— Какого черта вам здесь надо? — спросил он.

— Я только спросил у леди, где здесь ближайшая ночная аптека…

Густые брови полезли вверх, а затем снова нахмурились. Я обошел его кругом и направился к дому, слыша, как Эрлэйн говорит ему за моей спиной:

— Верно, милый! Он спросил: «Скажите, мэм, где здесь…»

Конца я не разобрал, но слышал, как Ральф сказал:

— Конечно, я тебе верю! Конечно же, дорогая моя! Просто это показалось мне… Ну хорошо, все в порядке, Эрлэйн!

Он сел в машину.

Экономку нынче найти не так просто. Особенно с такими формами, как у Эрлэйн.

Когда «флитвуд» скрылся за поворотом, я позвонил у входной двери. Через несколько секунд я услышал шаги, затем дверь распахнулась и чей-то голос произнес:

— Ну что еще, Ра…

Он осекся, широко раскрыл глаза от удивления, но быстро пришел в себя, и черты его лица приобрели снова нормальное выражение.

После паузы в три долгих секунды он спокойно сказал:

— Как вы разыскали меня?

Это был он, без всякого сомнения.

Это был высокий седой джентльмен со «Сринагара». На нем был коричневый смокинг и белая рубашка с расстегнутым воротником. Густые, гладко причесанные волосы аккуратно лежали на голове, словно прилизанные. В его руке дымилась сигарета, небрежно зажатая между тонкими длинными пальцами, а глаза прожигали меня насквозь, словно из них тоже вот-вот взовьется дымок.

Тем не менее, голос его был ровным и спокойным, когда он повторил вопрос:

— Как вы разыскали меня?

— Пришлось немного потрудиться…

Он пыхнул дымком сигареты:

— Извините, мистер Скотт! Входите! Я… был, мягко выражаясь, слегка ошеломлен, когда увидел вас…

Он шагнул в сторону, пропуская меня вперед в дверь. Широкая лестница справа вела на второй этаж, плавно изгибаясь и переходя в балюстраду. Рядом со мной на постаменте возвышался двухфутовый идол, вырезанный из слоновой кости и привезенный, очевидно, из Азии. Это была грациозная, почти женственная фигура мужчины с четырьмя руками и ногой, приподнятой в танце. Кость пожелтела от времени, ей было не менее тысячи лет, если не больше.

Заметив, с каким интересом я разглядывал божка, Сильверман сказал:

— Прелестная вещичка, не так ли? Одна из Хинду Трипити. Шива Натарейн, танцующий в зале Читамбарама.

— Угу, — сказал я, — э… да, да, конечно!

Под ногами у нас лежал цветастый ковер, очень дорогой на вид, со странными для меня сочетаниями красок и восточной вязью узоров. Очевидно, персидский. На стенах висели большие картины в тяжелых рамах, слегка подсвеченные. Справа и слева от нас были двери, ведущие внутрь здания. Экзотическая пальма в ажурно-бетонной кадке слегка коснулась моего рукава своими перистыми листьями.

Сильверман легко взял меня под локоть и предложил:

— Пройдем в библиотеку. Там нам будет удобнее поговорить. И… — он остановился в нерешительности, — вас это удивит, но я, пожалуй, даже рад вашему визиту!

— Это меня действительно удивляет!

Он провел меня мимо подножия лестницы, обогнул ее слева и подошел еще к одной закрытой двери в задней части дома. Он открыл ее, и мы вошли.

Это была не очень большая комната, но три стены ее от пола до потолка были уставлены полками с книгами. Некоторые из книг были в блестящих суперобложках, другие щеголяли ледериновыми, шелковыми и полукожаными, золотым тиснением и роскошью отделки. Были даже переплеты, сделанные из чего-то наподобие меха. Несколько полок были отведены под тома, выглядевшие очень старыми: очевидно, первые издания и антикварные редкости. В одном углу стояли два массивных кресла с небольшим столиком в виде широкого шкафчика, отделанного инкрустацией. На столике на серебряном подносе возвышалась заманчиво выглядевшая бутылка с какой-то жидкостью. У противоположной стены разместился низкий широкий диван и бежевый телефон на подставке в углу.

Мы подошли к креслам.

