— Человек сто, не меньше. Дальше.

— Как можно быстрее набираю номер Мэгги. Из будки это другой номер. У нее там звонит, и она берет трубку. Ну как, я правильно действовала?

— Правильно. Как по нотам.

— И вот я изменяю голос и пытаюсь говорить. Она отвечает, что ей некогда. Что лучше бы я перезвонила. Я говорю, что, мол, ищу работу, что, мол, из Мексики, могу танцевать и прочее. Я чувствую, что она вот-вот взорвется. И вдруг ее там нет — на том конце. Пропала куда-то. Я немного выждала, огляделась и… Madre de Dios! Она уже в зале и смотрит прямо на меня. Это — львица, фурия, вулкан какой-то. Открывает дверь в будку и спрашивает, что я там делаю. Я хотела повесить трубку на место, но она ее выхватила, а второй рукой вытолкнула из будки меня. Потом как заорет: «Педро!», тот пулей к ней — это один из официантов. Она говорит ему: «Поди в офис и скажи что-нибудь по телефону», а сама такая злющая-презлющая. Педро убегает, Мэгги несколько секунд слушает телефон и наконец мрачнеет еще больше. Потом смотрит на меня. О, Шелл, как она на меня смотрела! А потом ушла к себе, и все.

— Это все? — Я сглотнул. — О, милая, извини, это я впутал тебя не в свое дело. Извини, если можешь.

— Но я же хотела тебе помочь.

— Да-да, я понимаю. А потом Мигель захотел всадить в тебя нож. Как это было?

— Скотина Мигель! — Лина сжала зубы и зашипела:

— Сволочь. Уж я ему устрою. Я ему это так не прощу. Es un реrrо у va morir! Le sacarelos ojos con las unas! Lo matare! Voy a…[12]

— Ну-ну, потише. Успокойся. Как это было?

— Caramba! В общем, так, номер наш ты видел, да? — Лина усмехнулась. — Что я спрашиваю, ты же сам в нем участвовал. Короче, знаешь, чем он заканчивается. Итак, в самом конце, когда остается последний кинжал, этот gusano[13] начинает размахивать руками, раскланивается, и, когда уже никто ничего не ждет, именно в тот момент, он его и кидает. Последний нож. Все с учетом этого и спланировано. Чтоб неожиданно. Только в этот раз Мигель не кланялся совсем. Он просто быстро повернулся и выпустил нож. Но я следила за ним. Следила, потому что он мне начал казаться странным с самого начала третьего выхода. Я отпрыгнула, успела отпрыгнуть, но мне помешали рукоятки других ножей. И последний попал вот сюда. — Лина дотронулась до повязки. — Я так испугалась, что думала, умру.

— Бедный ребенок. А я-то, балбес, хорош. Ведь это из-за меня тебя чуть не убили. Ну ничего, Мигелем вместо тебя займусь теперь я.

— Вот-вот, дай ему за меня хорошенько.

— И за тебя, и за себя, и за нас обоих. Послушай, Лина, но ведь если бы этот нож летел чуть левее, чуть ближе к центру, и если бы ты так шустро не отпрыгнула, все бы выглядело как элементарный несчастный случай. Соскользнул с руки. Неточный бросок.

— Мне повезло, — ответила Лина, — да и, в конце концов, это несерьезно.

Я хотя и не думал так, но промолчал. По-моему, это было серьезно. Серьезно для Мигеля.

— Хватит, — сказала вдруг она, — хватит болтать. Иди сюда! — Лина похлопала по дивану рядом с собой. — Сядь ко мне.

Я плавно переместился по дивану в ее сторону.

— Обними меня. Я хочу тебе что-то сказать.

Мне не нужно было это повторять дважды. Я положил руку Лине на плечо. Мне кажется, о чем бы она меня ни попросила, дважды ей повторять не пришлось бы.

— Исключительно ради тебя я согласилась разыграть эту жирную крысу. И нож в меня попал тоже только благодаря тебе. По-моему, ты должен меня поцеловать.

Меня, повторяю, ей ни о чем не нужно было просить дважды.

Я поставил стакан на столик, обнял Лину и притянул к себе. Она поцеловала меня так, как целуются перед смертью, как будто это последнее, что ей осталось.

А я? Я — наоборот, как будто только тогда и жить начал. Потом она откинула голову и вздохнула:

— Ox, querido, ты мне нравишься. Просто сил нет. Я тебе тоже нравлюсь, не так ли?

