Помощь требовалась на самом деле. Писательское отделение не имело пристанища. Собирались где придется. В поисках своего «центра» пишущие порой сбивались с ног.
А их, пишущих, становилось все больше. Иные делали успехи. Но областное издательство «доморощенных» не привечало; очень редко выходили альманахи, еще реже — отдельные книжки.
…Личное знакомство Фадеева с оренбургскими литераторами состоялось в январе, когда он приехал в область для встреч с избирателями. Письмо же его, написанное 24 июня того самого сорок шестого года, удивило всех пониманием и индивидуальных почерков, и коллективных бед коллег из Оренбурга. Бед не только с помещением, и не только с изданием…
«Письмо вашего коллектива с жалобой на издателя Моисеева я получил, — сообщал Фадеев и сразу, без обиняков, переходил к сути. — Недостатком этого письма в той части, где вы характеризуете творчество писателей г. Чкалова, — является полное отсутствие самокритики. Даже мой отзыв о творчестве некоторых писателей Чкалова вы изложили так, будто я говорил только хорошее и лестное и совсем не критиковал…».
И он постарался разобраться в работе каждого, он задумался над их произведениями, как никто до него этого не делал.
Нравится? Так и говорит:
«Мне понравились стихи П. Строкова, особенно «Беда»…
«Весна» Возняка более выдержана с точки зрения формы, чем многие другие его стихи…».
«В рассказе его (Левина — Л. Б.) есть новизна темы, хорош образ старика на трубе, с этакой русской затейливостью…»
Ну, а за что Фадеев «громил»? За нетребовательность.
Его удручают неудачные слова, — недоработанность стихотворений, незаконченность рассказов.
«Мне кажется, Вы вообще должны относиться строже к работе друг друга и лучше редактировать то, что печатаете…»
«Тем не менее Вам, конечно, надо помочь. Я написал тов. Денисову[2], чтобы Вас собрали в обкоме и поговорили с Вами о Ваших нуждах… С другой стороны, я написал, чтобы с Вас больше требовали в смысле качества Вашей работы (и в части Вашей литературной работы, и в смысле общественном)…»
Письмо в обком…
Возможность прочесть его предоставилась в Москве, в Центральном государственном архиве литературы и искусства: туда и поступила обширная депутатская переписка Фадеева. Среди многочисленных фадеевских писем первого года депутатства находится и это:
«…Мне кажется, если Чкаловскую литературную группу хорошенько покритиковать, а с другой стороны, помочь ей в издательских делах, дать ей помещение, отпустить средства на литературную консультацию и сделать работу группы общественно-заметной, — она, эта группа, сможет быть полезной в культурно-воспитательной работе Чкаловской партийной организации».
…Со времени получения этих писем минуло много лет. Оренбургские писатели создали десятки романов, повестей, пьес, стихотворных книг. В области их знают, с ними считаются. А урок, преподанный Фадеевым, не забыт.
…Пробыл он тогда в Оренбурге считанные дни. Кандидата в депутаты ожидали в его избирательном округе.
Глава третья, которая служит прямым продолжением предыдущей
1
Из записных книжек А. А. Фадеева
Первый раз вылетели из Чкалова в Пономаревку — дальний район на границе с Башкирией — шестнадцатого. Вернулись из-за тумана. Семнадцатого долетели. Зимой вид на степь унылый. Редкие некрупные поселения с их белыми снежными крышами едва различимы по балкам. Кое-где редкие кустарники и лески. Следы комбайнов на полях.
В колхоз имени Горкина — на пароконных санях — гусем.
Ямщик с светлой бородой: «Прямо!.. Эй… Побью!..» Очень ловко работает справа длинным бичом, чтобы достать до передовой. Коренник, как обычно в оглоблях, с дугой. Вожжи, ременные, закинуты за спину под мышку ямщика — он задерживает коня, откинувшись назад…
Колхозники во главе с тремя стариками, двое совсем древних, встретили с хлебом-солью.
