Во всех частях ее тела... да-а... Хоть они и были обтянуты траурной одеждой, но от этого выглядели еще более сексуальными. К тому же, надо полагать, траур сбрасывали в промежутках между выполнением служебных обязанностей; моя необузданная фантазия тут же представила, будто она всегда таким образом и носит свою одежду — словно нудистка, совершающая стремительный марш-бросок между двумя родственными лагерями.

— Здравствуйте, — запоздало отозвался я.

Девушка кивнула и направилась к двери, из которой вышла, — все тем же летящим шагом, как будто торопилась на пожар. Не трудно представить, что с такими губами, с такой фигурой и с такой походкой — да еще учитывая нетерпение ее явных или потенциальных любовников, — она вынуждена нестись, как на пожар. Особенно, если всегда одевается подобным образом.

Она сказала: «Здравствуйте»; я ответил: «Здравствуйте». Всего-то два слова. Но они показались мне или моему воображению более многозначительными, нежели обстоятельный и откровенный разговор.

И тут-то — когда мне пришло в голову: а какого черта она делает в этой покойницкой? — все и началось.

Снаружи, со стороны кладбища — я-то знал, откуда именно, потому что сам закладывал эти штуковины за мраморные постаменты толстомясых наяд, — послышался непонятный шум. Сначала — тихий, низкий свист, постепенно набирающий силу, потом — весь угрожающий какофонический набор звуков из гула, свиста, скрежета и рокота, который становился все громче и громче, пока — бабах!!! — не разразился оглушительным взрывом.

Тут же запела свою партию вторая ракета, — я установил их там шесть штук — и когда с полным набором шумовых эффектов она стартовала где-то высоко в небе, послышались новые звуки, смешавшиеся с гулом и грохотом разрывов самой первой — трах-бабах!!! Здорово получилось!

Дверь кабинета распахнулась, и девушка крикнула:

— Что случилось?

— Что случилось? — эхом повторил позади меня Трупенни.

И я подхватил:

— Да, что случилось?

Далее — немая сцена, внутри здания повисла ошеломляющая тишина. А снаружи грохотало так, будто кладбище взлетало на воздух, а кости, черепа и ребра покойников разбрасывало во все стороны. Неожиданно оба, Трупенни и красотка, припустили рысью по коридору по направлению к источнику скрежета — давно не смазанным петлям врат ада, — который усиливался слоновой икотой и ревом труб Судного дня. Даже я, постановщик спектакля, не ожидал подобного звукового удара, способного вынести всех — за исключением разве что покойников — прочь из обиталища скорби. Еще чуть-чуть громче, и устроенный мною кавардак поднял бы, наверное, и их.

На панику, собственно, я и рассчитывал.

Я подождал еще немного. Тигроподобная красотка далеко опередила мистера Трупенни. Она уже вылетела наружу и стремительно пересекла улицу. Однако и Трупенни, собравшись с силами, сделал рывок, который позволил бы ему либо догнать ее, либо с честью рухнуть замертво.

Одним прыжком подскочив к оставленной блондинкой открытой двери, я проскользнул внутрь и ринулся прямиком к шкафам с архивом. Отыскав ящик, помеченный «Га-Гу», я выдвинул его. Внутри находились картонные папки с отпечатанными на корешках именами. Торопливо перебрав их, я нашел «Гре-Гри»...

Бабах! — донеслось с улицы напоследок. И — звенящая тишина.

До Четвертого июля[2] оставалось еще почти полтора месяца, так что пускай Трупенни и девушка полюбуются на первый в этом сезоне фейерверк. Если верить оптовику, у которого я приобрел праздничные ракеты, их называют «супербабахалки». Я поджег пятиминутные запальные шнуры шести здоровенных ракет, которые вполне сгодились бы для освещения дальних концов причальных пирсов современного порта или арены Колизея. Полагаю, даже в Колизее грохот получился бы достаточно впечатляющим, но что творилось на кладбище — уму непостижимо. Однако у меня на все про все оставалось не более одной-двух минут. Мои руки вспотели.

«Гри-Гру-Грэ»... ну, наконец-то! В папке находился один-единственный бланк. На нем несколько отпечатанных на машинке строк: фамилия, адрес на Гринфилд-авеню, ряд цифр — суммы накладных расходов, общий итог. Потом еще несколько пометок и в самом низу сделанная от руки запись: «Оплачено полностью».

