— Тебе так видно?

— О, конечно… кое-что… не так, чтобы очень… хотя…

— Может быть, тебе лучше придвинуться ко мне поближе?

Я придвинулся к ней на несколько сантиметров.

— Ну, а теперь?

— О, да. Довольно отчетливо.

На гладкой безупречной коже, под нижним краем бюстгальтера на какой-то сантиметр выступало светло-коричневое пятно, уходящее вверх и прятавшееся под голубым шелком.

— Ну, конечно же, это та самая родимая… — с энтузиазмом проговорил я. — Вне всякого сомнения это то… насекомое, которое мы ищем. Только оно куда-то спряталось.

— Насекомое? — воскликнула Спри, все так же поддерживая грудь.

— Ну, эта… как ее…

От волнения я позабыл, как называется эта штука, которой она была отмечена от рождения.

— Понимаю, что это не птица, — пробормотал я, — и не мышка.

— Бабочка, ты хочешь сказать.

— Точно! Бабочка! Помнил и вот, надо же, забыл.

Я склонился к Спри и внимательно изучил родимое пятно, едва не прикасаясь плечом к восхитительно ароматной груди.

— Конечно, это лишь часть ее.

— Вижу. Кусок крыла, как ты правильно ее описала. Остальное, должно быть… в этом сачке. Бьется, хочет улететь — и не может.

— Если бы ты увидел ее всю…

— Не плохо бы, но… она не улетит?

— Думаю, нет.

Спри, или, во всяком случае, Мишель, хотя теперь я был абсолютно уверен, что передо мной действительно Спри, сунула руку за спину и принялась возиться с китайской головоломкой, которую женщины используют для соединения концов своей подпруги, держащей под арестом их прелести. И какой кретин изобрел бюстгальтер? Повстречайся он мне — и я бы точно переломал ему все что можно. Процедура открывания «сейфа» несколько затянулась, и я подумал, не забыла ли она шифр.

— Фух… кажется, справилась… такая тугая защелка.

Но мне показалось, что она справилась с нею уже давно, так как руки ее вернулись в исходное положение, то есть под чашечки ненавистного бюстгальтера.

— Сейчас посмотрим, уговаривала она себя. Только… как это сделать?

— А ты знаешь какой-то другой способ, кроме как…

И тут Спри отважно сняла чашечку с левой груди, поддерживая правую другой рукой, и, покрыв часть ее (довольно незначительную) ладонью, продемонстрировала мне контрольный участок. Внутри у меня все завибрировало, как будто кто-то включил мощный генератор.

— Ты что-то сказала? — переспросил я.

— Она и вправду похожа на бабочку, тебе не кажется, Шелл? Как ты ее находишь?

— Очаровательной! Только, по-моему, она больше похожа на голубку.

— Да? Ты так думаешь? А мне казалось, на бабочку. У тебя же есть фотография? Так что можешь сравнить. — Вдруг глаза ее округлились. — А что, если это другая девочка и другое родимое пятно?!

— Да нет, то же самое. Не паникуй. Замри! — Я скрипнул зубами, не знаю почему. — Странно, что я приказал тебе это. Обычно частные детективы говорят «замри» нехорошим ребятам, когда хотят застать их врасплох. Но мне почему-то хочется, чтобы ты оставалась так подольше. Впрочем, можешь забыть об этом.

— Но тебе действительно нужно удостовериться.

— Да. Нужно. Фото маленькой напуганной девочки, которое дал мне ее блудный отец. Что-то у меня разбегаются мысли. Ах, да! На этом самом снимке у девочки видно родимое пятно в форме бабочки на… грудной клетке. Поначалу мне казалось, что это просто мушка. Черт! Опять я не о том.

— О чем не «о том»?

Я энергично потряс головой, в которой не осталось ни единой мысли, кроме одной, вполне определенной. Да что это со мной, черт меня дери?! До сих пор ни одна женщина не действовала на меня так, как эта. Это просто какое-то наваждение. Нет, нужно собраться и попытаться мыслить трезво, логически.

— Да так, не обращай на меня внимания. Просто вспомнилась одна старая шутка. Да ты, наверно, знаешь этот анекдот.

— Расскажи.

— Стоит в музее один эстет перед картиной Пикассо и приговаривает: «Кикассо. Земечательно! Какая мысль, какие краски! Все-таки Кикассо — это Кикассо!» Стоящий рядом другой посетитель его поправляет: «Не Кикассо, а Пикассо». — «Я и говорю Кикассо», — отвечает первый. — «Не Кикассо, а Пикассо», — упорствует второй. «Кошел к черту, кридурок!» — не выдержал первый.