Угощали бараниной и поросятиной и «христовыми анучками» (свернутые блинчики со сладкой начинкой). Дочь хозяйки — необыкновенная красавица с черными бровями и яркими губами. Вообще в оренбургских деревнях много красивых, статных женщин…
2
Пономаревка:
из воспоминаний А. Морозова
Когда вдали показался самолет, по рядам прокатилось: «Фадеев!». Несколько минут спустя мы увидели его сходящим по трапу.
Здороваясь, он встревоженно спрашивал: «Долго ждали? Не замерзли?». А народ окружал все плотнее, не будет, казалось, конца рукопожатиям и приветствиям.
Первая беседа состоялась в райкоме партии.
Александр Александрович живо интересовался делами колхозными, зимовкой скота, подготовкой к севу, работой школ, бытом сельчан.
Тем временем к зданию кинотеатра съезжались представители со всех сел. Сидя в президиуме, Фадеев внимательно слушал каждое выступление, записывал в блокнот наказы, а затем получил слово сам. Поблагодарив за доверие, он говорил о задачах, которые ставит Коммунистическая партия перед советским народом, особенно в деле подъема земледелия и животноводства. Он рисовал перспективы на будущее, когда народ, залечив раны, нанесенные войной, заживет счастливо, будет производить вдоволь хлеба, мяса, молока и других продуктов. «В ближайшем будущем мы станем свидетелями небывалого расцвета», — эти простые слова запали в душу.
Кончились деловые разговоры. Люди окружили Фадеева. Писатель отвечал на вопросы, шутил…
На другой день утром Фадеев выехал к избирателям в Новобогородск. В здании семилетней школы состоялась встреча с колхозниками, механизаторами, интеллигенцией.
Помнится, тут обратилась к нему жена погибшего фронтовика Анастасия Тихоновна Шевякова:
— У меня трое малых детей, работать постоянно не могу, жить тяжело, а колхоз не помогает.
Фадеев внимательно выслушал жалобу и, обратившись к председателю колхоза, сказал:
— Помогите женщине, окажите поддержку хлебом, кормом, а уж она, в свою очередь, вас не подведет.
Колхозники пригласили писателя отведать их хлеб-соль. После простого, вкусного и по-русски обильного обеда продолжалась откровенная беседа.
А через час, тепло попрощавшись со всеми, Фадеев сел в сани и поехал в совхоз «Пономаревский».
Пономаревка:
из воспоминаний П. Мишина
Эта встреча была «внеплановой».
Получилось так.
Узнав, что Фадеев к нам не заедет, рабочие совхоза пришли в контору и попросили походатайствовать, чтобы маршрут его пролег и через наше хозяйство. Сделать это уполномочили меня, секретаря парторганизации.
Дорога была плохая: снегопад не прекращался в течение нескольких дней. Однако лошади бежали скорой рысью, и двенадцать километров мы проехали меньше чем за час.
Фадеева я узнал сразу. Он стоял в большом овчинном тулупе, в шапке-ушанке, простой, улыбающийся. И как-то разом пропала моя робость. Поздоровавшись, я изложил цель приезда.
— Товарищ Меркушев, — обратился Александр Александрович к секретарю райкома, — вот представитель совхоза просит заехать; по-моему, это нужно сделать, там рабочие ожидают.
— Погода плохая, да и запаздываем, — ответил секретарь.
— Нет, так не годится. Мы должны быть там, коли просят.
В совхоз прибыли перед закатом солнца. Красная полоса на западе освещала горизонт, а поземка беспрерывно лизала Маховскую гору. Несмотря на холод и пургу, на центральной усадьбе нас ожидали и старые, и малые.
Открыли митинг. Фадеев говорил о том, что было близко каждому. О Советской власти, о борьбе за нее — вспомнил партизан Дальнего Востока и Сибири, с уважением сказал о тех, кто утвердил власть рабочих и крестьян в Оренбуржье. Об Отечественной войне сказал и низко поклонился недавним фронтовикам — теперь его избирателям. Но дольше всего остановился на жизни послевоенной. О страшных разрушениях, оставленных фашистами, говорил так, что ни у кого не осталось сомнения: видел это своими глазами, знает не понаслышке.
