жесткие усы слегка пошевеливаются, а губы подрагивают в такт дыханию. Ковбой спал. Я осторожно обошел его, вытянув левую руку и удерживая приоткрытую дверь. Потом увидел пару стульев, кресло-каталку с широкими кожаными ремнями, свисавшими с него, затем конец кушетки или односпальной кровати и чьи-то ноги, торчавшие из-под зеленого халата. У подножия кровати, на красной четырехколесной тележке стоял какой-то аппарат или машина — металлический прямоугольный ящик приблизительно полметра шириной и сантиметров двадцать высотой с градуированным циферблатом на лицевой стороне, с электрическими проводами и двумя странной формы пластинами, на одном конце которых торчали два сдвоенных диска, на другом — двойная рукоятка.

Я, оставаясь на месте, подался вперед и только тогда увидел остальную часть лежавшего тела. Это был мужчина, который лежал на спине, вытянув руки по швам, его голова была откинута вправо, а лицо покоилось на белой подушке. Глаза у него были открыты и смотрели прямо перед собой, а губы с отвисшими уголками слегка раздвинуты. Несомненно, передо мной был Клод Романель, но я не мог сказать наверняка, жив он или мертв. Во всяком случае, выглядел он мертвым.

А если и был жив, его ничуть не насторожило мое появление. И вот здесь у меня возникла небольшая проблема. Если он мертвый, моя задача — любыми способами и как можно скорей выгребаться отсюда. Но если еще теплится жизнь в этой неподвижной массе, мне предстоит сматываться вместе с ним.

Итак, мне надо было войти в маленькую комнату и проверить у Романеля пульс, если таковой имел место. Если его нет, я рву когти; но если он есть, тогда мне придется — конечно, при условии, что ковбой будет продолжать спать здесь, — привести Романеля в чувство, прежде чем заняться делом, ради которого я сюда явился.

Хотя в принципе никакой проблемы не было. Строго говоря, единственная возможность заключалась в том, чтобы сию же минуту приложиться к черепу ковбоя и тем самым устранить его вероятное вмешательство. И все же я медлил и колебался. Этот вариант казался мне слишком… грязным. Вот именно: грязным. В самом деле, на что это будет похоже, если я вырублю его, когда он так мирно посапывает, а его губы и усы так трогательно пошевеливаются? Ну и что из того? Это я спросил у самого себя. Может, мне надо избавиться от своих предрассудков, если я хочу преуспеть в этом бизнесе. Я огляделся, увидел на журнальном столике парочку громоздких, будто высеченных их камня талмудов, каждый из которых содержал в себе полдюжины медицинских томов, взял один из них, взвесил в руке и прицелился в череп ковбоя прямо под обрез волосяного покрова.