— Садитесь, пожалуйста! — предложил Сильверман. — Бренди?

— Благодарю.

Он открыл дверцу в столике, достал оттуда два высоких бокала и плеснул в них по глотку из бутылки, стоявшей на подносе.

— Арманьяк «Макуар Сент-Вивант», — с удовлетворенным видом заявил он.

Мне это мало о чем говорило, но я с видом знатока проглотил каплю жидкости на дне бокала, которой не хватило бы и для воробья, и одобрительно причмокнул. Он, конечно, не совершил такого дикого поступка. Он медленно вдыхал тонкий аромат напитка трепещущими от наслаждения ноздрями и, казалось, не пил его, а целовал, прикладываясь к бокалу тонкими чувственными губами.

— Мой любимый коньяк, мистер Скотт, — мечтательно проговорил он. — Ему тридцать лет…

Мы с арманьяком, оказывается, были почти одногодки! Это открытие несколько улучшило его вкус, хотя и оставило сожаление о количестве. Все здесь было для меня загадкой: Сильверман, вся эта обстановка… Он был очень мил и очарователен и абсолютно ничем не выдавал своего отношения к моему визиту. Кроме того: глядя на него, можно было поклясться, что он даже очень рад ему.

Он откинулся на спинку глубокого кресла, небрежно придерживая высокий бокал тонкими холеными пальцами аристократа и настоящего джентльмена и слегка покачивая в нем ароматную темно-золотистую жидкость.

— Может быть, начнем с того, что вы объясните мне, почему вы здесь? — предложил он.

— Я только сегодня вечером узнал, кто вы такой. Я жаждал встретиться с вами с той минуты, когда впервые увидел вас на «Сринагаре».

— Вы глубоко заблуждаетесь, мистер Скотт! Вы никогда не видели меня на «Сринагаре».

— Мистер Сильверман, не стоит начинать разговор так, будто вы уверены, что перед вами сидит последний кретин…

Он успокаивающе поднял руку ладонью вперед:

— О, разумеется, я был на борту! Вы знаете это. И я это знаю. Но мне хотелось бы внести некоторую ясность в самом начале нашей дружеской беседы, ибо я хочу верить, что она будет именно дружеской. Никто, кроме вас, не видел меня там. И, разумеется, если вы станете продолжать распространять ваши смехотворные обвинения, я не только буду начисто их отрицать, но даже привлеку вас к суду за клевету.

Он умел заставить свой голос звучать металлом. В общем, это был мягкий, хорошо поставленный голос, весь как бы пропитанный высокой культурой и воспитанием, как у английского пэра, жующего конфетки, но он мог меняться. Когда он сказал: «Я хочу верить, что она будет дружеской», то его слова звенели так, словно катались по стальной решетке.

— Это как раз то, что я ожидал от человека, которому есть что скрывать, — сказал я.

— В некотором смысле вы правы, — он снова понюхал свой арманьяк, словно намеревался выпить его носом, — мне есть что скрывать, а именно тот факт, что я беседовал с Крейгом Велденом в ночь его убийства. Ни до этого, ни после, разумеется, я не видел этого человека. Но мне в моем положении… — он сделал паузу. — Честное слово, я не хочу казаться чванливым, мистер Скотт, но ради достижения ясности мне придется пойти на это. Человек в моем положении, известный в кругах… ведущих деятелей нашего общества, не может позволить себе даже намека на скандал. Даже малейшая сплетня не может быть связана с моим именем. Мои друзья, мои соратники, опера — о, это просто немыслимо! Короче говоря, я не могу допустить, чтобы стало известно, что я был на борту «Сринагара» в ту злосчастную ночь!

Речь его была плавной, чарующей, почти гипнотизирующей. Я словно купался в его словах. Только я очень подозревал, что это была просто глазная примочка.

— Это была поистине злосчастная ночь, мистер Сильверман, — сказал я. — Надеюсь, вы меня простите, но я позволю себе подчеркнуть, что вы собирались скрыть факт вашего пребывания на борту не только после того, как узнали о смерти Велдена, но и перед этим. Я могу понять первое в связи с особенностями занимаемого вами положения, но к чему было являться на борт «Сринагара» и скрываться там таким таинственным образом?