Снаружи не доносилось ни звука. Но внутри у меня все ходуном ходило. Раны на голове — там, где вчера вечером по ней прошлись обтянутой кожей дубинкой, — здорово саднили. Внимательно изучив имевшуюся на бланке информацию, я удостоверился, что достаточно хорошо запомнил ее. Потом, положив папку на место и задвинув ящик, подошел к двери и приоткрыл ее. В коридоре никого не было. Оставив дверь, как она была, я не спеша двинулся по мраморным плитам к выходу. Я нарочно разместил свои шумелки в дальнем конце кладбища, поэтому, пока я не дошел до выхода, те двое даже не посмотрели в мою сторону.

Когда мистер Трупенни наконец обратил на меня внимание, я уже стоял, прислонившись к одной из белых колонн. Сам он, опустившись на колени, ощупывал какой-то предмет, лежащий на земле. Потом встал, бросил несколько слов девушке и, повернувшись, направился обратно.

Я не двинулся с места, а когда Трупенни подошел, спросил:

— Что это было? Светопреставление?

— Фейерверк. Какие-то шутихи. Я в них не разбираюсь, — мрачно ответил он.

— Шутихи? — переспросил я.

— Ну да. Такие, знаете ли, бабахалки.

— И все? А грохоту, как при воздушном налете. — Я немного помолчал. — Так вот, в общем, я ждал вас, чтобы сообщить, что этот... э... покойник не тот, кто меня интересует. Благодарю вас, мистер Трупенни.

Красавица блондинка направилась в нашу сторону.

— Вот как? — произнес мистер Трупенни. — А какие покойники вас интересуют, мистер Скотт?

— Теперь это не важно. Еще раз спасибо.

Я неторопливо зашагал по ступенькам, но внезапно остановился: навстречу мне спешила блондинка. Я просто не мог не полюбоваться ею... ну хоть немного.

Она поравнялась со мной.

— Приветик. Не правда ли, странно?

— Еще бы. Мистер Трупенни говорит, что это шутихи.

— В том-то и дело. Должно быть, малолетние преступники решили превратить кладбище в свой развлекательный полигон.

— Навряд ли они захотят здесь обосноваться, — сказал я. — По-моему, не стоит судить их слишком строго. В конце концов, плохие дети — расхожая выдумка. Бывают только плохие родители, у которых тоже были плохие родители. И у тех тоже... и так далее...

Она рассмеялась, показав ровные, белые, но довольно острые зубки.

— А вы тоже принадлежите к плохим родителям? — Совсем невинный вопрос, а звучал в ее устах так, словно, задавая его, она впивалась зубами в вашу яремную вену.

— Нет, я всего лишь плохой холостяк... А может, и хороший — сам точно не знаю.

— Плохой холостяк — все равно что хороший холостяк, — улыбнулась блондинка.

Я ответил улыбкой.

— А вашим клиентам позволительно поинтересоваться, как вас зовут?

— Таким, как вы, — да. Я Джун Кори. Ну, всего. — И она вспорхнула вверх по ступенькам.

Даже в момент нависшей опасности я бы не отказался от удовольствия полюбоваться открывшимся мне зрелищем. Затем, повернувшись, я пошел по дороге, которая отделяла кладбище от заведения братьев Рэнд. Перед тем как заняться минированием местности шумовыми бомбами, я припарковал свой небесно-голубой «кадиллак» с откидным верхом в укромном местечке, подальше от любопытных глаз. Пройдя примерно с полквартала и уже потянувшись к дверной ручке автомобиля, я застыл на месте, внезапно осознав случившееся.

Позвольте, я же сообщил мистеру Трупенни, что меня зовут Шелдон. Он так ко мне и обращался — в первый, по крайней мере, раз. Но потом Трупенни, изрядно взволнованный расследованием устроенного мною ракетного налета, обратился ко мне: мистер Скотт! Значит, его предупредили? Назвали меня?

По моей спине пробежала холодная дрожь, и мурашки, забравшись под скальп, заморозили затылок. Я принялся оглядываться, почуяв опасность. Но было уже слишком поздно...