— Так ли. И еще как.

— Хм, то-то же. Так тебе идет больше.

Я снова поцеловал ее в губы, и она как будто снова распростилась с жизнью.

Да-а, так можно было дойти и до исповеди у постели умирающего.

— Лина, скажи мне, что это значит — «querido»?

— О-о, это значит «дорогой» или «мой милый».

— Выходит, сейчас я твой дорогой, твой милый?

— Да, — она прошептала это очень нежно, — мой самый милый.

Прошла, наверное, не одна минута. Нарушить молчание пришлось мне:

— Я не могу здесь долго оставаться. Нужно много сделать, и сделать именно сегодня, сейчас.

— Сейчас ты уже ничего не сделаешь. — Она взяла мою левую руку и посмотрела на часы. — Полтретьего ночи. Отложи до утра, пожалуйста.

Я сделал последнее слабое движение, чтобы освободиться:

— И еще. Когда я уйду, то скажу консьержу, что здесь никого нет. Квартира пуста. И кроме меня, прийти никто не должен. Ключ я возьму с собой. Поэтому, если услышишь стук в дверь, не отвечай. Только если я дам знать, что это я. Теперь телефон. Трубку снимай, но первая не говори. Естественно, ответишь, если на другом конце буду я. Следующее: в кухне всего достаточно, тебе хватит. Ну а что касается остального… Итак, надеюсь, поняла: кроме меня, ни с кем не разговаривать. О'кей?

— Ни с кем, кроме тебя, Шелл!

Ее пальцы расстегнули среднюю пуговицу у меня на рубашке. Я почувствовал, как по спине пробежала мелкая дрожь, но ладони Лины уже обхватили мое лицо и тянули к себе.

— Manana, querido,[14] — выдохнула она и поцеловала меня сначала в щеку, потом в губы, а потом под подбородком…

Дьявол, а не девка! Я начисто про все забыл. И во сколько, вы думаете, я ушел? В пять часов!

Я забрался в «кадиллак» и тупо вперился в пространство. Ощущение было такое, будто мне даже пальцем трудно пошевелить.

Опять моросил дождь, но облака поднялись, посветлели, и я подумал, что, может, хоть воскресенье выдастся погожим. Я выехал на Сансет, повернул на восток и прислушался. Кроме шуршания шин по мокрой дороге — ни звука.

Сделать надо было много, но самое главное — меня беспокоил вопрос: что с Трэйси? Впервые я услышал это имя пятнадцать часов назад, в субботу после обеда, но, несмотря на столь короткий срок, уже чувствовал ответственность за судьбу этой незнакомой мне девушки. Пока только фотография и описание внешности. Вернее, две фотографии: Джорджия дала мне две — портрет и в полный рост. И описание. Бросила на стол, когда уходила.

С портрета на меня смотрело молодое лицо с широко поставленными умными глазами и зачесанными назад волосами. Лицо фарфоровой куколки с желто-зеленым выразительным взглядом. На портрете Трэйси улыбалась, очень симпатично и немного грустно; сбоку у рта виднелась небольшая родинка. Не совсем красавица, но милая и даже привлекательная.

На другой фотографии, в полный рост, стояла невысокая девушка, почти девочка, но с вполне сформировавшейся фигурой. Она была довольно худая и одета в яркое ситцевое платье. Снимок был сделан на лужайке дома Мартинов. Трэйси стояла, опираясь на ручку кресла.

И описание: девятнадцать лет; рост — пять футов два дюйма; вес — сто десять фунтов; глаза зеленые; волосы каштановые; особые приметы: слева у рта родинка, с внутренней стороны левого запястья имеется маленький шрам.

Такая вот эта самая Трэйси Мартин. Но где бы на нее взглянуть? И почему ее похитили? И как мне надо исхитриться, чтобы ее найти? Лос-Анджелес на побережье самый большой город, 452 квадратных мили. Впрочем, по территории ему нет равных во всех Соединенных Штатах. Если Трэйси в Лос-Анджелесе, то район поиска сводится всего лишь к 452 квадратным милям. Что может быть легче?

А если она в морге?

Однако до сих пор все шло по определенной схеме, и если Трэйси тоже была частью этой схемы, то оставалась надежда. Дурак! Надежды, схемы, но где же факты? Хотя бы немного побольше фактов. Надо крутить дальше.