В наших песнях вообще Ладо (Лель) с различными видоизменениями ее имени имеет в припевах значение не только богини, в смысле любимого лица, но вообще часто даже синонима любви; так, говорят русняки о человеке, женившемся без любви, что он не с Ладою женился. Иногда Ладо имеет значение и даже заменяет имя невесты, как это видно в песне:

Здесь Ладо является вместо имени прелестной девицы. Далее в сербской песне:

Ладо является уже божеством; но таких песен весьма мало, и они могли быть произведением позднейшего времени.

К богам производительной силы человека в ее мужеском моменте зарождения принадлежат еще приапические изображения Тура, Ярыла или Яруна и Припекала (Прилегала). Но мы видели выше, что мужской элемент плодородия всей природы вообще принадлежит богам неба и солнца, посему и боги производительной силы мужчины–человека непременно подчиняются этим своим первообразам; самый символ этой силы и главный атрибут этих богов олицетворяет, скорее, общее понятие силы плодородия, чем значение бесстыдного разврата чувственности и сладострастия, приданное им при упадке язычества. Такое понятие этого символа облагораживает самое значение богов мужской плодотворности и вместе подает нам мысль о возможности великого распространения приапизма между славянами, обоготворяющими в нем одну лишь природную силу производительности и творчества[7].

Имена–синонимы Тура и бога весеннего солнца Яра, Яровита или Ярыла слились у нас в одно слово Яр–Тур, и посему положительно можно сказать, что Яр–Тур в первоначальном своем значении был богом весеннего солнца и только позднее, сделавшись богом весны, перешел в народном понятии в олицетворение силы плодотворности, наиболее выступающей во всей природе в весеннее время.

Праздники Ярыла и Тура совпадают у нас с тем временем года, когда природа в мае месяце начинает оживлиться. Они празднуются обыкновенно после Троицына дня или на Всесвятской неделе; в других же губерниях день Ярыла бывает позднее и совпадает с Петровским заговением или даже еще позднее, с Петровым днем. Вероятно, что семик есть остаток праздников Тура или Яр–Тура, которые при упадке язычества обратились в буйные разгульные пиршества, нередко оскверняющиеся самою развратною потехою и сохранившиеся отчасти до сих пор в Костромской, Тверской, Нижегородской, Рязанской, Тамбовской и Воронежской губерниях.

У нас есть довольно подробное описание этих праздников Ярила. Обыкновенно во Всесвятское заговение или во Всесвятское воскресение, а у некоторых на другой день Петрова дня, женщины и мужчины собирались в каком–нибудь месте, где предавались пьянству и пляскам до захода солнца, потом выносили на улицу соломенное чучело мужеского пола со всеми его естественными частями и клали в гроб. Женщины, разгоряченные вином, подходили к чучелу с громким воплем и рыданиями и произносили: помер он! помер! Мужчины сходились на этот вопль, поднимали чучело и, потрясая его, говорили: эге, баба, не бреше! вона знае, що ий солодче меду. В Галиче и Кинешме (Костромская губерния) молодые девушки потешались над упоенным стариком, изображавшим Ярилу, и в это время хороводные игры сопровождали эту забаву. В Твери парни и девушки на речке Лазуре собирались в честь Ярилы плясать под балалайку танец — бланжу, похожий на кадриль. В Воронеже одного мужчину наряжали в пестрое шутовское платье, навешивали на него бубенчики и раскрашивали ему лицо разными фантастическими изображениями. Этот шут представлял Ярилу. Вокруг него стекались гуляющие, начинались пляски и другие невинные игры, наконец, отсюда переходили к молодеческим играм, которые нередко оканчивались смертоубийством. В селе Иакимцах Рязанской губернии до сих пор празднуется день Ярилы ярмаркою (в июне месяце): таковая же ярмарка в честь Ярилы существовала недавно еще в Можайском уезде Московской губернии. Сюда же принадлежит как по времени празднества, так и по буйному веселью, пьянству и наряжанию праздник рагузского Бамбеля, описываемый Аппендини и празднуемый 1 мая.

Эти соломенные чучела и наряженные богами шуты служат ясным доказательством полного развития у всех славян бога мужской силы плодородия, перешедшего, как кумир, в бога буйного и часто не совсем приличного веселья. Подобное же значение придают немецкие летописцы полабскому Припегалу или Припекалу, которого имя хотя и происходит от Пекольника, бога ада у чехов и вендов, однако же легко предположить, что оно заменило в тех краях нашего Ярыла, которого имя там, в смысле приапа, не встречается.

По дуалистическому свойству нашего язычества принадлежат еще к богам человеческой производительной силы понятия отрицания этой силы, т. е. понятия слабости и бесплодия, болезни и смерти; притом, если понятие развития плодородной силы относилось к детству и молодости человека, то понятие бесплодия и бессилия принадлежит преимущественно старости. Таким образом, распадается жизнь человека, подобно жизни всей природы, на две главные половины: Живы и Моры, плодоносной весны и бесплодной осени человеческой жизни, вот почему и недаром говорит наша народная пословица, что «старость не радость». Вообще в понятии славянина главное предназначение человека — плодотворная сила, почему как скоро исчезает в нем эта сила, жизнь его теряет и цель и значение; от этого–то наши предки считали главным несчастьем и главною болезнью человека потерю его физических сил, не столько еще в отношении полевых работ и хозяйственных занятий, как в отношении бесплодия и ослабления органов плодородия. Ясным доказательством этому служит в народном понятии выражение — здоровый человек. Оно означает, собственно, человека сильного, изобилующего производительною силою, но часто вовсе не вполне здорового.

Итак, понятия старческой дряхлости и болезненного бессилия были для славян побочными признаками родового их понятия бесплодия, выраженного в нашем мифе в образы Корста, Хорста или Хворста. Эти имена происходят от слова хворый, хворать, которое, вероятно, прежде служило именно выражением этого понятия дряхлого бессилия и до сих пор еще сохранило некоторый оттенок сего понятия, хотя почти слилось с понятием болезни; тогда как, напротив, корень жив–жива, по замечанию Бернгарда, носит в себе понятие не только жизни, но здоровия и благоденствия, на что, по–видимому, и намекают производные слова: зажило, заживление, живительно, зажиточный и пр. Посему почти положительно можно сказать, что Корст или Хворст, упомянутый Нестором, был богом хворости, дряхлости, болезни и бесплодия; но когда человек, устранюсь болезни, стал отделять личность Хорста от понятия, им выражаемого, стал сооружать ему храмы и молиться его кумиру для отвращения зол, то Хорст, естественно, сделался из олицетворения болезни ее владетелем и посему, как распорядитель ее, по народному верованию, преобразился вскоре в кумир здравия. В этом значении Кайсаров и другие называют его русским Эскулапом.