— Не поняла, к чему это ты?

— Да так, — буркнул я. — Порой мужики рассказывают глупые анекдоты, чтобы привести себя в чувство.

— А… ну если только так. Ну, ты убедился, что это не татуировка?

— Тату? Тута? Туту?

— Ну, вот. Опять. Неужели это так на тебя подействовало?

Спри шаловливо улыбнулась, продолжая направлять на меня свою базуку, то есть грудь, а, может быть, установку «град». Причем ее розовый упругий сосок дразняще подмигнул мне между ее указательным и средним пальцем.

— Ладно, взгляни еще разок и покончим с этим, а то я уже замерзла.

— Если ты так настаиваешь.

И я вновь внимательно всмотрелся в самое большое и прекрасное доказательство идентичности Спри Романель, которое мне пока что удалось обнаружить в этом деле. Родимое пятно могло сойти за бабочку, с которой до этого поиграла кошка, или которую обработали сильным пестицидом.

— Н… да, — многозначительно заметил я. — Она проделала большой путь от кокона-бутончика до такой… красавицы. Теперь сравним ее конфигурацию с той, что видна на фотографии. Только… куда я ее задевал?

— Да уж сравни, чтобы раз и навсегда поставить точки над «i». He могу же я сидеть так вечно?

— О'кей! Сейчас гляну в спальне.

В спальне ничего не оказалось. Тут я вспомнил, что в моей отделанной кафелем ванной есть одно потайное место за одной из плиток, где я иногда прячу всякие разности. Ну там, документы, фотографии, тысячедолларовые банкноты, если они у меня заводятся. Кажется, именно в моем «сейфе» я видел фото маленькой Спри, когда клал туда фотографии голой Кей Денвер, чтобы не таскать их повсюду с собой.

Еще и Кей. Вот уж правильно говорят: не было ни цента — и вдруг миллион. Я опять потряс головой как шелудивый пес, которого укусила за ухо блоха. Моя жизнь либо пошла наперекосяк, либо наоборот я попал в очень интересную, но пока что непонятную мне струю. Как бы меня ею не смыло.

И еще одно беспокоило меня: я ни разу не взглянул на фотографию шестилетней Спри через увеличительное стекло. Все, что я заметил на ее тщедушной груди — это какое-то бесформенное, похожее на грязь, пятно. Ничего даже отдаленно напоминающего уставшую бабочку, только что перелетевшую Анды. При более профессиональном подходе мне следовало серьезно изучить это пятно и поглядеть, экстраполируется ли оно в то, что только что увидел на прекрасной груди взрослой женщины, от которой я окосел, если не физически, то умственно уж точно.

Наконец я начал соображать рационально. Мне и в самом деле нужно убедиться до конца, чтобы затем убедить других. Естественно, мне очень хотелось, чтобы эта чудесная девушка, сидевшая сейчас в моей гостиной, оказалась настоящей Спри — той самой девчушкой у бассейна, только 20 лет спустя. Но тут мерзкой змеей в душу заползло сомнение. А вдруг эти чертовы пятна, куколки, бабочки не совпадут? Тогда это чудо в соседней комнате окажется самой умелой фальсификацией в мире? И я буду вынужден вместо адвоката и отца препроводить ее в тюрьму? Но я же не смогу заставить себя сделать это!

— В тюрьму? — эхом отозвалась Спри. — Ты, кажется, произнес слово «тюрьма»?

Я и сам не заметил, как достал фотографии и вернулся в гостиную.

— Откуда ты это взяла? — ошарашенно спросил я. — Ты что, умеешь читать чужие мысли? Надеюсь, ты не прочитала их все?

— Да нет… Просто ты что-то бормотал, и я уловила только слово «тюрьма». Я думала, ты разговаривал со мной.

— Нет, не с тобой. А что, я действительно бормотал вслух?

— А как еще можно бормотать?

— Спри, я серьезно.

— Да, очень тихо. Может быть, ты просто думал… вслух. Что-то насчет «тюрьмы» и того, что «не сможешь это сделать».

— Ах, только это. Как говорится, достукался. Вот что бывает, когда берешься за несколько дел сразу. Во всяком случае, я рад, что ты не читаешь чужие мысли. А то мне бы пришел полный конец. Да и любому на моем месте.